Большая земля - Надежда Чертова

Жизнь коммуны волновала и мучила ее. Все здесь было необычно и непонятно: негаснущий горн в мазанке, остервенелое, отчаянное старание пахарей, ссоры, песни.

В коммуне часто пели. Как-то Наталья явственно расслышала протяжный, свободный запев и вздрогнула — это был голос Авдотьи. В другой раз она увидела Маришу. Женщина сидела на том берегу, обхватив колени руками. Ее пожелтевшее, но все еще красивое лицо было так печально, что у Натальи жалостливо екнуло сердце.

Однажды вечером она увидела Николая. Он вышел из крайнего дома и зашагал к озеру, заметно припадая на левую ногу, отчего выцветшая гимнастерка на его спине коробилась. Наталья, почувствовав внезапную сухость в горле, схватила свой веник и бегом бросилась в Орловку. «На голой земле поселились, — думала она о коммунарах. — Все у них по-чудному: не свое и не чужое. А у меня все чужое, окаянное. Живу, словно скотина бессловесная: вези, что ни положат…»

Стадо уже пригнали. Наталья поспешно схватила подойник и прошла в сарай. Долго, ни о чем не думая, глядела на снежную пену в подойнике, пронзаемую острыми струйками молока.

— Не след мне к коммунарам идти, — твердо сказала она себе. — Николай вымещать будет.

Надвинулась жаркая неделя сенокоса, и Наталья совсем забыла о коммуне.

Вся семья Степана уезжала в луга на рассвете, а возвращалась затемно. На загоне впереди шел старик. Коса у него взлетала со смачным свистом. Вровень с отцом споро валил траву Прокопий. Третьей шла Наталья. В первый день она отставала, боязливо торопилась; трава, скрипнув под косой, снова клочками подымалась на ряду, и Наталье приходилось подкашивать.

— Косу на себя берешь, отпусти! — зычно кричал ей Степан.

На другой день она выправилась и пошла ровно; трава покорно ложилась перед ней широким и слитным рядом.

Теперь впереди беспрестанно маячил Прокопий. Подняв голову, она видела его мерно движущиеся плечи и оголенную шею. С удивлением она заметила, что парень был так же высок, как и отец. «Мужик, хозяин», — печально позавидовала она.

Весь день почему-то Прокопий попадался ей на глаза — когда отбивал косу, завтракал, сидя на корточках, отрывисто переговаривался с братьями. Был он суровый, медлительный, тяжеловатый, как отец. Но на молодом загорелом лице его не было бороды, только над верхней губой нежно темнел пушок. Такой же пушок сплетался косицей у мочки уха.

Вечером Наталье и Прокопию пришлось ехать на одной телеге. Лошадь ходко бежала за передней подводой. Прокопий, бросив вожжи, исподволь следил за Натальей. Та сидела прямо, словно скованная, только ресницы у нее дрожали. «Плачет», — решил было парень и вдруг встретился с ее сухими, пристальными глазами. Прокопий усмехнулся и словно бы во сне подобрал вожжи. Наталья покраснела тяжко, до испарины.

Дома у себя за печкой она развязала узелок с пожитками, нашарила круглое зеркальце и сунула его под подушку. «Жизни мне нет, что ли? Сама себе голова», — с облегчением пробормотала она, засыпая.

Утром проснулась раньше всех, поспешно села на лежанке и вытащила из-под подушки зеркальце.

На нее глянул темный заспанный глаз под золотистой бровью. Она повела зеркалом. В междубровье вырисовалась резкая складка. Наталья расправила складку двумя растопыренными пальцами.

— Не девка, да и не старуха и в поле не обсевок, — хитро пробормотала она.

Весь день ее не покидало чувство легкости и затаенного ожидания. К вечеру Прокопий наложил колымагу свежего сена и строго позвал Наталью. Они отправились на гумно.

Прокопий молча работал вилами. Наталья невзначай задела его. Он вздрогнул и посмотрел на нее косым, тяжелым взглядом. Наталья подгребала остатки сена, когда Прокопий с силой воткнул вилы в землю, вытер пот со лба и широко шагнул к ней. Наталья выпустила вилы из рук, отступила на шаг и слабо крикнула:

— Не балуй!

— Ну! — недоверчиво прошептал он и властно схватил ее за плечи.

Она пыталась вывернуться, но вдруг улыбнулась, как ему показалось, слабо и печально. Тело у нее обмякло, и он легко уронил ее на сено.

Наутро мать Прокопия с удивлением заметила, что Наталья двигается по избе как-то особенно ловко и улыбается себе, словно в забытьи.

— Чего это ты павой ходишь? — досадливо выговорила старуха. — Заневестилась, что ли?

