История христианской Церкви Том II Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. Χ.) - Филип Шафф

Тем не менее, несмотря на случаи измены и отклонения, мученичество первых трех веков остается одним из величайших явлений в истории, а также свидетельством нерушимой и божественной природы христианства.

Никакая другая религия не могла бы так долго сопротивляться совместным нападкам иудейского фанатизма, греческой философии и римской политики и власти; никакая другая религия не победила бы в конце концов стольких врагов чисто моральной и духовной силой, не прибегая ни к какому плотскому оружию. Это всеобъемлющее и длительное мученичество — особый венец и слава ранней церкви; дух его пропитал всю литературу того времени и придал ей преимущественно апологетический характер; он глубоко проник в организацию и дисциплину церкви, оказал влияние на развитие христианского учения; он повлиял на публичное поклонение и частную молитву; он породил легендарную поэзию; и в то же время он неосознанно привел к возникновению многих суеверий и неподобающему возвышению человеческих заслуг; этот же дух лежит в основе поклонения святым и реликвиям в католической церкви.

Скептически настроенные авторы старались умалить моральное влияние мученичества, указывая на свирепые и жестокие эпизоды крестовых походов пап против альбигойцев и вальденсов, избиения гугенотов в Париже, испанскую инквизицию и прочие более поздние гонения. Додуэлл высказывает мнение, недавно авторитетно подтвержденное беспристрастным ученым Нибуром, что гонения Диоклетиана — ничто в сравнении с гонениями на протестантов в Нидерландах при герцоге Альбе, отстаивавшем испанский фанатизм и деспотизм. Гиббон идет еще дальше, смело заявляя, что «количество протестантов, казненных испанцами только в одной провинции во время одного правления значительно превосходит количество мучеников первых трех веков по всей Римской империи». Говорится также, что число жертв испанской инквизиции превышает число жертв римских императоров[84].

Хотя мы признаем эти печальные факты, они не оправдывают скептических выводов. Ибо за те преступления и жестокости, которые творились во имя христианства недостойными верующими и которые стали следствием нечестивого союза политики и религии, христианство отвечает не больше, чем Библия отвечает за всю ту бессмыслицу, которую вложили в нее люди, или Бог за ежедневное и ежечасное злоупотребление Его дарами. О количестве мучеников следует судить в сравнении с общим числом христиан, которые составляли меньшинство населения. Отсутствие конкретных сведений у авторов той эпохи не позволяет установить число мучеников даже приблизительно. Додуэлл и Гиббон, конечно же, занижают его, так же как и Евсевий; народные предания начиная с эпохи Константина и легендарная поэзия средневековья — завышают. Это вывод из недавних открытий и исследований, который полностью признают такие авторы, как Ренан. Действительно, Ориген писал в середине III века о том, что количество христианских мучеников невелико и легко может быть подсчитано, а Бог не допустит исчезновения такого рода людей[85]. Но данные слова следует относить в основном к правлениям Каракаллы, Элагабала, Александра Севера и Филиппа Араба, которые не преследовали христиан. Вскоре после этого разразились ужасные гонения Деция, когда сам Ориген был брошен в темницу и подвергся жестокому обращению. Что касается предыдущих веков, то его утверждения следует сопоставлять с не менее ценными свидетельствами Тертуллиана, Климента Александрийского (учителя Оригена) и жившего еще раньше Иринея, который ясно говорит, что церковь из любви к Богу «везде и во все времена отправляет к Отцу множество мучеников»[86]. Даже язычник Тацит говорит о «громадном множестве» (ingens multitudo) христиан, убитых в Риме только во время гонений Нерона в 64 г. К этому следует добавить молчаливое, но весьма красноречивое свидетельство римских катакомб, которые, по подсчетам Марки и Норткоута, имели протяженность в 900 английских миль[87] и скрывали в себе, по некоторым оценкам, почти семь миллионов могил, большая часть которых содержала останки мучеников, на что указывают бесчисленные надписи и орудия смерти. Более того, страдания церкви в этот период следует измерять, конечно же, не только количеством фактических казней, но и гораздо большим количеством в тысячу раз худших, чем смерть, оскорблений, обвинений, тяжб и пыток, какие только могла изобрести жестокость бессердечных язычников и варваров или каким только можно было подвергнуть человеческое тело.

