Театр Клары Гасуль - Проспер Мериме

Дон Карлос.

Священник.

Хуан Мендо.

Нотариус.

Секретарь суда.

Крестьяне, альгуасилы.

Инес Мендо[3].

Действие происходит в селении Монклар (Галисия) в 1640 году[4].

КАРТИНА ПЕРВАЯ

В доме Хуана Мендо.

Мендо, священник.

Мендо. Когда мне рассказывают о грабеже или убийстве, я невольно бледнею, как будто сам виноват. Доныне руки мои еще не обагрялись кровью... Но в тот день, когда...

Священник. В нашей деревне живут, слава богу, люди простые и безобидные. Вот уже больше десяти лет не совершалось в Монкларе ни одного преступления.

Мендо. Все равно, эта страшная мысль не покидает меня. Каждую ночь я в ужасе просыпаюсь от одного и того же сна: на рыночной площади у ног моих коленопреклоненный молодой человек с повязкой на глазах, молитвенно сложивший руки. Алькальд[5] вручает мне топор и говорит: «Рази!..»

Священник. Молись, Мендо, и ты избавишься от подобных сновидений. Когда я вступил в орден, мне снилась каждую ночь моя двоюродная сестра; она убеждала меня сбросить сутану и бежать с нею из монастыря в Америку. Пост и молитва навсегда отогнали от меня недостойные сновидения.

Мендо. Ах, нет, они всегда со мной!

Священник. Подумай, Мендо: ты мог бы быть еще несчастнее. Разве, по-твоему, спокойнее чувствует себя, например, инквизитор, засудивший человека на основании незначительных улик? Или судья, подписавший смертный приговор? С легкой ли совестью он идет на это? А между тем они сделали все для выяснения истины. Но ее так трудно установить!.. Кто, кроме бога, может похвалиться, что знает виновника преступления? Тебя мучит мысль: что о тебе говорят люди? Но ты живешь вдали от людей, и тебя мало кто знает. В этой деревушке уже не осталось таких старожилов, которые помнили бы, кем был твой отец.

Мендо. Ах, ваше преподобие! Мой отец...

Священник. Кажется, кроме алькальда и меня, никто не знает, что отцовским делом тебя заставляет заниматься несправедливый закон. Но если бы даже ты носил на лбу клеймо ремесла, презренного в глазах людей, ты и тогда бы должен был покорно нести свой крест ради господа, хвалить имя его и смиренно ждать дня, когда он тебя призовет к себе. Отверженный здесь, на земле, ты будешь в оный день сопричислен к избранным. Уж не думаешь ли ты, что и на небе существуют сословные различия?

Мендо. Бог — моя единственная надежда!

Священник. Сына у тебя нет, значит, после тебя не останется несчастных. Ты должен еще благодарить небо за эту милость.

Мендо. Но моя дочь, моя бедная Инес!.. Позор моего имени перейдет на нее... Увы, ей еще неизвестна эта чудовищная тайна!.. Не знаю, хватит ли у меня когда-нибудь мужества признаться ей... Мне бы надо было отдать ее в монастырь... Но примут ли ее?

Священник. Думаю, что примут, Мендо. И там она обретет супруга, который ценит чистое сердце выше, чем незапятнанный герб. Прощай. Я иду передать бедному больному милостыню от графа Мендосы.

Мендо. Нет человека благороднее и лучше графа! Вы знаете, он, такой знатный вельможа, удостаивает меня посещениями. Этой чести он не оказывает даже алькальду. Увы! Если б он только знал...

Священник. Не беспокойся. Впрочем, осторожности ради советую тебе избегать особой близости с ним. Прощай. (Уходит.)

Мендо. Целую ваши ноги. (Один.) Отверженный, изгнанный из общества людей!.. Прочтя мое имя на могильном камне, никто не скажет: Requiescat in pace[6]. А за убийцу помолится всякий!.. Чем заслужил я такую судьбу?.. Сказано же в писании: «Сын не понесет вины отца»[7].

Входит Инес.

Инес. С добрым утром, отец!

Мендо. С добрым утром, дочка! Вид у тебя смущенный, словно ты хочешь меня о чем-то спросить.

Инес. Видишь ли, отец...

Мендо. Ну? Говори.

Инес. Видишь ли, отец... Я уже все прибрала в доме... и мне хотелось бы прогуляться на Мавританский холм... если только ты позволишь.

Мендо. Ты пойдешь гулять одна?

Инес. Нет, папа... Дон Эстеван...

Мендо. Послушай, Инес, если хочешь, иди. Но я, как друг, скажу тебе вот что, хотя мог бы сказать и как отец. Мы бедны, мы люди низкого происхождения... Тот, с кем ты хочешь встретиться, богат и знатен. Вспомни басню про горшки глиняный и чугунный.

