Зеленые глаза Баст - Сакс Ромер

Я с первого взгляда попал под чары окружающего пейзажа. Покатые холмы вздымались над долинами, густой лес на склонах перемежался с широкими возделанными полями и еще более просторными вересковыми пустошами — совершенно дикими и навевающими мысли о разбойничьих лагерях и давних стычках воинственных лендлордов. Здесь же испокон веков жили сюзерены: руины замка до сих пор виднелись на вершине соседнего холма.

Из окна снятой мною комнаты я мог любоваться поражающей своим разнообразием местностью — обжитой и дикой, со всех сторон обрамленной лесом, отступающим лишь в долине. Одна только башня какого-то старого особняка возвышалась над кронами деревьев, тогда как все остальное было сокрыто зеленью.

Отведав настоящий сельский ужин, в котором малое число блюд с лихвой возмещалось обильностью порций, я раскурил трубку и спустился в питейный зал, надеясь разузнать об этом крае из первых рук от какого-нибудь случайного посетителя, подходящего для этой цели.

За стойкой с трубкой в зубах восседал хозяин трактира, довольно неразговорчивый представитель своей братии, а в зале был единственный гость — смахивающий на цыгана мужчина с безумными глазами, одетый в костюм егеря, в крагах и меховой шапке. В углу рядом с ним стояла охотничья винтовка. Увидев меня, хозяин кивнул, а незнакомец поздоровался. Я решил, что егеря будет легче разговорить, и сам завел беседу:

— И как тут охота? — спросил я.

Мой вопрос, кажется, немало повеселил его.

— Лучше не бывает, — последовал ответ, — дичи хоть отбавляй, к бабке не ходи, вот только никому, кроме юного Джима Кордера, она не нужна! — Он подмигнул трактирщику.

Хозяин глухо заворчал, и гость, как видно, признал в этом смех, потому что и сам расхохотался — дико и не очень приятно. Я пришел к выводу, что «юный Джим Кордер» — неистощимый источник местных шуток.

— Кажется, вы зайца с куропаткой не перепутаете, — произнес я, — так что поверю вам на слово.

Сказанное заставило хозяина вновь издать грудной рык, а мой новый знакомец, егерь, и вовсе зашелся в порыве диковатого хохота.

— Вот что я вам поведаю, сэр, — вскоре проговорил он, — эти птахи признают меня за отца родного, точно-точно. Я с ними поутру здоровкаюсь, а они давай мне кланяться, уж поверьте.

Смех утих, и я почувствовал, что пришла пора расспрашивать.

— Сдается мне, — начал я, — что нынче охотников здесь по пальцам сосчитать?

Оба мои собеседника помрачнели.

— Точно так, сэр, точно, — подтвердил егерь. — Он тут не ошибся, да, Мартин?

Мартин, трактирщик, что-то проворчал в ответ. Я догадался, что гость у него в немилости.

— Край наш, — продолжил егерь, широко махнув рукой куда-то в сторону, — гиблое место. Гиблое, точно, Мартин?

Мартин забурчал, а егерь украдкой бросил на него взгляд.

— Как сэр Бернем богу душу отдал, все пошло наперекосяк. Точно-точно, сэр. Все словно подменили. Зима аль

лето, всякий день затишье. В Парке безлюдье, не тот он ныне, что прежде, а, Мартин?

Мартин снизошел до разговора, вынул изо рта трубку и выразил согласие:

— Точно так, Хокинс.

Минуту или две все молчали. Хокинс с Мартином как будто погрузились в размышления об упадке Аппер-Кросслиз, и я никак не мог отделаться от ощущения, что в глубине души Хокинс рад этому.

— Леди Каверли, конечно, по-прежнему живет в Парке? — спросил я.

— Угу. — Хокинс кивнул. — Меня не выгнала, меня да женку мою, да, не выгнала, ибо она самая что ни на есть леди. Но все поменялось, покатилось кубарем. Точно, Мартин? — спросил он, хитро глянув на невозмутимого трактирщика.

— Точно так, — поддакнул тот.

— Лучшую часть дома заколотили, — сообщил Хокинс.

— Лошадей нету, карет нету, никого нету, только мы с моею старухой.

— Но должны же быть еще слуги, — вставил я.

— Дык моя старуха! — торжественно возгласил Хокинс.

— Я так и говорю!

— Иными словами, леди Каверли живет одна в поместье только, э-э, с миссис Хокинс?

На мой вопрос ответил трактирщик Мартин:

— Все наперекосяк, — заметил он и опять отправил в рот трубку, которую вынимал лишь ради меня.

— Да тебе и половины не ведомо, — заявил Хокинс. — Вот чем я, к примеру, занимаюсь? Вот ответь-ка, чем?

Произнеся это, он многозначительно посмотрел в глаза трактирщику и умолк. Даже то, что он принял мое предложение вновь наполнить его кружку, не привело к последующим откровениям. Мне вкратце сообщили, каков будет урожай зерна и фруктов, но недавний обмен взглядами между трактирщиком и Хокинсом казался молчаливой договоренностью о том, что разговор о Фрайарз-Парке и так зашел слишком далеко.

Дело было действительно темное, и, естественно, не могло не возбудить мое любопытство. Деревушка и без того, даже в сиянии летнего вечера, представлялась местом уединенным, но теперь это проявилось в полную силу. Сидя в тишине небольшого зала, я припомнил, что старинные дома справа и слева от «Эбби-Инн», по всем признакам, были заброшены, а малое количество посетителей в трактире наверняка объяснялось не качеством эля — как раз он был превосходным. Население Аппер-Кросслиз словно выкосило какой-то напастью. Все представлялось весьма интересным.

Размышляя о происходящем и время от времени вставляя словечко в чисто механический и очень отрывочный разговор, продолжающийся между хозяином и Хокинсом, я смотрел то на одного, то на другого и все больше убеждался, что они на ножах. Я сидел в сторонке, и вошедший в питейный зал мог заметить меня, только оказавшись у стойки; иначе я бы никогда не стал свидетелем одного необычного происшествия.

В натужной беседе возникла пауза, и я услышал звук шагов по мощеной дорожке, ведущей к трактиру. Хокинс с хозяином быстро переглянулись и, к моему удивлению, вопросительно уставились на меня. Но не успел я не то что вымолвить слово, но даже догадаться, что таится за этой подспудной тревогой, как вошел молодой человек, и его походка и одежда мгновенно заинтриговали меня.

Итак, он был облачен в карикатурно «модную» пиджачную пару, а на обильно сдобренных бриллиантином темных волосах красовалась лихо заломленная соломенная шляпа. При нем были перчатки и ротанговая тросточка, и держался он хватом. Крепко скроенный и мускулистый, он был не лишен того, что обычно зовется грубоватой привлекательностью, однако его главной отличительной чертой являлась хирургическая повязка вокруг шеи вместо воротничка, причем лицо представляло собой настоящую мозаику из липкого пластыря!

— Добрый вечер, Мартин… Добрый вечер, Хокинс, — свысока бросил он и, подойдя к стойке, распорядился: