Призрачный бал - Татьяна Форш

– Сумасшедший дом! – выпалил напоследок доктор. – Вы тут все сумасшедшие! Одна только Мария Федоровна мученица: за вас всех пострадала!

– Не сметь говорить о моей жене так, будто она уже покойница!

Захар едва удержал графа, который чуть не кинулся на докторишку, а кухарка вовремя вытолкала его за дверь.

– Захар, иди за мной. – Граф даже не обернулся, отдавая приказ.

В кабинете графа всегда царил полумрак. Окна задрапированы плотными портьерами, свет люстры под потолком лишь едва рассеивал темноту. Доктора много раз предупреждали графа об опасности потери зрения при таком освещении, но тот и слышать ничего не хотел. Для работы с бумагами Дмитрий Алексеевич ставил по двум сторонам от себя канделябры с чадящими свечами.

Захар по заведенному уже правилу не сразу прошел к столу вместе с хозяином, а выждал некоторое время и резко толкнул дверь, убеждаясь, что никто не подслушивает. Он много раз так отгонял прислугу, которая страсть как любила посплетничать. А где самые интересные сплетни? Конечно, в хозяйском кабинете.

– Захар, полно тебе, – скривившись, что при зубной боли, выговорил граф. – Просил ведь не устраивать балаганов. Я уже не на службе, и скрывать мне нечего. Лучше бы за своими людьми присматривал так, как за мной. Опять на Митьку бумага от полицаев пришла.

Захар сжал кулаки. Граф, заметив это, поднял вверх ладонь, призывая успокоиться, и кивнул на стул.

– Это не моя печаль, но все же ты бы присмотрел за сорванцом. Уже не таясь народ дурит. Купчиху Поромошкину откачивать пришлось после его фокусов. Уж не знаю, что он там вытворяет, но она самолично ему свой кошель отдала, да еще расцеловала, что родного. Очень на гипноз похоже, да кто бы его научил этому?

– Да брось, Дмитрий Алексеич! Какой гипноз? Кровь в нем цыганская бурлит, вот и вытворяет всякое. Цыгане ведь только тем и промышляют, что народ дурят. Наговорил, небось, ей пошлостей, а она и растаяла. Поромошкина, это всем известно, больно до мужского пола охочая. А Митьку я лично выпорю, выбью из него эту дурь.

Граф усмехнулся и покачал головой.

– Но я тебя не для того позвал, чтобы отчитывать пацаненка за шалости. Дело у меня к тебе сугубо личное и важное.

– Говори, Дмитрий Алексееич, все сделаю.

– Мария Федоровна совсем плоха, да ты и без меня это знаешь. Сегодняшний эскулап был последний, который переступил порог моего дома, никого больше к ней не допущу. Знать срок пришел голубки моей.

Граф замолчал. Блеклые глаза его вдруг заблестели, но всего на мгновение. Мужчина быстро взял себя в руки и продолжил:

– Слух до меня дошел, что за рекой, в деревеньке, ведьма живет. Да не куксись ты. Самому противно, что говорю теперь это. Но только тебе и могу довериться, знаю, что не разнесешь по всему поместью.

– Дмитрий Алексееич, да разве ведьма поможет, когда столько докторов уже сменилось?

– Ой, Захар, не приведи господь тебе такое испытать, чтобы жену свою схоронить. Тогда бы ты понял, что тот, у кого последнюю надежду отняли, за любую помощь хватается.

Захар понимал. Потому спорить не взялся. Пообещал доставить ведьму в усадьбу.

Уходил Захар с тяжелым сердцем. Точно граф в нем змеиный клубок палкой растормошил. И копошились теперь ползучие гады, вонзали ядовитые жала в еще живую душу. И ведь не воспротивишься приказу, сам нанялся прислуживать. Так что не обессудь. Не приведешь ведьму, век себя корить будешь, что помочь мог, да отказался из-за прихоти собственной. А ежели на чистоту, так по слабости своей.

Приведешь – себя же и погубишь. До сих пор в памяти остались зеленые глазищи, да лицо белее снега январского. Обжег его тогда Варварин взгляд, как хлыстом огрел, да так, что рана внутри и по сей день кровоточила.