Наконец, хотя верующие христиане во все времена в какой–то степени страдали от гонений со стороны нечестивого мира, кровавых или бескровных, и всегда были готовы жертвовать собой ради своего служения, ни в какой другой период, кроме этих первых трех столетий, всей церкви не отказывали в праве на мирное законное существование, никогда больше сама вера во Христа не объявлялась политическим преступлением и не наказывалась как таковое. До Константина христиане представляли собой беспомощное и отверженное меньшинство среди языческого по сути мира под властью языческого правительства. Они умирали не просто за какие–то учения, но за сам факт веры во Христа. Это была война не против какой–то церкви или секты, но против христианства вообще. Значение древнего мученичества связано не столько с количеством жертв и жестокостью их страданий, сколько с великим противостоянием и его конечным результатом, спасшим христианскую веру на все грядущие времена. Следовательно, первые три века — классический период языческих гонений и христианского мученичества. Мученики и исповедники доникейского периода страдали за общее дело христиан всех церквей и деноминаций, поэтому все христиане по праву относятся к ним с почтением и благодарностью.

Доктор Томас Арнольд, не склонный к суевериям и идолопоклонническим издержкам почитания святых, замечает по поводу посещения церкви Сан–Стефано в Риме: «Без сомнения, многие из конкретных историй, таким образом приукрашенных, не выдерживают критического исследования; вполне вероятно также, что Гиббон справедливо называет общепринятые утверждения преувеличенными. Но это неблагодарный труд. Поделите общее количество мучеников на двадцать — на пятьдесят, если хотите; в конце концов, во все века верующие терпели жестокие мучения и шли на смерть ради своей совести и ради Христа; и страдания их были благословлены Богом, что обеспечивало победу Евангелию Христа. Я не думаю, что мы хотя наполовину ощущаем великолепие этого духа мученичества. Я не считаю, что удовольствие — это грех; но, хотя удовольствие не греховно, страдание ради Христа — это, без сомнения, самая нужная вещь для нас в наши дни, когда страдание кажется таким далеким от нашей каждодневной жизни. Божья благодать позволила богатым и утонченным людям, женщинам и даже детям вынести крайнюю боль и поругания в былые времена, и эта благодать не менее могущественна сейчас; если мы не будем закрываться от нее, она может не менее славно проявиться и в нас в час испытаний».

Леки, очень способный и беспристрастный историк, справедливо критикует главу Гиббона о гонениях как бесчувственную. «Полное отсутствие, — говорит он (History of European Morals, I. 494 sqq.), — какой бы то ни было симпатии к героической смелости, проявленной мучениками, и холодная, воистину нефилософская суровость, с которой историк судит о словах и поступках людей, страдавших в смертельной схватке, должна быть неприятна каждой великодушной натуре, в то время как упорство, с которым он дает гонениям оценку на основании количества смертей, а не степени страданий, не позволяет уму осознать воистину небывалую жестокость языческих гонений… Действительно, в одной католической стране ввели ужасный обычай устраивать зрелище, сжигая живьем людей во время публичных праздников за их религиозные мнения. Действительно, огромное большинство деяний мучеников являются очевидным вымыслом лживых монахов; но правда также и то, что среди подлинных записей о языческих гонениях есть истории, свидетельствующие, может быть, ярче, чем что–либо другое, и о глубинах жестокости, в которые может пасть человеческая природа, и о героизме сопротивления, на которое она способна. Было время, когда римляне справедливо хвалились, что их суровый, но простой уголовный кодекс не допускает лишней жестокости и длительных пыток. Но ситуация изменилась. Ожесточающее воздействие игр, которые превратили зрелище человеческих страданий и смерти в развлечение для всех классов общества, распространилось повсюду, где было известно имя римлян, и миллионы людей стали совершенно равнодушными к виду человеческих страданий; во многих людях, живущих в самом центре передовой цивилизации, пробудился вкус и страсть к мучительству, восторг и возбуждение при виде крайней агонии, которые испытывают разве что африканские или американские дикари. Самые ужасные из описанных мучений обычно причинялись либо самим населением, либо в его присутствии, на арене. Мы читаем о том, как христиан заковывали в раскаленные докрасна цепи и вонь от горящей плоти удушающим облаком поднималась к небу; о том, как плоть их разрывали до костей щипцами или железными крючьями; о святых девах, предаваемых похоти гладиатора или на милость сводника; о двухстах двадцати семи обращенных, отправленных в рудники после того, как у каждого из них сухожилия на одной ноге разорвали раскаленным железом и выкололи один глаз; о таком медленном огне, что агония жертв продолжалась часами; о телах, у которых отрывали конечности или которые окропляли расплавленным свинцом; о разнообразных пытках, продолжавшихся днями. Из любви к своему Божественному Учителю, ради дела, которое они считали правым, мужчины и даже слабые девушки выносили все это, не дрогнув, в то время как одного слова было достаточно, чтобы освободить их от страданий. Каким бы ни было наше мнение о поведении священнослужителей в последующие века, оно не помешает нам с почтением склониться перед могилой мученика».