И пожрет пес пса… - Эдвард Банкер

Они прошли мимо человека, предлагавшего сигареты поштучно с накрытого полотенцем ящика из-под яблок. На следующем углу испаноязычная женщина с индейскими чертами лица торговала кусочками манго и дыни по доллару штука.

— Загляни сюда. — Дизель указал на узкий проулок. Трой послушался. Трое темнокожих юнцов передавали друг другу самокрутку с крэком. Ее могучую вонь перекрывал самый отвратительный запах на свете — человеческий. В городе не было общественных уборных, а в те, что располагались в общественных зданиях и на Першинг-сквер, бездомных не пускали, поэтому отверженные в лохмотьях мочились в боковых улочках. Амбре было такое, что Трой отпрянул.

— Смелые ребята! — сказал Дизель о троице в проулке.

— Не знаю… Стал бы ты таких арестовывать?

— Вряд ли, — ответил Дизель со смешком. — Я бы не выдержал этой вонищи.

— Интересно, почему собачья моча не воняет, а человеческая смердит хуже кошачьей?

— Откуда мне это знать? Это ты у нас книгочей.

— Я тоже не знаю. Есть над чем поломать голову.

— Лучше поломаем голову, как бы срубить башлей. Нам еще не пора назад в отель? Вдруг нагрянет Грек?

Они шли по кварталам, специализирующимся на торговле мужской одеждой: магазин за магазином с костюмами, рубашками и галстуками.

— Здесь можно неплохо приодеться!

— С этим нужен глаз да глаз. В витрине все выглядит отлично, но качество проявляется только после двух чисток.

— Как в жизни, — брякнул Дизель.

— Да ты философ, брат!

— Рядом с тобой любой простофиля заделается философом.

Они свернули за угол. Молодой мужчина с безумным взглядом, в порванной на плече футболке держал в руке белый пенопластовый стаканчик. От кисти до локтя его руки были не то грязными, не то загорелыми, выше локтя — мертвенно-бледными, покрытыми, как его шея и щеки, круглыми язвами, похожими на стригущий лишай. Подойдя ближе, приятели прочли на табличке, висящей у него на шее: «СПИД».

Большинство прохожих шарахались от него. Грузная негритянка, наоборот, остановилась и расстегнула сумочку. Минуя их, Трой и Дизель увидели в ее руке доллар и христианскую листовку. «Хвала Иисусу!» — донеслось до их ушей.

— Ты веришь в Бога? — спросил Дизеля Трой.

— И не хочу, а верю. Это все монашки, я ведь прожил у них до восьми лет. Это так глубоко в меня впиявилось, что не вырвать никакими силами.

— Выходит, тебя ждет ад?

— Выходит, так.

— И ты в это веришь?

— Конечно верю! Знаю, что херня все это, но вера сильнее знания, ведь так?

— Веришь — так верь.

— У меня одна надежда: что до ада еще далеко.

На телефоне в номере мигала лампочка. Их ждало сообщение от Ларри. Он приехал и обещал позвонить утром.

Трой не прочь был погулять еще, но у Дизеля от ходьбы разболелись ноги, поэтому они решили остаться в номере и посмотреть по кабельной сети отеля «Дракулу». Мерзкое создание как раз увозили из Англии, когда в номере зазвонил телефон. Это был Алекс Арис, ехавший на север по портовому шоссе.

— Может, перекусим? — предложил он.

— По мне лучше поговорить, — ответил Трой. — Узнать, что к чему.

— Годится. Где хочешь встретиться?

— Как насчет «Пасифик Дайнинг Кар»? Это недалеко от отеля. Пешком можно дойти.

— В тех кварталах уже не стоит разгуливать в темноте.

— Я здесь всю жизнь ходил!

— Все меняется, а это место особенно.

— Что стало со здешними пенсионерами?

— Их самих не стало. Учти, этот район теперь первый в Лос-Анджелесе по преступности. Там сплошь выходцы из Центральной Америки. Это тебе не прежние латиносы. Некоторые из Никарагуа. Каждое утро рядом с их деревнями находят по три-четыре трупа со связанными вместе большими пальцами рук и копошащимися вокруг дыр в черепах мухами. Когда налюбуешься на такое в возрасте пяти-шести лет, то Лос-Анджелес покажется сонным царством. Я знаю, вы себя в обиду не дадите, но все равно это не место для вечерних прогулок.

— Ладно, убедил. Сколько тебя ждать?

— Я на Флоренс-авеню. Минут двадцать.

— Хорошо. Собираюсь.

