Лорна Дун - Ричард Блэкмор

Мы отложили обед до часу дня (что меня, разумеется, не слишком обрадовало) и наметили праздничный предновогодний ужин на шесть вечера. Певцы с фонарями должны были появиться под окнами примерно в это же время. Мы обязаны были их напоить допьяна и хорошенько угостить. И хотя в нашей семье уже не было церковного старосты, по обычаю считалось, что это право тем не менее принадлежит только нам. Пока что на эту должность по рекомендации матери избрали Николаса Сноу, но он плохо справлялся со своими обязанностями, и все в приходе ждали, когда подрастет еще один Рид, то есть, я. Тем не менее, Николас был приглашен к нам со своими тремя симпатичными дочерьми, работавшими на маслобойне. Глупец Фрэй зачем-то разнес по всему приходу сплетню о том, что я тайно влюблен во всех троих, хотя, честно говоря, меня не привлекала ни одна из девушек. Сноу должны были прийти к нам по двум причинам. Во-первых, дядюшка обожал общество юных девиц, а, во-вторых, только Николас во всей округе умел курить трубку.

Дядюшка Бен обожал трубку. Он мог подолгу сидеть у огня и курить, ничего при этом не говоря, но ему хотелось, чтобы рядом находился по крайней мере еще один курильщик.

Все утро я провозился со скотом — день выдался на редкость мрачным — и мне надо было загнать всю скотину в хлев, чтобы она не разбрелась и не потерялась в тумане. Когда около часу дня я пришел домой, то был уверен, что дядюшка Бен уже рассматривает на кухне наш бекон, поворачивая то один окорок, то другой. Дядюшка обожал этим заниматься, потому что во всем Дулвертоне ничего подобного он достать не мог, и к тому же он ценил любые продукты домашнего изготовления. Но вместо этого на кухне оказалась только лишь ворчливая Бетти Максуорти, которая при виде молодого хозяина не преминула схватить крышку от сковороды и ткнуть меня ею в бок.

— Прекрати сейчас же, Бетти, — как можно сдержаннее произнес я, потому что к этому времени старуха стала несносной, и ругать ее было бы бесполезно.

— Ах ты, бочка из-под сидра! — съязвила Бетти, она любила так называть меня из-за моего роста и большого веса, — редкостное явление в природе!

— И с редкостным аппетитом, — подхватил я, не желая ссориться с ней в праздник. — Кстати, я чувствую, что у нас сегодня будет замечательный ужин. — Тут я был прав, потому что успел почуять великолепные запахи готовящихся яств.

— Возможно, Джон Рид, но только тебе придется повременить немного с едой.

— Ты что же, хочешь сказать, что дядя Бен еще не приехал? — изумился я.

— Нет, и хотя не моего ума это дела, чудится мне, что его по дороге поймали Дуны.

И Бетти, которая ненавидела дядю Бена за то, что он ни разу не дал ей денег и ей не разрешалось садиться с нами за стол в его присутствии, злорадно расхохоталась, а потом снова ткнула меня сальной крышкой. На этот раз я успел увернуться и гордо вышел из кухни. Мне было очень неприятно, что она до сих пор так обращается со мной, как будто я не старший в семье, а какая-то девчонка вроде Лиззи.

— Джонни, Джонни! — закричала мать, выбегая из гостиной, где у нас в честь праздника были выставлены чучела птиц, павлиньи перья и даже чучело зайца, убитого еще дедушкой. — Наконец-то ты пришел! У нас тут не все в порядке, Джонни.

Мать нацепила на руки браслеты, которые я терпеть не мог по многим причинам. Я считал, что такой хлам неуместно носить на ферме, никакого отношения к памяти отца они не имеют, и потом, я просто не мог объяснить, почему эти безделушки меня раздражают, а от этого они начинают раздражать еще сильнее. Но это дядя Бен дарил матери украшения, и из уважения к нему и ради собственных детей ей приходилось их изредка надевать. Но не только это расстроило меня. Я терпеть не могу, когда меня называют «Джонни». Я понимаю еще Джон или Джек, тут мне все равно, но не при моем же росте употреблять уменьшительные имена!

— Что случилось, мама?

— Не сердись на меня, Джонни. Надеюсь, ничего плохого еще не произошло. Я знаю, что ты очень мягкий и спокойный, Джон Рид, иногда даже чересчур мягкий. — Я понял, что она подготавливает меня ко встрече с дочерьми Сноу и безнадежно повесил голову. — Как ты думаешь, не могли ли те самые люди (она никогда прямо не называла фамилию Дун) встретить по пути твоего дядюшку Бена, едущего на коне, в шубе и с подарками?

— Ну что ж, в таком случае мне их очень жаль. Ему придется открыть поблизости магазин, и тогда они разорятся, это уж точно.

— И ты еще можешь шутить, Джон! А я ведь так старалась, обед уже стынет, а ужин — что станет с ним? Я ведь специально купила новые тарелки с голубым рисунком, и кроншнеп должен быть нафарширован луком только перед подачей на стол, а еще надо следить за жареной свининой, чтобы вовремя повернуть ее…

— Милая мама, я тебе глубоко сочувствую. Давай тогда пообедаем прямо сейчас. Мы же обещали ждать его только до часу дня, тем более, что все уже изрядно проголодались. Все ведь испортится, мама, как же мне будет жалко! А потом искать его в тумане все равно, что иголку в стоге сена. Неужели ты позволишь, чтобы я уехал, не поев?

