Цивилизация труда: заметки социального теоретика - Татьяна Юрьевна Сидорина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед лицом беспримерного взлета производительности в новоевропейском обществе дело было именно в том, чтобы списать “непроизводительный” труд, всегда остающийся одинаковым, на счет остаточного явления из прошлых времен и приписать труду качества, присущие только изготовлению, заговорив о трудящемся животном, animal laborans так, как если бы он был по своей собственной сути homo faber. На этом смешении покоится не только Марксова теория труда, но и вообще восславление труда в Новое время»147.
Х. Арендт полагает, что внезапное лучезарное восхождение труда с низшей и наиболее презираемой ступени до ранга наиболее высокоценимой деятельности началось с открытия Локка о том, что труд – источник собственности. Следующий решающий шаг был сделан, когда Адам Смит выявил в труде источник богатства148. И уже в теории К. Маркса, он становится источником всякой производительности и выражением человечности человека. «Причем из них троих, – пишет Арендт, – лишь Маркс действительно интересовался трудом как таковым; для Локка дело шло о частной собственности как основе общества, а для Смита все сводилось к нестесненному развертыванию и накоплению капитала и богатства»149.
Освобождение труда или освобождение от труда?
Рассуждая об амбивалентном отношении к труду в истории философии, отечественный исследователь Н. Григорьева высказывает предположение о двух тенденциях в истолковании категории труда: «…наряду с апологией труда в философии всегда имела место и его критика. Иногда полемизирующие друг с другом концепции, принадлежа к одной и той же философской традиции, были разнесены во времени (апология труда у Гегеля / критика труда-отчуждения у Маркса), иногда сталкивались между собой в открытой дискуссии»150.
Труд как истинная сущность человека
Серьезный вклад в трактовку труда внесли представители немецкой классической философии. «Немецкие философы-идеалисты – Фихте, Гегель и Шеллинг, – пишет К. Ясперс, – интерпретировали свое время как эпоху важнейшего рубежа в истории, исходя из христианского осевого времени, которое, по их мнению, одно только и ведет историю к завершению»151. По Ясперсу, осознание немецкими философами величия своего времени отразилось на идеях этой эпохи, в том числе и на трактовке труда.
Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770–1831) выдвинул положение о труде как о всеобщей субстанции человеческого бытия. Труд для него является формой реализации духа, поэтому именно в труде самоосуществляется человек. Исходя из понимания абсолютной идеи, Гегель отождествлял труд с любой деятельностью, будь труд ученого или труд ремесленника либо политическая, художественная или религиозная деятельность152.
На взгляды Гегеля серьезно повлияла концепция Адама Смита, его учение о труде как о центральной категории политической экономии. К. Маркс охарактеризовал значительность проистекающих отсюда принципов гегелевской философии истории, систематически изложенных в «Феноменологии духа»: «Гегель стоит на точке зрения современной политической экономии. Он рассматривает труд как сущность, как подтверждающую себя сущность человека; он видит только положительную сторону труда, но не отрицательную. Труд есть для-себя-становление человека в рамках самоотчуждения, или в качестве самоотчужденного человека»153.
По Гегелю, смысл труда значительно глубже, чем его обыденное, повседневное понимание. Рассматривая труд как истинную сущность человека, он возводит трудовые отношения к антитезе «рабство–господство».
В «Феноменологии духа» Гегель разрабатывает известную теорию о «воспитании» человека посредством труда. Значение труда как момента, конституирующего в человеке его отношение к предметной реальности, Гегель рассматривает в главе «Господство и рабство».
[3. Господин и раб. – (α) Господство.] – Господин есть сознание, сущее для себя, но уже не одно лишь понятие сознания, а сущее для себя сознание, которое опосредствовано с собой другим сознанием, а именно таким, к сущности которого относится то, что оно синтезировано с самостоятельным бытием или с вещностью вообще. Господин соотносится с обоими этими моментами: с некоторой вещью как таковой – с предметом вожделения, и с сознанием, для которого вещность есть существенное; итак как а) в качестве понятия самосознания господин есть непосредственное отношение для-себя-бытия, а в) теперь он вместе с тем существует как опосредствование или для-себя-бытие, которое есть для себя только благодаря некоторому другому, то он соотносится а) непосредственно с обоими и в) опосредствованно с каждым через Другое. Господин относится в рабу через посредство самостоятельного бытия, ибо оно-то и держит раба; это его цепь, от которой он не мог абстрагироваться в борьбе, и потому оказалось, что он, будучи несамостоятельным, имеет свою самостоятельность в вещности. Между тем господин властвует над этим бытием, ибо он доказал в борьбе, что оно имеет для него значение только в качестве некоторого негативного; так как он властвует над этим бытием, а это бытие властвует над другим, [над рабом], то вследствие этого он подчиняет себе этого другого. Точно так же господин соотносится с вещью через посредство раба; раб как самосознание вообще соотносится с вещью также негативно и снимает ее; но в то же время она для него самостоятельна, и поэтому своим негативным отношением он не может расправиться с ней вплоть до уничтожения, другими словами, он только обрабатывает ее.
Напротив того, для господина непосредственное отношение становится благодаря этому опосредствованию чистой негацией вещи, или потреблением; то, что не удавалось вожделению, ему удается – расправиться с ней и найти свое удовлетворение в потреблении. Вожделению это не удавалось из-за самостоятельности вещи, но господин, который поставил между вещью и собой раба, встречается благодаря этому только с несамостоятельностью вещи и потребляет ее полностью; сторону же самостоятельности [вещи] он предоставляет рабу, который ее обрабатывает.
В обоих этих моментах для господина получается его признанность через некоторое другое сознание; ибо это последнее утверждает себя в этих моментах как то, что несущественно, один раз – в обработке вещи, другой раз – в зависимости от определенного наличного бытия; в обоих случаях оно не может стать господином над бытием и достигнуть абсолютной негации. Здесь, следовательно, имеется налицо момент признавания, состоящий в том, что другое сознание снимает себя как для-себябытие и этим само делает то, что первое сознание делает по отношению к нему. Точно так же здесь налицо и второй момент, состоящий в том, что это делание
