Быть может… - Вера Заведеева

Как-то Людмила обмолвилась в разговоре с Кирой по поводу ее отца: «Он подарил тебе жизнь. Разве этого мало?». Да, конечно, спасибо ему за это. И за оставленную в «наследство» Роскошную Кошу как проверку… на что?

Сначала «сломалась» Тамара: после убытия Людмилы восвояси у нее случился обширный инсульт. Потом Лиля слегла с давлением. А что же Людмила? Она у себя дома, веселая и довольная собой… Правда, опять кто-то влетел в квартиру, схватил ключи с деньгами и убежал, топая по лестнице. А, плевать, решила она. Не плакать же из-за этого? А к врачу она не пойдет ни за что! И таблетки есть не будет!

Кира понимает, что нельзя приближаться к краю этой бездны, хотя бы из чувства самосохранения, – затянет. И все же безучастно смотреть на это растворение личности невыносимо тяжело.

«Прости меня, отец, за то, что не смогла помочь твоей любимой – Роскошной Коше удержаться на плаву. Эта ниточка полтора десятка лет незримо связывала тебя со мной, твоей первой, совсем чужой тебе дочери».

Кира с грустью смотрела на могильный камень на кладбище в Ильинке, на котором было выбито: «Деницкие». А потом шли столбиком имена и даты: дед Борис Юрьевич (1965 г.), бабушка Татьяна Даниловна (1983 г.), отец Юрий Борисович (1998 г.). Сегодня писателю, чье имя чтит местная школа № 25, где он учился и где теперь хранятся (хранятся ли?) его боевые награды, исполнилось бы 90 лет. Одна из его книг – «Опаленная юность», которую он посвятил своим одноклассникам, ушедшим на фронт, продолжает жить в названии улицы поселка, бывшей Кооперативной. Там в 1967 году был установлен памятник этим ребятам.

Елена Ивановна

Удивительно, с какой быстротой замелькали страницы жизни! Не успеваешь и глазом моргнуть, не то что спокойно обозреть происходящее «с высоты птичьего полета» и отделить «зерна от плевел». Как все это потом воспримут наши повзрослевшие внуки и что им наврут разные политиканы с невежественными «историками» об этих днях, одному Богу известно. Изумляет то, с какой легкостью сегодня обрушиваются на головы обывателей всевозможные «откровения» о событиях 20–30-летней давности, не говоря уже о более ранних временах.

«Да не так все было!» – возмущаются те, для кого эти события – не предмет холодно-равнодушного препарирования, а сама жизнь, которая испытывала их на прочность. «Времена не выбирают. В них живут и умирают».

Сегодня их именуют «русским миром». Людей, которые с распадом СССР оказались изгоями в национальных республиках. За что? За то, что строили, учили, лечили, поднимали целинные и залежные земли, превращали пустыни в плодородные оазисы и несли великую культуру в эти полуфеодальные края? Одни ехали сюда по комсомольским путевкам на Всесоюзные стройки, других направляли по распределению после окончания учебы, третьи были здесь вечными командировочными – иногда годами, пока возводился объект, с краткосрочными отлучками домой. А сколько еще оставалось эвакуированных во время войны, да и сосланных? И люди оседали там, заводили семьи, пуская корни на новой родине. Как ни странно, государство пеклось о национальных окраинах гораздо больше, чем об исконно русских землях. И оборудование, и газ, и продовольствие, и прочие товары – все сначала туда, а что останется, можно и в Вологду, так и быть. Россия подождет. Даже реки хотели повернуть вспять – из Сибири в Среднюю Азию. Вот и получили…

Шел 1991 год. По Москве ползли тревожные слухи о том, что где-то там, на окраинах огромной империи, происходит что-то ужасное. В город хлынули беженцы. Оказавшиеся на голодном пайке москвичи, потеряв всякую надежду на продовольственную поддержку власти и вспомнив о своих глубоких крестьянских корнях, ринулись приобретать садово-огородные участки. Моей семье тоже достался участок в Подмосковье, где мы с энтузиазмом принялись сажать картошку на неподъемной глине. Там-то мы и познакомились с беженцами из Таджикистана.

Как это часто бывает, все началось с мелкого конфликта «на меже». Наш дачный участок граничил с их картофельным полем, какие выделяли местным жителям. Заборов еще не было. Маленький трактор «Беларусь» с прицепом, груженым навозом, решил «срезать» путь и махнул к нашему владению прямо через их уже засаженное картошкой поле. Воинственный, с изборожденным морщинами загорелым лицом худощавый старик в старой соломенной шляпе наседал на моего мужа нехилой комплекции и недвусмысленно размахивал клюкой. Муж не стал отговариваться бесшабашностью тракториста и, взяв лопату, быстро устранил «потраву». Мир был восстановлен.

