Жена напрокат - Анатолий Санжаровский

Правда, к книжкам к своим мы не притрагиваемся. Бережём. Лет через тридцать вот выскочим на пенсию. Будем старенькие, будем боленькие… До городской библиотеки не доплывёшь. Тогда и навалимся союзом на свои запасы, все по порядку до единой перехлопаем. А пока мы со своих мудрых писаний и пыль не смахиваем. Пускай тоже мудреет.

Но как-то жена с полуупрёком, с полусожалением обронила:

– Будь у нас свои сказки, я б читала по одной на сон грядущий. Сказки короткие, хорошие. Сказки всегда хорошо кончаются, и я бы быстро засыпала.

Жена намекнула – муж из-под земли, а подай!

Я намотал на рыжий ус её пожелание и почувствовал себя роденовским мыслителем.

Где добыть сказки? Где, ёлка с палкой?

Сказок всяких выше глаз. Русские… Братьев Гримм… И прочие другие.

У меня нет братьев, нет прочих других.

Однажды я увидел на улице мужчину, забитого макулатурой. Макулатура была в руках, на плечах и чуть ли не в зубах.

– Чем радуют? – спрашиваю.

– Братишками.

Я с лёту – продай! Предлагаю за несчастный мусор всё, что было со мной и на мне.

– Юмор трамвайных широт, – мрачно оценил он моё горячее поползновение к приобретению и сановито удалился в сторону приёмного пункта вторсырья.

Своей макулатуры у меня не было. Оставалось кусать несъедобные локти. Да занятие это нерентабельное.

Уцелился я в лихорадке собирать бумажный хламишко. Естественно, покуда копил, братьев с горизонта как ветром сдуло.

Отслоилось месяца три.

В субботу пятнадцатого октября, в полусолнечный день, мы прогуливались.

Ещё издали жена заприметила на двери вторсырья белое пятно. Подбежала и обомлела. Подхожу я, она сражённо, без слов тычет крашеным коготком в объявленьице:

В воскресенье, 16 октября 1983 года, в честь дня Коммунистического субботника в приемные пункты поступят абонементы следующих авторов:

…

…

Сказки братьев Гримм.

Абонементы выдаются с одновременной сдачей 20 кг макулатуры за один абонемент.

Администрация

Мама миа!

До полуночи мы с превеликим усердием кланялись сборам своим.

Перекладывали листик к листику. Книжечку к книжечке. Перевязали всё новёхонькими блёсткими бечёвочками. Получилось презентабельно, шикарно. Хоть к каждой к стопке сажай по красному подарочному банту.

Как ни странно, у нас выщелкнулось ещё время и на сон.

Жена уснула скоро, только уронила щёку на подушку и уснула, предвкушая радость, что уж завтра-то вечером она успокоится, отойдёт ко сну с книжкой братьев в руках.

Я же завести глаза не мог. Виделось чёрт знает что!

То мне мерещилось, что я приплёлся на пункт самый последний и ни одного братца мне не досталось. То мне виделась картина: подхожу, а последний абонемент отдают какому-то типу, вовсе не похожему на меня.

Я смертельно расстроен.

Весёлый приёмщик не знает, чем и помочь моему горю.

Говорит сострадательно:

– Я читал сказки. Хотите, расскажу?

Он рассказывает, а я вздыхаю и, похоже, засыпаю. Засыпаю, кажется, лишь затем, чтоб увидеть другой кошмарный сон.

Вижу: живу я не в панельном доме, не на четвёртом своём этаже, а где-то в сказочной избуше на курьих лапках. Вдруг из дремучего леса выходит Баба-Яга костяная нога в обнимку со своим товарищем Кощеем Бессмертным.

Кощ пьян-распьяненький. Курит. На нём сомбреро, кроссовки.

Кощ сошвырнул с ногтя окурок «Мальборо» прямо в мою избушку. От удара окурка избушка качнулась и вспыхнула как порох.

С чувством исполненного долга Кощ мягко чиркает ладонью о ладонь:

– «В драмтеатре имени Герострата с триумфом прошла премьера спектакля „Гори, гори ясно!“ .

Проговорив это и перекрестив мою хатку в огне, слегка приотставший Кощ устремляется за своей спутницей, напевая на мотив известной песни:

– Не улета-ай… не-е у-улета-ай…

А тем временем Баба-Яга садится в красную «Волгу» и словно удаляющийся факел пропадает за стеной дубов.

Вдогон Кощ машет ей мечом в пятьсот пудов и грозит папановским голосом:

– Ну-у, ма-ать!.. Ну-у пог-годи-и!

Я один в избушке, объятой выше крыши пламенем. Я мечусь по избушке. Что делать? Как спастись? Что взять с собой?

Я могу взять лишь одну вещь и самую дорогую.

Хватаю с полки братские сказки, прыгаю в окно, завешенное лохматым пляшущим огнём.

Я оглядываюсь и холодею.

Со всех сторон ко мне ринулись великаны-чудища в красной униформе. На околышках фуражек, похожих на таксистские, выведено у всех «Книголюб всея Руси».