Наталья промолчала. Старуха отвернулась, пожевала губами. Наталья низко повязала платок и ушла. Она старалась не попадаться на глаза хозяину. Немела, когда слышала позади себя шаги Прокопия. Парень как будто совсем ее не замечал. Он то и дело выходил во двор, гремел там уздечкой, собираясь куда-то уезжать, разговаривал с отцом, братьями. «Таится», — думала Наталья.

Ночью легла спать на дворе, в телеге. Но уснуть не могла: лежала, широко открыв глаза, и прислушивалась. Беспрестанно чудились осторожные шаги. Она боялась пошевелиться и только съеживалась под своей дерюжкой. Прямо над ее головой горели высокие бледные звезды. Еще был слышен сонный шум листьев ветлы. Прокопий не пришел ни на вторую, ни на третью ночь.

Наталья выследила его одного в конюшне, схватила вилы и смело вошла в душный полумрак. Она остановилась у двери, стараясь разглядеть Прокопия, как вдруг услышала его приглушенный шепот:

— Чего ты?

— Проша! — вскрикнула Наталья и захлебнулась.

— Чего вздумала? — спросил Прокопий и часто задышал. — Отец узнает — убьет.

Наталья опустила голову и негромко всхлипнула.

— Поманилась ты мне, и все, — торопливо сказал Прокопий. — Баба ведь… От тебя не убавилось. Вдовый и тот девку берет, а уж парню на бабе не жениться. Не вздумывай.

Она поставила вилы к стене и вышла. Шагала осторожно, как слепая, земля плыла и покачивалась под ногами.

Несколько дней она работала много, истово, ни о чем не думая, и только прислушивалась к молчанию, которое разливалось в ней самой. Это было тупое, беспросветное молчание, когда кажется, что человеку больше ничего не надо.

Хозяин, парни и старуха совершенно ее не замечали. Может, так было и раньше. Но их равнодушие она увидела только теперь. И вдруг обиделась тяжело, до ненависти.

Как-то вечером она тихо дремала у себя на лежанке. В избу, гремя винтовками, вошли солдаты. Наталья насторожилась. В избе зашептались в несколько голосов: «Сенокос… большие стога… Старица… хутор… хромой Николка…»

Она осторожно приподнялась и вытянула шею. Посреди избы, не садясь на лавки, стояли чужие люди, увешанные винтовками, револьверами, гранатами.

— Место голое… ночь поздняя, — сказал самый дюжий солдат. И добавил сдержанным басом: — У моста, значит.

Наталья поняла, что речь идет о коммуне. Люди пошли во двор, там ржали чужие кони. Наталья лежала с закрытыми глазами, сердце у нее шумно колотилось.

Кони дружно процокали под окнами, хозяева долго еще разговаривали в сенцах. Потом все стихло. Наталья мягко соскользнула с постели, туго завязала платок, пробежала по горнице и, раскрыв створки окна, выпрыгнула на улицу.

— Что я, не человек, что ли? — прошептала она в темноту и во всю прыть, не глядя под ноги, побежала по знакомой тропинке к мосту.

Глава восьмая

Николаю не спалось. Он натянул сапоги, взял кисет и вышел на крыльцо. В облачном, беспокойном небе то показывалась, то скрывалась полная луна. Николай рассеянно наблюдал игру теней. Вот посеребрились верхушки тополей, зеркально блеснула вода в озере, высветлилась широкая лента степной дороги. И тотчас от набежавшего облака все кругом потускнело и провалилось во мглу.

Со двора доносилась сонная, ласковая толкотня овец. От озера шел слабый звук колокольцев: там, на круглом островке, поросшем пыреем, паслись коммунарские лошади. Все как будто шло ладно.

Николай спустился с крыльца и побрел по дороге, раздумывая о трудной пахоте под пар. Лохматый пес неслышно подкатился под ноги, ткнулся мордой в руку и побежал рядом.

Тут луна вышла из облаков, степь озарилась бледным дрожащим светом, и Николай увидел вдруг темное пятно, которое быстро двигалось, словно летело по дороге. «Человек из Орловки», — сообразил он и тревожно схватился за карман, но револьвера там не было.

Собака зарычала, рванулась вперед. Легкие и частые шаги застучали по мосту. Николай уже видел, что это женщина.

— Кто тут? — крикнул он и невольно раскинул руки.

Женщина с разбегу остановилась. Она тяжело дышала, обеими руками опасливо поджимая юбки.

— Цыц, Полкан! — властно сказал Николай.

Женщина отступила на шаг, юбки ее распустились, а голова откинулась. На лунном свету лицо было мертвенно-бледно, огромные провалы глаз и раскрытый рот скорбно темнели.

— Наталья, — медленно и хрипло произнес Николай.

Она сникла и закрылась ладонями. Николай качнулся, сразу стал выше и прямее — это он ступил на здоровую ногу.