Без иллюзий - Александр Зиновьев

Сейчас в Москве готовятся к Олимпийским играм. Это явление сродни сельскохозяйственной выставке. Зачем, спрашивается, потребовалось брать на себя такую обузу, когда страна на грани экономической катастрофы? Экономическая выгода? Нет, какие бы расчеты сейчас ни строили экономисты, на все это дело разбазарят все равно раз в пять больше, чем запланировали. Политический эффект? А от чего ему быть? Думаю, что сейчас руководители страны в глубине души сами хотят, чтобы эти игры сорвались, но сделать это уже не в их власти, как не в их власти было остановить разрушительную и созидательную лавину истории вообще. Они сами рабы ее. Из-за олимпийского строительства сократили (если не прекратили) жилищное строительство. Кучу народа сорвали с разных производств. В чем же смысл этого? Бессмысленно искать его здесь. Раковая опухоль не имеет цели в себе самой.

Москва создавалась как витрина нового коммунистического общества. С колоннами, фронтонами, всяческими завитушками. Образ отвергнутого дворянского Петербурга владел подсознанием хозяев новой столицы. Строилось кое-что и в современном (конструктивном) стиле. Но над этими сооружениями смеялись. Ходили слухи, будто строители их оказались врагами народа и понесли заслуженную кару. Тщательно сносилась с лица земли старая, т.е. русская Москва. Безжалостно ломались церкви. Спрямлялись кривые улочки. Загоняли в трубы речушки. Срезались возвышенности. Новая Москва мыслилась как идеальная плоскость, застроенная так, что теперь трудно поверить в серьезность намерений ее проектировщиков. Был отвергнут проект Корбюзье строить новую Москву в Юго-Западном районе, а старую сохранить как исторический памятник, очистив ее от зданий, не имеющих архитектурной ценности. Потом Москва сама устремилась в этом направлении, но далеко не на уровне проектов Корбюзье, а во вкусе советских академиков архитектуры и партийных чиновников. Признаны теперь и обруганные ранее архитектурные идеи Запада, но с большим опозданием, в самых посредственных и примитивных формах, со специфически советскими коррективами.

Когда я был студентом (уже после войны), ломали Китайгородскую стену и Зарядье. Я работал там землекопом на археологических раскопках. Мы выкапывали жалкие остатки русской истории, а на наших глазах замечательные памятники самой этой истории ломали и крушили. На месте разрушенного Зарядья построили безобразное здание гостиницы «Россия». Построили, несмотря на многочисленные протесты. На могучем фундаменте, который по идее должен был держать сотню этажей, еле держится двадцать (или что-то около того). Опять символ. При избытке территории в московский Кремль втиснул свое творение главный архитектор Москвы – своя рука владыка. И опять символично: бездарный чиновник от архитектуры стремится примазаться к великим творениям прошлого. Хотя расположение правительственных учреждений в Кремле очень неудобно с деловой точки зрения, власти цепляются за Кремль как за символ. Они хотят выглядеть хранителями и законными представителями России, которая фактически была разгромлена ими как национальное образование и возрождения которой они сами боятся панически. Россия – единственная из советских республик – не имеет своей Академии наук и даже своего республиканского Центрального комитета партии.

За годы советской власти Москва перестала быть национально русским явлением. Представители многочисленных национальностей страны заполонили ее, стараясь занять наиболее удобные и выгодные позиции в ней. Плюс к тому – огромное число приезжих. Они тянутся в Москву по делам службы, за продуктами, одеждой, посудой, мебелью, прочими предметами быта и за развлечениями. Они стали здесь постоянно действующим фактором жизни города. Наконец, иностранцы, число которых в Москве довольно велико и влияние на стиль жизни весьма ощутимо. Хотя русское население составляет пока большинство, оно в гораздо большей мере испытало на себе влияние евреев, грузин, армян, украинцев и прочих, чем само оказало влияние на них. Этому способствовало отсутствие национальной солидарности в русском населении и скрытая антирусская политика руководства, проводившаяся с первых дней советской власти и приведшая к тому, что русское население оказалось самым бедным, самым страдающим и самым разобщенным в стране. Русские в Москве не ассимилировали в себе представителей прочих национальностей, а образовали вместе с ними особую вненациональную человеческую общность – общность советских людей.