Старик часто навещал свое картофельное хозяйство, прихватывая с собой семилетнюю внучку – неугомонную стрекозу с огромными бантами в льняных волосенках. Иногда с ними приходила симпатичная статная женщина, похожая на ту, чей портрет украшает сыр «Viola». Мы приглашали соседей посидеть-отдохнуть на наших бревнах и поболтать. Так и подружились, став почти за четверть века людьми близкими. Оказалось, что мы с этой женщиной родились в один день, только она тремя годами позже. И это тоже было неким знаком.

Ее удивительная судьба подтверждает, сколь хрупок этот мир, который в одночасье может разломиться надвое. До – и после.

Яркое утреннее солнце еще не обжигало, как днем. На прозрачно-голубом небе – ни облачка. Елена Ивановна вышла из госпиталя, огромного серого здания в стиле «сталинский ампир» в центре Душанбе, и всей грудью вдохнула напоенный ароматом предгорий пьянящий воздух. Дежурство выдалось очень тяжелым – всю ночь возили раненых, только успевали принимать. Днем нельзя – народ «не поймет». Наш «ограниченный» контингент в Афганистане в середине 80-х нес серьезные потери, но это приказано было скрывать всеми силами. Врачи давали подписку о «неразглашении государственной тайны». А какая же это тайна, когда по всему СССР развозили «груз 200»?

Особенно много было ребят из республик Средней Азии – без рук, без ног, обожженных. Считалось, что для мировой (да и своей затурканной советской) общественности они сойдут внешне за афганцев, воюющих друг с другом не без участия США. Так две ядерные державы – СССР и США – сводили друг с другом счеты на территории нищей страны.

Загнанные в угол афганцы умело отбивались не только «стингерами» и «калашами». У них оказалось и более грозное оружие – наркотики. На их скудной земле, малопригодной для земледелия, буйствовали лишь заросли марихуаны. Сами афганцы были привычны к ней с малолетства и спокойно покуривали «травку», которая придавала им сил. А вот для изнеженных европейцев, и даже для своих единоверцев из советской Средней Азии, она оказалась губительной. Вот так Афганистан и победил своих «завоевателей-освободителей», втянув их в наркотическую зависимость. И по сей день эта зараза продолжает расползаться по всему миру.

Елена Ивановна, далекая от всякой политики, все же смутно догадывалась, что вскоре работы прибавится не только хирургам, но и психиатрам (а где их взять после многолетних гонений на науку, узурпированную КГБ?).

– Стоп, – сказала она себе, вспомнив наставления своего научного руководителя из мединститута: «Оставь за порогом больничные проблемы, не тащи их в свой дом – иначе свихнешься».

А дома ее ждут заботливый, любящий муж, трехлетняя долгожданная дочка и пожилые, но вполне еще крепкие родители, которые живут рядышком. Есть еще и брат Саша, и племянники, и много другой родни. У Елены Ивановны – прекрасная, хорошо обставленная квартира в центре города. Так что и на работу, и в театр, и в гости – все пешком в нарядных туфельках по красивым ухоженным улицам, которые без конца метут незаметные таджики огромными метлами из какого-то растения. По выходным – поездки с друзьями в горы на собственной машине, где у ее мужа, охотоведа, были на примете живописные уголки.

Елена Ивановна с ее украинской (по мужу) фамилией считается русской, как и вся ее семья, а русские чувствуют себя здесь людьми высшего порядка – они образованнее, толковее и работают на самых ответственных и сложных участках. Поэтому лечиться и учиться таджики норовят только у русских, да и спокон веку они видели в них «начальство». И все же «Восток – дело тонкое»: все партийно-хозяйственные руководители – национальные кадры, а их первые заместители (и первые за все ответчики) русские.

На самом-то деле у Елены Ивановны финские корни. Ее отец, Иван Михайлович, – финн – после Финской зимней кампании 1939–40 годов оказался жителем Карело-Финской ССР (впоследствии ставшей Карельской АССР), как и его односельчане, чья деревня отошла к СССР. В 1941 году после нападения Германии на страну всех «инородцев» депортировали кого куда: Ивану Михайловичу выпал Таджикистан. Но это было потом, а сначала он оказался в трудовом лагере на строительстве Челябинского металлургического завода. С той поры любое застолье он начинал с тоста: «За великого Сталина!», поясняя, что если бы не «вождь всех народов», сгнил бы он уже давно где-нибудь на полях сражений, а так все же повезло остаться в живых, детей поднять, внуков дождаться.