Партия в преферанс - Татьяна Моспан

— Точно, фиалкой и пахло!

Дуська, уютно угнездившись у Николая на руках, оглушительно мурлыкала.

— Надо же, кошечка маленькая, а голосище… — удивился он.

— Скоро завтракать будем.

Дуська, приняв эти слова на свой счет, спрыгнула на пол и, независимо задрав хвост, направилась вслед за Верой на кухню.

Утренняя улица, по которой Николай шел вместе с Верой, отличалась от улицы ночной. Почти у каждой калитки рылись в траве куры, охраняемые бдительным петухом, носились на велосипедах пацаны, возле огромной кучи песка, сваленной у недостроенного дома, сидела пара малышей и с упоением возводила из песка замысловатое сооружение. В палисадниках красовались цветы.

— Сколько золотых шаров! — улыбнулся Николай. Ему всегда нравились эти цветы.

— Да, распустились. Скоро осень. У нас золотые шары за цветы не считают, везде растут как сорняк, а я люблю.

— Я тоже, — сказал Николай.

Когда выходили из дома, он заметил, что у Пчелкиных в палисаднике тоже росли золотые шары.

Все, кто встречался по пути, здоровались с Верой и с Николаем.

— Здравствуйте, здравствуйте, — отвечала она.

Кое-кто называл её по отчеству — Владимировной.

— Родители моих учеников, — пояснила она.

Лишь однажды Вера насупилась, когда её остановила неряшливого вида расплывшаяся бабенка неопределенного возраста с хитрыми глазами. Черты её лица Николаю смутно кого-то напоминали.

— Как здоровье тетки Любы? — весело спросила она, впившись глазами в Першина. — Никак, гости у тебя?

— Гости. Здоровье мамы без изменений.

Бабенка была не прочь ещё поболтать, но Вера не поддержала её.

— В больницу опаздываем, — сказала она.

Шагая вслед за Верой Николай чувствовал чужой взгляд на собственном затылке.

— Неприятная женщина.

— А ты не узнал ее? — остановилась Вера.

— Нет. А кто это?

— Екатерина Доронькина, двоюродная сестра твоего приятеля Славика. Разве ты не помнишь ее?

— Катя Доронькина? Катька?! — он едва удержался, чтобы не оглянуться и не посмотреть вслед. — Удивительно! Она была такая хорошенькая. Года на три постарше нас со Славиком.

— Правильно. Ей сейчас сорок шесть, — подтвердила Вера. Числится на «Динамике».

— Почему числится?

— Завод большую часть времени не работает, люди пристраиваются, где кто может. Катерина тоже, сейчас, кажется, в уборщицы подалась, надо же как-то жить.

— Я был влюблен в неё в детстве. Никогда бы не подумал, что красавица Катерина превратится в такую… такую тетку. Она давно в этих краях живет?

— Да. Они через год после нас здесь с матерью поселились. Хибарку купили, потом лет пятнадцать её достраивали. Доронькины разъехались кто куда. Сама бабка Варя сначала к старшему сыну Василию в центральную усадьбу Родоманово подалась, потом, разругавшись с невесткой, здесь жить попробовала, у дочери, но тоже не ужилась. Просилась к Лидии в Москву, но та её не взяла. Так и моталась старуха до самой смерти между Родомановым и Гагариным.

— Славик никогда ничего про это не рассказывал.

Вера ещё больше насупилась, хотела что-то добавить, но сдержала себя, промолчала.

— А со Славиком ты по-прежнему дружишь? — вдруг спросила она.

— Виделись недавно, — неохотно отозвался Першин.

После встречи с Екатериной Доронькиной безмятежное настроение, навеянное нехитрым деревенским бытом провинциального городка испарилось, как дым. Зудяще и выматывающе стал побаливать правый висок. Впереди была встреча с тетей Любой. Что-то она скажет сегодня Першину?..

Любовь Ивановна лежала в крошечной палате одна.

Николай с трудом узнал в этой маленькой ссохшейся женщине полнокровную тетю Любу. Сквозь редкие седые волосы просвечивала кожа. Дышала больная неровно, словно внутри неё работал неисправный механизм. У противоположной стены стояла ещё одна кровать. Она была пустая.

Вера, обняв мать, перевела взгляд на незанятую койку.

— Ночью… вынесли, — хрипло вымолвила тетя Люба.

Вера все поняла правильно и отвернулась: умерла, значит, соседка. Скоро и мать…

Любовь Ивановна, видя, как Николай выгружает из авоськи апельсины, покачала головой.

— Нельзя мне цитрусовые. Верочка, почему ты не сказала?

— Я говорила, только он не послушался.

— Посади меня повыше, — попросила Любовь Ивановна дочь.

Николай бросился помогать Вере. Вдвоем они легко приподняли невесомое тело больной и усадили на подушки. Он почувствовал, что руки Веры дрожали.

— А теперь оставь нас вдвоем, — приказала Любовь Ивановна.

Вера послушно вышла из палаты, но перед этим тихо шепнула Николаю:

— Только недолго, она сознание может потерять от переутомления.

Першин смотрел на тонкие пожелтевшие руки тети Любы, безжизненно лежавшие поверх одеяла. Глазами старой больной женщины на него смотрела сама смерть.

— Сядь поближе, я кричать не могу.

Он придвинул стул ближе к постели.

— Давно Тамаре говорила, не послушалась меня, теперь вот помереть не могу спокойно, пока её волю не выполню. Тогда, на Выселках, ты нашел монеты, — начала говорить она. — Тринадцать штук. Тамара никому про это не сказала, только мне и тете Мане, твоей бабушке. Как же мать испугалась за тебя, сколько по врачам ходила, один Бог знает! Чего только не наслушалась от них! Сначала не хотела брать те монеты, говорила, нельзя, грех. А потом… Денег-то сколько на врачей извела!

Тетя Люба закашлялась, хрипло, с надрывом. Николай вскочил, хотел позвать кинуться за Верой, но больная остановила его.

— Подожди. Скажу сначала…

Она закрыла глаза и несколько минут лежала молча, словно собиралась с силами.

— Потом ей все-таки пришлось обменять часть золотых на деньги. Лечить тебя надо было.

— Знаю, — тихо сказал Николай.

— Ты нашел монеты? — взгляд Любови Ивановны уперся в него.

— Да. Совсем недавно. Семь штук.

— Правильно, и мать твоя так мне сказала, что всего семь монет осталось. Только дело не в этом.

Она говорила все тише и тише, он уже едва её слышал.

— Тяжко, подними меня повыше, — попросила она.

Николай осторожно, боясь сделать больно, усадил её повыше.

— Вот так, теперь дышать могу. На чем я остановилась?

— Что было семь монет.

— Да. Теперь — самое главное. Пимен сватался к твоей бабушке Мане, она отказала. Ты, наверное, в детстве слышал про это?

— Слышал, только не верил.

— Все это правда. Он на хранение ей сумку приносил, но она не взяла. А потом… Возьми платок под подушкой, вытри пот на лбу.

Николай немедленно сделал это.

— Перед смертью Пимен бумагу оставил, где все записал на твою бабушку. Та бумага лежала у бабы Мани без движения. Потом тебя по голове шарахнули на усадьбе Пимена. Бабушка ту бумагу матери твоей отдала. Она всегда больше всех переживала за Тамару, считала, что ей не повезло в жизни, а тут ещё такое несчастье. Тамара слышать не хотела ни про какое наследство, она твердила, что кроме беды это тебе ничего не принесет. Наслушалась всякого, ей цыганка нагадала, а она верила во все эти роковые предсказания. — Любовь Ивановна закрыла глаза. — Ей постоянно снились плохие сны, — забормотала она. Говорила: знак есть! Она словно сама накликала на себя беду. Я говорила, так нельзя, но она не слушала. Баба Маня икону Николая Угодника перед смертью ей отдать наказала. Ты береги ее… Мать была уверена, пока Николай Угодник у тебя — ничего дурного не случится. Это ей тоже наговорил кто-то. А бабушке твоей икона от начальницы приюта досталась.

Тетя Люба надолго замолчала, а Николай сидел, боясь шелохнуться и нарушить молчание. Сердце защемило, когда услыхал про икону. Мать ему про то же сколько раз говорила, да, видно, так уж человек устроен, не слышит он порой слова своих близких. Хватится потом, а уж поздно. Горько стало, что не сберег он икону, не выполнил мамин наказ.

Любовь Ивановна опять беспокойно зашевелилась.

— Завещание Пимена у меня лежит, Тамара велела отдать, как помирать стану. Вера тебе покажет, она… знает.

Любови Ивановне все тяжелее и тяжелее было говорить, у неё опять появилась испарина на лбу. Николай потянулся, чтобы вытереть пот, но она остановила его.

— Найди… Матери твоей обещала… грех… на душу брать… Вера совсем одна… остается. Тяжело… У Тамары… план остался. Найди… В бумагах… Слышишь, в бумагах у Тамары!

Последние слова дались с большим трудом, она уже хрипела. Взглянув на склонившегося над постелью Николая, хотела ещё что-то сказать, но не смогла, в бессилье уткнулась в одеяло и умолкла.

От её бессвязного бормотания у Николая мурашки поползли по телу. Он кинулся за Верой.

Потом он стоял в больничном коридоре и рассматривал щелястые деревянные полы. Видел, как в палату вслед за Верой зашла медсестра со шприцем.