Русский серебряный век: запоздавший ренессанс - Вячеслав Павлович Шестаков

статью обширной цитатой из книги Ницше «Так говорил Заратустра». Таким образом, можно с полным правом сказать, что программная статья Дягилева носила новаторский характер и предлагала совершенно новую систему художественных и эстетических оценок.

Эстетическая программа и намеченный Дягилевым практический план деятельности журнала немедленно привлек внимание публики. Журнал с самого начала занял прочное место в художественной жизни России и завоевал большое число сторонников. Но было и много противников, в особенности со стороны представителей Академии художеств, которые обвиняли и журнал и выставки «Мира искусства» в декадентстве. Жертвами этих обвинений стали Левитан и Нестеров, живопись которых не имела ничего общего с декадентством. Некоторые члены редакции журнала эти обвинения принимали весьма охотно, чтобы иметь случай эпатировать буржуазную публику. Стремление «epater le bourgeois» часто руководили редакцией «Мира искусства», журналу по существу своему деловитого и культурного. Других, как например Бенуа, они чрезвычайно огорчали. Он писал по этому поводу: «Такие мнимые декаденты были еще раньше открыты в литературе и к моменту нашего появления – это было ходячее выражение, применявшееся решительно ко всему, что только как-нибудь выделялось от серого рутинного фона, содержало хоть каплю жизненного трепета, творческого волнения, просто свежести, а тем паче, что выдавало в творце независимость и какое-либо дерзание»[108].

Как показала история, мнимый декаданс «Мира искусства» оказался на деле художественным ренессансом, возрождением русского национального искусства и его «шествием на Запад», о котором мечтал Сергей Дягилев. Это значение журнала прекрасно оценил Сергей Маковский, который писал в своей книге «На Парнасе Серебряного века»: «Потребность в целостном мировоззрении вызвала на культурных верхах эстетический подход к истории и культуре, менее всего понятный интеллигентам прежней формации и характеризующий поколение, которое для меня связывается с журналом Дягилева «Мир искусства»; недаром немудреные читатели широких кругов припечатали ему клеймо «декадентства» (в первичном смысле – ничтожества, упадка). Но с декадентского эстетства «Мира искусства» все и началось. Началось то, что Николай Бердяев назвал «русским духовным Ренессансом XX-го века»[109].

Характеризуя художественные и эстетические принципы “Мира искусства”, современные исследователи указывают на необходимость изучения принципа эстетизма, который проявился в теории и практике этого круга художников и мыслителей. Такую проблему ставит, например, Г. Ю. Стернин: “Каков же был действительный смысл мирискуснического “эстетизма”, если рассматривать в контексте всей художественной культуры рубежа века? В чем заключалась его историческая “правда”, и в чем – социальная и художественная ограниченность»[110]. Попытаемся рассмотреть этот эстетизм в контексте русской художественной жизни и философских дискуссий на страницах журнала.

В своей программной статье Дягилев, выступая против утилитарного взгляда на искусство, обосновывает эстетизм как программу деятельности редактируемого им журнала. И действительно, проблема эстетизма становится центром дискуссий в среде членов и приверженцев «Мира искусства». Не случайно, среди мирискусников были так популярны идеи Рескина и Морриса. Сергей Дягилев, как мы видели, постоянно обращался к Рескину как высшему эстетическому авторитету, высоко оценивая его попытки «основать весь общественный строй на основах красоты»[111].

Это восторженное отношение к Рескину было свойственно не только Дягилеву, но и многим представителям «Мира искусства», в том числе М.И.Нестерову, который изучал работы Рескина и считал себя его последователем в России. Александр Бенуа, сочетающий в себе талант художника с глубоким художественным чутьем и обширными знаниями истории искусства, так же стоял на принципах эстетизма, хотя порой и упрекал Дягилева в его склонности к «красивому». В своей статье «Художественные ереси», опубликованной в журнале «Золотое Руно», он писал: «Красота есть последняя путеводная звезда в тех сумерках, в которых пребывает душа современного человечества. Расшатаны религии, философские системы разбиваются друг об друга, и в этом чудовищном смятении у нас остается один абсолют, одно безусловно-божественное откровение – это красота. Она должна вывести человечество к свету, она не дает ему погибнуть в отчаянии. Красота намекает на какие-то связи «всего со всем»[112].

Бенуа истолковывал эстетизм в духе универсализма, что приводило его к признанию разнозначности различных художественных стилей, к расширению границ познания западного и русского искусства. Он проделал огромную работу на страницах журнала, пропагандируя различные направления в современном искусстве Запада, и в то же время он никогда не отрицал реалистического искусства. Характерно, что для первого номера «Мира искусства» он предложил статью о Питере Брейгеле, к сожалению так и не напечатанную, в которой он, по собственному признанию, «не только не бросал камней в реализм и сюжетность, но, напротив, ратовал за них, выражая возможность их возрождения в зависимости от какого-либо широкого мировосприятия нежели то, которое лежало в основе искусства передвижников с Вл. Маковским во главе»[113].

Эстетизм отчетливо проявился в русском искусстве начала века, в особенности в аrt nоuveau с его духом созерцательности, нарочитой безидейности, протестом против тенденциозного искусства. Эту тенденцию в искусстве «Серебряного века» тонко подметил Андрей Белый, который впрочем, сам отдал дань эстетизму. Он писал: «На картинных выставках тенденциозный жанр сменился культом безидейного пейзажа, появились бледные девы с кувшинками за ушами. Идеология этого, сказал бы я, серо-синего цвета – идеология сна… Эстетизм как созерцание, как форма освобождения от художественной воли было следствием философии умирающего столетия»[114].

В борьбе за новое искусство, за расширение возможностей искусства, за разнообразие художественный индивидуальностей и стилей журнал «Мир искусства» выступал против поздних передвижников, превративших искусство в дидактику. В этой борьбе принцип эстетизма, объявляющий свободу от «литературщины», от моральной назидательности сыграл большую роль. Как отмечает Марк Эткинд, «главным оружием было то, что Бенуа назвал потом «убежденным эстетизмом». В специфических условиях рубежа века оружие это оказалось сильным и быстродействующим. Круг сторонников журнала разрастался… Журнал ратовал за обогащение художественных средств, ставил проблемы колорита, ритма, стиля. Но главным для современников была общая критическая направленность журнала, хотя и ограниченная рамками протеста эстетического»[115].

Сергей Дягилев как критик и редактор

Одной из самых ярких фигур “Мира искусства”, принесших ему не только европейскую, но и мировую славу был Сергей Дягилев. Если Александр Бенуа был признанным теоретиком и историком “Мира искусства”, то Дягилев в этой среде был человеком дела: организатором выставок, коллекционером, антрепренером. Эта принадлежность Дягилева к разряду “людей действия”, противостоящих “людям созерцания” впервые была отмечена Зинаидой Гиппиус и прочно утвердилась в качестве его “имиджа”, о чем Дягилев писал в уже приводимом выше письме к Василию Розанову.

Впрочем, начинал Сергей Дягилев именно как художественный критик, то есть как “человек созерцания”. Для этого у него были все данные: острое перо, незаурядный художественный вкус, художественная интуиция, знание русского и