Щит веры – воину-защитнику в помощь - Иеромонах Прокопий (Пащенко)

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесём,

И внукам дадим, и от плена спасём

Навеки.

Константин Симонов

Жди меня, и я вернусь

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Жёлтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придёт,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждёт.

Жди меня, и я вернусь,

Не желай добра

Всем, кто знает наизусть,

Что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня,

Пусть друзья устанут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души…

Жди. И с ними заодно

Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: — Повезло.

Не понять, не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, —

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

1941

Иеромонах Прокопий (Пащенко). Военный синдром

Последствия физического насилия. Боевая психическая травма (военный синдром)[10]

В результате столкновения с травматическим переживанием человек иногда словно «застревает» в одном и том же дне. В этом «повторяющемся дне» Эрик Ломакс пробыл тридцать лет. Эрик был военнослужащим, попавшим в плен к японцам во время Второй мировой войны. Японцы нашли у него зарисовку железной дороги, считавшейся секретной, и посчитали, что Эрик является частью агентурной сети. Их подозрения были подогреты тем, что у военнопленных было обнаружено радио, по которому они тайком узнавали последние новости с фронта. Тот факт, что радио было настроено лишь на приём данных, но никак не на передачу, японцев ни в чём не убедил. Они начали пытать Эрика, поставив перед собой задачу получить от него информации о шпионской деятельности, которую он не вёл.

После освобождения из плена Эрик вернулся на родину. Его мучили кошмары, но он отказывался воспринимать их как серьёзную угрозу и пытался делать вид, что прошлого не было и в помине. Тем не менее семена, посеянные его мучителями, всё же проросли. Семейная жизнь Эрика была отравлена этими всходами. «Во время ссор, — писал Эрик, — я оказывал сопротивление с поистине безграничным упрямством, словно по поводу и без повода мстил и кэмпэйтаю, и всем тем охранникам… Я продолжал сражаться, когда кругом уже давно царил мир».

В своём мире, ставшем чёрно-белым, он привык закапывать правду и собственную боль, надеясь, что эта боль рассосётся. Он и его супруга не хотели, чтобы их отношения распались. Выражаясь своими словами, можно сказать, что доминанта, образовавшаяся во время пыток, включалась и во время семейных разговоров. Во время допросов Эрик настраивал себя на то, чтобы не сдаваться, и этот же стиль поведения «включался» и во время обычных разговоров с супругой.

Такая точка зрения может быть подкреплена словами самого Эрика, который привёл рефлексию одного специалиста на свою персону. Этот специалист отмечал в отношении Эрика, что ему «впервые попался пациент со столь непроницаемой физиономией, по которой невозможно прочитать мысли». Можно предположить, что доминанта, внешним выражением которой и стало нарастание на лице этой маски, сформировалась во время допросов.

Эрик не знал, что предпринять в создавшемся положении. Себя он видел типичным бывшим военнопленным, который, если и расскажет о прошлом, то только «собратьям по несчастью». «Умалчивание превращается во вторую натуру, в щит, которым прикрываются от тех лет, и это вдвойне справедливо в случае жертвы пыток». Ему понадобилось проделать долгий путь, чтобы «взглянуть воспоминаниям в глаза».

Эрик отметил в своей книге[11] участливое отношение к нему миссис Бамбер, директора «Медицинского фонда помощи жертвам пыток». Миссис Бамбер, писал он, «была воплощением участливой неторопливости, и как раз это-то произвело на меня самое глубокое впечатление. Словно у неё имелось бесконечно много времени, неограниченные запасы терпения и сострадания». Эрик был потрясён, впервые увидев, что его слова не должны утонуть в текучке повседневности, наконец-то он встретил человека, у которого нашлось на него время.

Хелен Бамбер, ещё будучи юной девушкой, выслушивала ужасные рассказы заключённых концентрационных лагерей. Она поняла, «до чего важно дать людям выговориться, насколько могучей силой обладает искусство слушать другого человека».

Со временем Эрик узнал, что переводчик, чей голос звучал во время пыток, жив. Желая отомстить, Эрик отправляется на встречу с Нагасэ, так звали переводчика. Нагасэ также мучили кошмары, он был охвачен внутренней пустотой, с которой он пытался бороться тем, что рассказывал об ошибках войны, участником которой он стал.

Прощать его Эрик был не намерен, у него созревал план мщения. Хелен Бамбер призывала Эрика не зацикливаться на идее убийства, ссылаясь на то, что «медицинская литература пестрит примерами того, как американские ветераны Вьетнама получают новые психологические травмы, столкнувшись с яркими напоминаниями о своём военном прошлом».

Во время встречи с Нагасэ Эрик не стал его убивать. Напротив, он зачитал ему заранее составленное сообщение, в котором извещал японца, что прощает его. После состоявшейся встречи он почувствовал, что «совершил нечто такое, о чём и мечтать не смел. Состоявшаяся встреча превратила Нагасэ из ненавистного врага, дружба с которым немыслима, в побратима». «Если бы, — писал Эрик, — лицо одного из моих мучителей так и осталось безымянным, если бы я не сумел увидеть, что за этим лицом тоже стоит разбитая жизнь, прошлое так и продолжало бы наносить мне бессмысленные визиты через кошмары. Я доказал самому себе, что недостаточно только лишь помнить, если это заставляет тебя зачерстветь в ненависти».

«Нельзя, чтобы ненависть была вечной», — этими словами Эрик ответил на сомнения своей супруги. Супруга во время посещения военного мемориала, указывая на количество могил, спросила, правильно ли то, что они делают (прощая Нагасэ). «Нельзя, чтобы ненависть была вечной», — реализацией этих слов на практике,