Железный Густав - Ганс Фаллада

Ватага молодежи шагает по Унтер-ден-Линден, все схватились под руки и пытаются, насколько возможно в толпе, маршировать под песню «Нам праздновать над Францией победу!»

Один из марширующих, смеясь, хочет обнять выгребающую против течения Эву. Она тоже смеется и ускользает.

Хакендаль недовольно трясет головой.

— Опять она запропала! Я больше ее не вижу. А ты, Малыш? Впрочем, куда тебе, ты слишком мал!.. Ладно, пошли, Гейнц, — Эва и сама дорогу найдет, а нам спешить надо. Ведь Отто еще ничего не знает, да и Эрих, может, нас ждет…

Эва, в сущности, ничуть не огорчилась, потеряв в толпе отца и брата. Сама она для этого ничего не сделала, но раз уж так случилось, не прилагала особых усилий их разыскать. Смеясь, двигается она в общем потоке — теперь уже в обратном направлении, к Бранденбургским воротам.

Разговор отца и брата ей порядком наскучил — все только Эрих, да Отто, да война, и что всем надо держаться вместе! Обычная жвачка! А теперь им предстоит и вовсе повиснуть друг на друге, будто нет другого родства и любви — последние недели все это засело у нее в печенках. Да и при чем тут война? Ведь речь идет о мобилизации! Теперь и она понимает, что мобилизация — еще не война.

Если война походит на сегодняшнюю мобилизацию, радоваться нужно! Никогда Эва не видела мужчин в таком приподнятом настроении. Глаза у всех блестят! Маленький толстяк, этакая древность чуть ли не сорока лет, с торчащими вверх усами, сгреб ее за талию:

— Что, детка, радуешься? Вот и я радуюсь!

И смешался с толпой, она и отчитать его не успела.

— Нужна невеста военного времени — срочно человеку носки заштопать! — гаркнул петухом какой-то молодой парень. И нее рассмеялись.

Хорошо было плыть с этим потоком, качаться на его волнах.

Чья-то рука сзади легла ей на плечо, чей-то сиплый голос сказал:

— Что, фролин, хорошо ли вам гуляется?

Эва испуганно повернулась и с ужасом увидела физиономию, которую видела лишь считанные минуты, но так и не забыла — смуглую наглую физиономию с черными усиками.

— Что вам от меня нужно? — крикнула она. — Я вас не знаю — не смейте меня трогать!

Молодой человек улыбнулся. Он поглядел на нее и сказал:

— Не беда: если еще не узнали, так сейчас узнаете!

— Оставьте меня в покое! Или я шуцмана позову.

— Зовите, фролин, зовите! Я даже помогу вам позвать. А то — пошли к нему вместе, хотите? Я не против синих мундиров, синий — вообще мой любимый цвет. Вот и на вас синее платье, фролин, оно вам к лицу.

Эва — типичная берлинская девушка, бойкая и дерзкая. Ее нелегко напугать. Но тут ею овладевает страх, ее дерзость пасует перед самоуверенностью этого субъекта, перед его хладнокровным хамством, перед бесстыдством, с каким он ощупывает платье у нее на груди. А под платьем висит…

— Пожалуйста, не задерживайте меня, — просит она малодушно. — Вы, видно, с кем-то меня путаете…

— Зачем же я стану вас задерживать? — возражает он, смеясь. — Гулять по жаре полезно. Пошли, фролин, я вас чуток провожу. — И он бесцеремонно подхватил ее под руку. — И чего эти обезьяны беснуются? — продолжает он с презрением. — Они себя не помнят от радости, что им на войну идти. Как будто не проще сделать то же самое перед зеркалом, обыкновенной бритвой. Нет, — сказал он в заключение, — это удовольствие не для нас, мы — за веселую жизнь, верно?

— Прошу вас, — взмолилась она, стараясь говорить как можно убедительнее. — Отпустите меня, я вас впервые вижу.

— Девка! — прохрипел он вдруг яростным шепотом. Его улыбающееся лицо преобразилось, стало холодным и злым. — Брось эти дурацкие штучки! Я уже месяц разыскиваю тебя по Берлину, а раз нашел, амба! Больше я тебя не выпущу!

Он смотрит на нее с угрозой и под действием этой угрозы она трепещет и молчит.

— Уж не думаешь ли ты, что я эти вещички бросил в твою паршивую сумку — кстати, снимки с нее висят на всех афишных столбах, — чтобы отдать их тебе насовсем? Нет, фролин, ищите дураков в другом месте!.. Эти вещички ты вернешь мне как миленькая…

Он прошил ее глазами, и она против воли кивнула…

— А когда ты их принесешь, это еще не значит, что мы покончили счеты! Я давно ищу такую, как ты, — прямехонько из маменькина сундука с нафталином. Ты очень подходишь для моих дел… Ты у меня пройдешь хорошую школу! Станешь знаменитостью, твою карточку повесят в рамке на Алексе с надписью: та самая, что начала свою карьеру с кражи драгоценностей у Вертгейма!