Ресторан «Пасифик Дайнинг Кар» на Шестой стрит, в паре кварталов от портового шоссе, был по меркам Лос-Анджелеса старинным заведением. Начало ему положила в 1921 году вокзальная закусочная. За прошедшие годы она выросла до одного из крупнейших мясных ресторанов города. Благодаря близости к мэрии и к центру в его кабинетах заключалось немало деликатных сделок. Ресторан продолжал процветать и тогда, когда его окрестности превратились в колонию центральноамериканских беженцев с высочайшим в городе уровнем преступности. Он был маяком благосостояния посреди моря бедности. Посетители прибывали только на автомобилях, стоянка была обнесена забором. Машины парковала обслуга в красных жилетах.

Трой отдал машину служителю, взял талон. Прежде чем вылезти, он быстро осмотрел салон и пришел к выводу, что не оставил ничего, что может привлечь внимание. Дизель спрятал под щитком пистолет, но там служитель не станет шарить, даже если заглянет в бардачок. Некто Пиз-Ловкач, работавший на стоянке в Вегасе, как-то в отсутствие клиента отпер ключами багажник, где в трех картонных коробках лежали 310 тысяч долларов. Ловкач сменялся через двадцать минут. Уезжая домой, он прихватил с собой коробки и больше никогда ничего об этом не слышал. Сам он не стал спрашивать: «Как там синий „кадиллак“? Просто укатил?» Не последовало ни жалоб, ни вопросов. Кто-то беззвучно смирился с потерей трехсот тысяч. Чего только не бывает!

Трой вспоминал эту историю, подходя к метрдотелю.

— Арис, — сказал он.

— Прошу сюда.

Его провели через несколько помещений в заднюю комнату с двумя кабинками и двумя столами. Алекс сидел в кабинке за столиком, накрытым на двоих. Увидев Троя, он поднялся и широко улыбнулся. Они обнялись. Их дружба насчитывала уже двадцать лет, и, хотя раздоры случались, оба знали, что не предадут друг друга, а такое нечасто случается между мужчинами из буржуазной среды. Между ними не возникало недомолвок, они не судили друг друга, а были закадычными друзьями, как бывает только у воров.

— Рад тебя видеть, брат, — сказал Алекс. — Не похоже, что там с тобой нежничали.

— Я не в обиде, — ответил Трой. — Справедливо не справедливо, но они знали, что делают: ведь за мной нужен глаз да глаз.

— Садись. Хочешь выпить?

Трой сел и огляделся. Официант был тут как туг.

— Кофе и немного бренди, — сказал Трой.

Официант испарился.

Они внимательно рассматривали друг друга. Теперь Трой видел перемены в Греко, которые поначалу не заметил во время визита Ариса. Перемены произошли за четыре года до того, как Верховный суд Калифорнии отменил приговор Александру Арису. Единодушный вердикт суда гласил, что полицейские не имели права взламывать его дверь по той лишь причине, что он был освобожден условно-досрочно и ограничен в правах. Надо было постучать и сообщить о цели визита, как того требует статья 844 Уголовного кодекса. Обыск без ордера был вопиющим нарушением Четвертой поправки. Судья это знал, но знал он и другое: если все это учитывать, то пришлось бы исключить из вещественных доказательств шесть килограммов изъятого кокаина! А в этом случае дело разваливалось как карточный домик. Поэтому судья упек Греко: слуга Фемиды нарушил закон, но верно рассчитал, как отреагирует на ситуацию общественное мнение. Если бы он не счел кокаин вещественным доказательством и не признал улики бесспорными, то на следующих выборах лишился бы судейской мантии. Дело получило огласку. Судья отправил Александра Ариса в тюрьму, где тому было самое место. Если при этом был нарушен закон, то у суда высшей инстанции оставалось право пересмотреть дело, отменить приговор и вернуть осужденным свободу.

Трой уже сидел, когда в тюрьму привезли Греко. Он был там и четырьмя годами позже, когда главный калифорнийский суд признал обыск противозаконным и вернул дело в суд первой инстанции. Трой помнил, с каким гордым видом Греко садился в автобус шерифа округа Лос-Анджелес, чтобы возвратиться в суд.

С той поры Греко постарел. До недавней встречи в тюрьме Трой ни разу его не видел, но по тюрьме прошел слух, что Греко сильно сдал. Он потерял целых шестьдесят килограммов товара, когда схватили его курьера. Тюремный кореш выдал тайник наркотиков, чтобы выйти из тюряги, куда угодил за вождение в нетрезвом виде. Греко повезло: когда нагрянула полиция, его не оказалось дома. От хождения по лезвию бритвы и частых разочарований он преждевременно поседел. Когда-то он был классическим красавцем и до сих пор оставался видным мужчиной, но пережитое оставило на его смуглом лице глубокие борозды.

Глядя на Троя, Греко проговорил:

— Отлично выглядишь!

— Спасибо тюряге. Ни бухалова, ни дури.

— И это правильно!