Россия никогда не была нацией в том смысле, что она сложилась не как результат размножения одного народа и ассимилирования им других народов, а как объединение (насильственное или добровольное) различных народов, не ассимилируемых друг в друге. Россия была всегда империей. Революция пресекла зародыши становления нации и расчистила дорогу имперскому началу. Москва явилась его идеальным олицетворением. Москва – не космополитическое объединение. Здесь национальную принадлежность чтут, хотя и лицемерно. Москва есть имперское объединение. Причем весьма своеобразное: основной народ этого объединения угнетаем здесь больше всех, ибо он здесь есть фундамент и косное тело его. Когда приходится слышать, будто в Советском Союзе русские угнетают другие нации, становится просто смешно. Сравните жизненный уровень русского населения с другими, и вы сами увидите, что это – ложь. Другое дело – советские власти, опираясь на русское население и используя его, стремятся сделать жизнь в стране еще более стандартно однообразной. Но это вытекает из сути системы, а не из некоего русского национализма. Сейчас есть некоторая тенденция возродить русский национализм, создавая какие-то ограничения евреям и высылая их (в форме добровольной эмиграции). Но если даже в Москве не останется ни одного еврея, украинца, грузина, татарина и т.п., Москва от этого все равно уже не станет городом русским. Отчасти поэтому я покинул Москву без особого сожаления и не испытываю ностальгии по ней, хотя я прожил в ней сорок пять лет. Интересно, что и многие другие нынешние эмигранты чувствуют примерно то же самое. Почему? Да потому, что последняя эмиграция является не русской, а московской, т.е. эмиграцией тех, кто так или иначе был под влиянием Москвы. Лишь первая эмиграция была русской. Вторая была случайной или антисоветской. Третья же, повторяю, является московской, т.е. советской. Московский эмигрант даже в тех случаях, когда занимается антисоветской деятельностью, выполняет ее так, будто он выполняет поручение советских властей. Он есть человек сугубо советский. Может быть даже более советский, чем те, кто остались в Москве.

Почти все люди, с которыми мне приходилось сталкиваться в довоенные годы, жили в нужде, граничащей с нищетой. Мало кто был доволен происходящим. И сейчас недовольство – одно из неотъемлемых качеств советского человека. Раньше недовольство скрывали. Теперь же им даже бравируют. Но все принимали и принимают до сих пор существующий строй жизни. Надежда на лучшее будущее? Вряд ли. Вера в сказки о коммунизме? Над ними все смеются. Так в чем же дело? Трудно объяснить. Тут сплелось слишком много разнообразных исторических линий, чтобы вообще искать объяснение. Думаю, что решающую роль тут играл стремительный поток жизни, захвативший всех. В Москве он проносился как ураган. Обычно такие явления массовой психологии ускользают из поля внимания историков как несущественные и не оставляющие зримых следов. Но роль их огромна. Я вспоминаю, как в конце войны многие из нас были недовольны тем, что война кончилась. Мы хотели пройти через всю Европу до океана. Зачем? Мы тогда сами не знали, зачем. Просто мы были частицами того исторического урагана и несли его в себе. Мы чувствовали, что возвращение домой будет для нас падением в унылое болото провинциализма, которое уже отчетливо наметилось. Мы, конечно, не понимали того, что предвоенный и военный ураган нес все общество в это болото, что ураган тот был не взлетом, а падением. Все попытки послесталинского руководства сохранить если не стремительность жизни, то иллюзию таковой потерпели потом крах, ибо падать было уже некуда. Все возможности падения, воспринимавшегося как полет, были исчерпаны. Опьянение, владевшее людьми, прошло. Наступало похмелье. Но не протест. За это время выяснились многие преимущества жизни в болоте. Тем более уже выведен новый человек, пригодный к болотной жизни.

Когда речь заходит о Москве, то слово «любить» почему-то не употребляется. Можно любить Ленинград, Киев, Тбилиси... Но Москву... За что ее любить? Стены «древнего Кремля»? Так это – игрушка для туристов. И опять-таки символ. Пройдитесь по улицам Москвы! Серые унылые дома. Не на чем глазу остановиться. Почти никакой истории – она стерта и сфальсифицирована. Тошнотворные столовые и кафе. Да и то изредка. Да и то с очередями, грязью, хамством. Забитые всяким дерьмом промтоварные магазины. Слово «промтоварный» – типично советское. Оно расшифровывается как «промышленные товары». Духи, одеколон, женское белье, мыльницы, зубные щетки – все это промышленные товары. Убогие продуктовые магазины. Очереди. Давка. Хамство. Негде приткнуться и посидеть просто так, поболтать с друзьями. Та жизнь, которую москвичи воспринимают как признак духовного превосходства над Западом, протекает в основном в тесных и убогих квартирах. И то хорошо, что такие квартиры появились. Раньше ютились в «коммуналках». Что такое московская коммунальная квартира, западный человек вряд ли способен понять. Представьте себе квартиру из пяти-семи комнат. Без бытовых удобств. С вечно портящейся канализацией. В каждой комнатушке – семья, а то и две. И на человека – один квадратный метр жилой площади, а то и того меньше.