Книголюбы явно возбуждены. Орут, воинственно жестикулируют кто шашкой, кто кинжалом, кто кухонным ножом:

– Гони сюда брательников!

– Не то за брательников сорвёшь ножичка!

Я тесней прижимаю братьев к груди. Пробую пробиться сквозь тугое книголюбовское кольцо. Кинжал вонзается мне в живот… ниже пояса…

Перепуганная моим смертным криком жена вскакивает, будит меня.

Я несколько прихожу в себя и слегка начинаю радоваться, что это всего лишь сон.

С пятого на десятое пересказываю, что видел.

Жена не остаётся в долгу. Спешит со своими новостями.

– Наснится же… – пожаловалась. – Время за полночь, кругом глухо. У себя же на Зелёном кисну одна на трамвайной остановке. Подкатывает личная чёрная «Волжанка». Галантно распахивается дверца: «Прошу». – «Нет, нет!» – я в ответ и пошла по трамвайным путям.

Долго ли, коротко ли шла. Слышу, сзади нарастает цокот. Оборачиваюсь. Мужичок с ноготок следом жгёт, железными каблучками асфальт бьёт.

«Тпру-у! – останавливается рядком и осаживает под себя высоко выскочивший из-под него черенок дворниковой метлы. – Тпру-у, Сивко-Бурко, вещий Воронко! – И мне: – Тебе, Снегурочка, по какому маршруту ехать?»

«По тридцать седьмому», – отвечаю.

Пододвинул он, подтолкнул ко мне метлу. С поклоном:

«Глубоко извиняюсь, ступы нету. Садись прямо на помело. Садись, Красная Кепочка, поскорей! А то покуда доедем до твоей бабушки, пирожки состынут», – и показывает на мою лаковую сумочку.

Я вся выпугалась. Да как это я сяду? На мне белые туфельки на высоких каблуках, кремовое, с розами, подвенечное моё платье. Голова обвязана алой лентой. Мне и страшно и… весело. Мышь копны не боится! Стройная, неотразимая, стою поперёк согласию качаю головой. Не сяду!

«Можь, Белоснежка, ты взамуж желаешь? За королевича! М-могу!.. У нас в загсе закон: кто первая объявляется с утреца, тоей выдают под расписку королевича! Ни боль ни мень. Соглашайся. Везу! С этого часа наточно захватишь, устолбишь перву очередь!»

Я каблучком по рельсу постукиваю, вальяжно вздыхаю.

«Где уж нам уж сбегать замуж, мы уж так уж как-нибудь… "

«Не жалаешь взамуж… Так ближе`й загса книжный мага`зин… С моим удовольствием доставлю первую на братовьёв… Сказочки…»

Я ничего не имею против сказок. Даже напротив… Книжный ближе… Скорей развяжусь… Да как я сяду на метлу?… И вокруг ни души…

Тут он выдернул из сапога поварской, с локоть, ножище.

«Кончай выёгиваться!.. Не сядешь, волосатая хромосома, – приреж-жу!»

Страх и повали меня на метлу.

Мужичок взбрыкнул молодым жеребчиком, игогокнул и бегом. Три остановки молча мчал без остановки.

Слышу, подрала я всю попонию, ноги. Платье лоскутками. Каблуки посбились, послетали.

Боль всю так и печёт, так и печёт. Мне бы на крик кричать – страх не пускает наружу ни голоса, ни слёз.

Ну, подлетел он к книжному. Стал. Отхекивается.

«Приехали… Вставай… Дальше трамвай не идёт… Наш трамвай идёт в парк…»

При этих словах всматривается он вдаль по улице и на остановке примечает размытую неясным, нетвёрдым светом фонаря одинокую фигурку.

«И каковский это из семи козляток честно дожидается своего Волка?… От лешак… Рано, выходит, бить отбой… Как не обслужить?…»

Пока мужичок так рассуждал, я трудно поднялась и – бежака!

«Крошечка Хаврошечка! – взрывчато гаркнул он. – А платить?!»

Вымахнула я из сумки всё что было. Три бумажки по рублю. Подхожу на ватных ногах. В дрожи сую. На свету блеснуло с пальца мое кольцо.

С прощающей, мягкой подкруткой ущипнул он меня выше обручального колечка. Ласково отвёл руку с деньгами:

«Взяток не беру!.. Драйку[70] давай. Как на трамвае!»

Я ему десяточку. Мельче не было. Вернул он мне семь копеек в сдачу и, игогокая, упругим галопом поскакал дальше, настёгивая себя прутиком.

От этой жути меня всего съёжило. Ну и сны… Как бы беды не натянуло…

Только два…

Не спится. Хоть захлопывай глаза. Хоть пялься в потолок. Эффект нулевой.

Жена зачем-то ставит пригорюненно стопку на стопку.

Я зачем-то крест-накрест утягиваю, ужимаю всю эту горку зелёной токопроводкой и – намётом к пункту!

«Неужели проспал? – грохало в висках. – Неужели я, ёлка с палкой, последний?…»

Фу! Упарился, дух из меня вон. Так зато я первый!

И единственный!