Варвара тогда уже совсем другой была. Вроде такая же: рыжая, глазюки русалочьи, но в этих самых глазюках такой лед и одновременно пекло, что смотреть в них страшно. Он и не смог, не выдержал. Только видел, как она на землю упала в бессилии. Степаныч со старостой помогать бросились, а Захар, что телок привязанный, стоял и пялился. Потом и вовсе деру дал, что только ветер в ушах свистел. Опомнился только на другой стороне реки, весь мокрый, вода в одном сапоге хлюпает, второй и вовсе в речке остался. Захар и сам не помнил, как реку переплыл, до моста не дошел даже. Только водица студеная пыл его не убавила, а сила неведомая толкала, заставляла бежать вперед, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки да острые камни под босой ногой.

Остановился Захар только у ворот усадьбы. С кованых решеток на него хитро смотрела лисья морда. Ухмылялась гадина, знала о его беде, да ей-то все нипочем.

Захар крикнул что было сил, требуя отвести его к графу. Он расшатывал ажурные ворота, едва не сорвав их с петель, пока из невысокой пристройки не выскочил мужичок, который тащил на веревке упирающуюся козу. Коза жалобно блеяла, смотрела на своего мучителя с мольбой, но тот никак не отпускал несчастную животину.

– Чего расшумелся? – бросился он к Захару. – Щас как собак спущу, будешь знать!

– А спускай, не боюсь я собак. – Захар уже начал успокаиваться, свое брала усталость. – Мне граф сказал, что на службу к себе возьмет, я вчера здесь был.

– Не бреши! – мужик дернул козу за веревку, отчего та захрипела и выкатила глаза. – На кой ты ему такой сдался? Оборванец в одном сапоге. Шел бы отсюда, пока цел.

– Пока цел, говоришь? – Захар взревел и рывком все же снял с петли тяжелую створку ворот. Если бы те не были заперты, то наверняка бы упали, придавив плюгавого вместе с козой.

– Да ты! Я вот щас как! Это же!

Мужичок никак не мог собраться с мыслями, открывал рот, как карась на берегу. Зато веревка в его руках ослабла, и коза, почуяв свободу, боднула своего обидчика чуть ниже спины и припустила галопом по утоптанной дорожке, а потом и вовсе скрылась в саду. Мужик взвыл, ухватившись за пораженное место, и побежал следом за рогатой разбойницей. Захар остался у ворот один. Покричал для порядка, но к нему так никто и не вышел. Тогда он решил сам перебраться через забор и разыскать хозяина усадьбы.

– Далеко собрался? – чей-то голос прозвучал в тот самый момент, когда Захар спрыгнул с высоченного забора на дорожку. В босой ноге вспыхнула боль, но он стерпел.

– К графу на аудиенцию, – ответил Захар, разворачиваясь к говорившему лицом. – Ой… Мое почтение, господин! Извините, что сапог один, второй я в реке потерял.

– Надо же, какие слова ты знаешь. – Перед ним стоял сам Дмитрий Алексеевич Воронцов. – Ну, проходи, раз пришел. В следующий раз не стоит для этого ворота крушить и по заборам лазать.

– Я просил плюгавого с козой, чтобы впустил, так он заартачился.

Граф смотрел на Захара водянистыми, почти бесцветными глазами, и того пробирал мороз до самых костей. Никого Захар в этой жизни не боялся, а тут колени сами подгибались. Неужели дело в этом взгляде? Точно и не живой человек на тебя смотрит, а покойник, из гроба поднявшийся. И чего он так долго разглядывает? Чай не самовар на ярмарке. Это было почти пыткой вынести его взгляд, но Захар справился и не потупился. Да что там, не моргнул даже! Граф ухмыльнулся каким-то своим мыслям и, резко развернувшись на месте, пошагал в сторону дома. Захар побрел за ним.

У самого порога Захар снял единственный сапог и швырнул в цветущий куст чубушника [1] , ему показалось невежливым входить в знатный дом в одном сапоге, уж лучше босиком.

– Вернулся, значит, – граф посмотрел на босые Захаровы ноги, – хорошо.

Захар не понимал, что от него требуется, и уже начал сомневаться в правильности своего решения. И чего он испугался, как мальчишка? Не разобрался, а сразу наутек бросился. Граф еще заладил «вернулся да вернулся», сам ведь намедни сказал, что Захар ему подходит в охранники. А теперь глаза рыбьи таращит.