Инес. Однако отец Эстевана... (поправляется) дона Эстевана дон Луис так добр со всеми!.. Он часто навещает тебя... Ты знаешь, как он тебя любит...

Мендо. Дон Луис приехал сюда три месяца назад, живет, как и мы, далеко от села и не видит никого, кроме меня. Неудивительно, что он наведывается ко мне. А для дона Эстевана ты единственная в округе не совсем чернолицая девушка, и ты ему приглянулась — это тоже неудивительно. Но запомни: разница в нашем положении достаточно велика, и Инес Мендо никогда не станет женой Эстевана де Мендоса. А стать его наложницей ты сама не пожелаешь... Избегай же всякой близости с господами Мендоса. Будь учтива с ними, и только.

Инес. А между тем дон Луис постоянно говорит, что, хоть он и граф, титул в его глазах не имеет никакой цены и что он ставит крестьянина, сына честных родителей, не ниже, чем любого испанского гранда.

Мендо. Все это хорошо на словах, но только доходит до дела, подобные рассуждения забываются сразу.

Инес. А дон Эстеван, барон, гвардейский офицер... И все же он говорит, что дворянин отлично может жениться на простой: он ее этим облагородит, а породы это не портит. Ему видней. Ведь все мы происходим от Адама, как говорит священник. Люди различаются только по роду занятий. Его дед был рыцарь, а мой... чем занимался мой дед?

Мендо (смущен). Мой отец?.. Он... он занимался тем же, чем я.

Инес. Должно быть, я тебя огорчила. Если тебе так хочется, я перестану встречаться с Эстеваном. Но только, милый папочка... прошу тебя: позволь напоследок привести его к тебе сегодня. Он хочет кое-что тебе сказать.

Мендо. Я забочусь о твоем же благе. Ваши встречи должны прекратиться.

Инес. Но он так любит меня!

Мендо. Ты ему веришь, бедная Инес?

Инес. Я в нем уверена. Отец!..

Мендо. Что?

Инес. А если он хочет жениться на мне?

Мендо (вздрогнув). Ах!

Инес. А если он тебе скажет об этом?

Мендо. Оставь меня!

Инес. Вот и дон Луис.

Входит дон Луис.

Дон Луис. Здравствуйте, сосед!.. Здравствуйте, милое дитя! Оставьте нас одних на некоторое время, пойдите в сад, там вас ждут.

Мендо. Инес!

Дон Луис. Молчите! Это я приказываю ей уйти. А вы останьтесь. Мне нужно с вами поговорить, а о чем, вы, верно, не догадываетесь.

Инес уходит.

Но сперва позвольте мне вас пожурить. Вы странный человек, Мендо. Я на вас в обиде. Единственный друг наш во всей округе — это вы, а к нам ни ногой.

Мендо. Простите, ваше сиятельство. Я бедный крестьянин. Куда мне водить знакомство с таким высокопоставленным сеньором, как ваша милость!

Дон Луис. Старая песня! Хоть я и граф, но знатность интересует меня не больше, чем мои изношенные сапоги. Если ваше общество мне милее общества какого-нибудь гранда, то что вы можете возразить? И потом, разве мы у вас не в долгу? Когда наши мулы чуть было не увлекли нас в пропасть, не вы ли их остановили, схватив под уздцы?

Мендо. Всякий другой сделал бы то же самое на моем месте.

Дон Луис. Правильно. Но выслушайте меня. Я не гордец. Я философ. Я читал древних авторов. И я вам скажу: нет ничего глупее аристократических предрассудков. Род Мендоса — один из старейших в Испании, а я принадлежу к старейшей его ветви, если хотите знать. Однако мне совершенно безразлично, называться «Хуан Мендо» или «Дон Луис де Мендоса».

Мендо (живо). Как? Быть Хуаном Мендо?

Дон Луис. Мендо и вправду звучит хуже, чем Мендоса. Мендо... Мендоса... Да, в этом са есть свое достоинство... Но оставим наши имена и займемся делами. Вы знаете моего сына. Славный малый, не правда ли? Отважен, умен, даровит. Он гвардейский офицер, у него все данные для блестящей карьеры. Десять герцогинь были не прочь выйти за него замуж... Захоти он только, он мог бы жениться на дочери герцога Вивара... Герцога Вивара!.. Понимаете? А герцоги де Вивар — это род, который не вчера на свет появился.

Мендо. Надо быть слепым, чтобы не восхищаться благородством барона де Мендоса.

Дон Луис. Но я, я философ. Что такое происхождение? — спросил я себя. За какие мои заслуги перед богом сотворил он меня графом де Мендоса, грандом первого класса, командором ордена Алькантары[8]? Вырос ли я от этого в своих глазах? Эти взгляды я почерпнул у древних... Ах, Сенека!