Мать стала серьезной.

— Что ты, Джон, я об этом даже и не думала! Слава Господу, что он не лишил моих детей аппетита. Дядя Бен может и подождать.

Итак, мы пообедали в кругу семьи, сожалея, что дядюшка не смог разделить с нами трапезу, однако, не забыв оставить порцию и ему. Но так как он не появлялся, я взял ружье и отправился на поиски.

Я поскакал по следам полозьев (надо заметить, что в Экзмуре мы не пользуемся колесами. Один раз какой-то чудак решил проехать по нашей местности зимой в экипаже и сломал ось — слава Богу, что не шею), добрался до горных хребтов, спустился к Линн, исследовал оба берега, осмотрел поля, но ничего не обнаружил. В одном месте я принял кусты за крадущегося человека, но, разумеется, ошибся. Было около трех часов дня, и при свете я даже отличал оленей от овец, хотя туман был довольно сильный. Мне захотелось подстрелить одного оленя, я знал, как сестры любят оленину, но они стояли так близко и так невинно смотрели на меня, что я невольно опустил ружье. Если бы хоть один из них бросился удирать, я бы, несомненно, пристрелил его.

Я поскакал дальше, и уже через три мили почувствовал капли влаги на бороде (к этому времени она уже немного подросла, и я по праву ею гордился). Собаки у меня не было, а местность казалась недружелюбной и пустой, и если мимо пробегала заблудившаяся овца, я уже не мог определить, к чьей отаре она принадлежала. Эту местность мы называли «Висельное болото», поскольку здесь и впрямь стояло немало виселиц, хотя тела с них обычно снимали либо ради цепей, либо для обучения молодых хирургов.

Но теперь меня это не страшило — ведь я был уже не школьник, а взрослый молодой человек, почти мужчина и, кроме того, неплохо ориентировался даже в незнакомых местах. Ружье мое было заряжено, а что касается физической силы, то я бы мог уложить любых двоих из нашей округи, не считая, разумеется, Дунов. Мне дали прозвище «балка» и обходили меня стороной, не желая сходиться врукопашную. Честно говоря, всяческие шутки относительно моего роста порядочно поднадоели мне, и я проклинал все на свете, когда по воскресеньям мне приходилось по дороге в церковь выдерживать многозначительные взгляды девушек и слышать, как они перешептываются у меня за спиной.

Наступил вечер, и туман сгустился. Кусты постепенно теряли очертания и превращались в темные пятна. Я успел измучиться, и мне показалось, что я сбился с пути, потому что уже несколько минут мне не попалось ни одной виселицы. В это время завыл ветер, и я понял, что выехал к какой-то горной долине, и тут впервые меня охватил страх. Но потом я успокоился — каким дураком надо быть, чтобы испугаться звука! Я остановился, и звук пропал. Ничего не было слышно, кроме стука моего собственного сердца. Я тронулся дальше, насвистывая веселый мотив и держа ружье наготове.

Вскоре я подъехал к большому камню, вкопанному в землю, на котором был начертан небольшой красный крест, видимо, в память о какой-то стычке. Я остановил лошадь и, положив ствол карабина на этот памятник, стал размышлять. Найти дядюшку Бена не представлялось возможным. Теперь пусть выпутывается сам, если он, конечно, еще жив. Надо было самому выбираться из этой глуши и поскорее возвращаться домой.

Туман наплывал волнами, наполняя все вокруг сном и оцепенением. Вскоре ничего вокруг уже не стало видно, и я радовался, что могу хотя бы наощупь отыскать тот самый камень, возле которого решил сделать привал. Вдали послышался топот копыт, я прошептал: «Господи, пошли какую-нибудь дичь», но звук постепенно стих, и я снова опустил ружье.

И вот, пока я ругал себя за такое опрометчивое путешествие, где-то совсем рядом раздался мучительный стон, словно кто-то рвался из-под земли наружу, не зная, как освободиться от оков. Минуту я стоял не шевелясь, не в силах совладать с собой и только чувствовал, как поднимаются волосы на голове, словно рожки улитки. Однако, не видя опасности, я собрался с духом и поскакал вперед. Вероятно, шестое чувство помогло мне, и очень скоро я очутился на знакомом перекрестке. И тут уже более отчетливо я услышал тот же стон, к которому присоединился и другой звук — словно где-то рядом хромала больная заблудившаяся овца. Я испугался, но, тем не менее, напряг слух в надежде, что ничего подобного больше не повторится. Поскольку я торопился домой, в мои планы никак не входило застревать в пути, особенно в такое ненастье. Но меня удерживала любовь к животным, да и, какой же из меня будет фермер, если я не приду на помощь овце, пускай и чужой. Тем более что топот становился все ближе, животное задыхалось, а потом я услышал какое-то бормотанье и понял, что мне предстоит встреча совсем не с овцой.