— Пожалуйста, не надо! — взмолилась она. — Здесь люди…

Мозг ее лихорадочно работает. Она еще может вырваться и затеряться в толпе. Лишь бы улучить минуту, когда эта цепкая хватка ослабеет…

— Как же тебя зовут?

— Эва, — отвечает она слабым голосом.

— Ну, а дальше как, милая, прелестная Эва?

— Шмидт!

— Ну конечно, Шмидт! Так я и думал! Мейер было бы слишком обычно. А где же ты живешь, фролин Шмидт?

— На Люцовштрассе.

— Ах вот как, на Люцовштрассе? Шикарный район, не правда ли? А где у тебя эти вещички припрятаны — хорошенькие, блестящие, сверкающие, — ну, ты знаешь, о чем я говорю. Дома небось?

— Да, дома! — говорит она смело. Она уже решила при первой возможности свободной рукой двинуть его по глазам, а потом царапаться, рваться из рук…

— Так, значит, дома, — повторяет он насмешливо. Небось и дом у вас шикарный, а? И куда же ты их спрятала? Под подушку, а?

— Нет, в гирьку от висячей лампы.

— В гирьку от висячей лампы? — повторяет он в раздумье. — Что ж, неплохо! Ты подаешь надежды! Эту похоронку ты не сейчас придумала. Тебе, видно, и раньше случалось поворовывать, а?

Она ничего не ответила, внутренне сердясь на себя за оплошность.

И снова этот внезапный переход от издевательской ухмылки к грубой открытой угрозе. Придвинув свою смуглую физиономию к ее бледному лицу, он говорит свистящим шепотом:

— А теперь я тебе объясню, в чем игра, моя фролин Шмидт с Люцовштрассе, ты, со своей висячей лампой! Нишкнуть, слушаться без разговоров — вот какая у нас пойдет игра! Только свистну, бежать ко мне со всех ног — поняла?! Поняла — ты?! Посмотри на меня — шлюха!

Она смотрит на него и дрожит.

— Ты — шлюха на посылках у вора! — цедит он сквозь зубы. — Важная барышня, Эва Хакендаль!

Он смотрит на нее с торжеством, он упивается ее испугом, ибо она понимает — спасенья нет, ему известно ее имя. От него не убежишь…

Он наслаждается своей победой. Но, видя ее, покорную, раздавленную, дрожащую, с мертвенно-бледным лицом, сменяет гнев на милость. Победитель становится великодушным.

— Нечего удивляться! Надо же было разгуливать со стариканом, который кричит на всю Линден твою фамилию. Видишь, я тебе говорю как есть, не представляюсь, будто я колдун какой! Это не папаша твой так разорялся?..

Она кивает.

— Когда я спрашиваю, отвечай как следует! Скажи — да!

— Да…

— Скажи: да, Эйген!

— Да, Эйген!

— Прелестно! Ну так где же ты живешь на самом деле? Только больше вола не крути, обещаю — каждый раз, как начнешь ловчить, я тебя так изобью, что живого места не останется! А уж если я что обещаю…

Она не сомневается, что он так и сделает. Тщетно ломает она голову, ища выхода, и не находит…

— Где же вы живете?

— На Франкфуртер-аллее…

— А дом?

— Извозчичий двор…

Он присвистнул сквозь зубы.

— Так-так, значит, тот самый, с пролетками. Да я ж его знаю, то-то у меня в голове гвоздит: эта ефрейторская рожа мне знакома! Выходит, невеста у меня — высший класс, любовная афера в уважаемых кругах общества, какая удача!.. — Он развеселился. — А теперь послушай, детка… Эвхен…

Она снова начинает дрожать.

— Не смотри на меня с таким страхом. Меня тебе нечего бояться, добрее парня во всем Берлине не найти, — как есть дурачок, но только делай, что я ни велю. Так вот, нынче вечером в девять жди меня на углу Большой и Малой Франкфуртерштрассе. Поняла?

Она кивает, но, увидев его нетерпеливое движение, быстро поправляется:

— Да… Эйген!

— Те блестящие вещички можешь не приносить, потому как они сейчас при тебе… Нельзя же быть такой дурехой — рассказывать прожженному малому, будто они у тебя в гирьке от висячей лампы, когда я все время вижу в вырезе твоего платья шнурок…

Она опять бледнеет.

— Но я не таковский, я не сержусь — вещи эти, значит, я у тебя возьму, да и на что они тебе! Вещички тебе не носить, ты с ними только влипнешь. Я тебе взамен что-нибудь другое дам, что ты сможешь носить, тоже славные вещицы — для того их и держу… — Да и вообще, девушка, — и он снова сжал ей руку, но уже с нежностью, — мы с тобой заживем на славу, так что нечего меня бояться, нам еще предстоят приятные часы.

Он коротко засмеялся. Ее рука безвольно застыла в его обволакивающей руке.

— Но только с условием — слушаться! Ничего тебе не поможет, и если я скажу: прыгай с Колонны победы, должна прыгать, а то я за себя не ручаюсь.