Большая земля - Надежда Чертова

Среди зимы Степан собрался и поехал в Ждамировку за бумагами.

— Не может земля впусте лежать, трава ее оплетет зазря, — уверенно сказал он на прощанье.

На следующий день его чуть ли не всем хутором встретили у крайней избы. Степан поклонился народу, но лошадь не остановил и на полной рыси въехал в распахнутые ворота.

— Что-то невесел, — пугливо сказал рыжий.

Сыновья быстро распрягли лошадь. В избу протиснулись встречавшие мужики.

— Замять нонче, — сонно сказал рыжий.

— Да, дорога плоха, — хрипло откликнулся Степан. Он снял тулуп, шубу, шапку, размотал шарф.

— Сольцы-то все нету? — несмело спросил одноглазый.

— Нету. Скоро солонцы будем лизать, как верблюды.

Мужики переглянулись. Наталья одним духом пронеслась с кипящим самоваром, старуха поставила чашки, и мужики не торопясь расселись за столом. Степан собственноручно наколол мельчайшие кусочки сахара и, только шумно схлебнув чай, сказал:

— Ушла от нас землица-то. Утевской коммуне отдали.

От неожиданности рыжий глотнул крутого кипятку и крикнул тонким голосом:

— Все сто десятин?

— Все сто.

Степан криво усмехнулся и отодвинул чашку.

— Они думают, тут им аржановские крендели на тополях навешаны. Коммуна! — Вытерев потное лицо полотенцем и положив на стол волосатые кулаки, с притворной сокрушенностью добавил: — Банды, слышь, нашу волость в кольцо взяли. Жилинским партейным вон животы выпустили. А ведь недалеко она, Жилинка-то! Вот беда какая!

— Да-а, значит, жилинские недолго повладали землицей, — глухо заметил вдовец.

«Земля! Земля!..» — повторял Степан с такой глубокой злобной тоской, что Наталья враждебно подумала: «Своей-то мало! Подавиться хочет, старый черт!» И тотчас с обидой вспомнила, что хозяин пока что не дал ей и новых лаптей. Она работала за хлеб и донашивала последнюю холстинную юбку. В ее мешке лежали только девичьи гусарики с пуговками да желтый сатиновый сарафан.

Как-то в сумерках она вошла в избу с полным подойником в руках. Хозяйка стояла над раскрытым сундуком. Острый глаз Натальи различил плотную кладь ярких ситцев, пышный сверток нового ватного одеяла и тупой белоснежный кончик сахарной головы.

— Поди, Натальюшка, как бы телок не сбежал, — сказала старуха, ревниво прикрывая сундук.

— Сахару-то сколько! — пролепетала Наталья в сенях.

А ночью разжалобилась над собой, всплакнула и вдруг подумала: хорошо бы ей выйти замуж за старшего парня, за Прокопия! Земли Степан прирежет еще долю, не обидно будет гнуть спину над собственным полем. Старик крут, но отходчив, свекровь сговорчива. Да и дочек у нее больше нет, — значит, кладь в сундуке могла бы пойти ей, Наталье. Прокопий — молодой, сильный парень.

Тут Наталья села на постели и стыдливо засмеялась:

— Чего это я? Вроде как без ума сделалась. Да я для него неровня. Перестарок. Богатую девку найдет. А на меня он и взглянуть не захочет…

Зима, глухая и сонная, текла своим чередом. Наталья не ходила ни по вечеркам, ни на бабьи супрядки, потому что была она здесь чужая, да и не баба, не девка и не настоящая вдова.

Весной, на красной горке, ее, однако, позвали на свадьбу: одноглазый многодетный вдовец женился на девке, усватанной в соседней деревне. За полдень, после венца, началась гульба. В жаркой избе гости быстро захмелели от самогона и от зеленоватой, мутной политуры.

Наталья сидела на лавке у самого порога. Горько подняв брови, она смотрела на поющих людей и на сироток одноглазого. Их было пятеро, и все девчонки. Наряженные в розовые ситцевые платьица, они, все пятеро, взапуски лущили семечки, выколупывая их из нечистых платочков.

Невеста — пригожая заплаканная девка — не поднимала головы. Жених, в примятом пиджаке и расшитой рубахе, сидел боком к Наталье: она видела только большое волосатое ухо да пустой глаз с вывороченным воспаленным веком. И ей вдруг показалось, что мужик этот немой и умеет только мычать.

Она встала и двинулась к двери, порывисто расталкивая баб и ребятишек. Но тут в избу влетел высокий мальчишка.

— Коммуна едет! — истошно завопил он.

Толпа вынесла Наталью на улицу. Оглушенная криками и пьяными песнями, она бежала вместе с другими на край улицы. Мальчишка, мчавшийся рядом, радостно кричал:

— Кому — на́, кому — нет ничего! Кому — на́, кому — нет ничего!

На окраине толпа остановилась. Наталья, задыхаясь, изо всех сил вытягивала шею, но видела только сползающую с горы тонкую цепочку обоза. Никого из утевцев она не различала — обоз был еще слишком далеко.

Толпа накричалась, набегалась и опять повалила в избу. Наталья же украдкой скользнула в свой двор. Сняв праздничный наряд, она бережно сложила его, расстегнула гусарики и долго сидела, опустив руки, одна во всем доме. Стало уже темнеть, когда она торопливо обула лапти и вышла за ворота.

Сначала она задумчиво шагала по дороге, потом остановилась и повернула к Старице. Встала на высоком берегу у куста и долго смотрела на хутор коммунаров. Там происходило смутное движение. Один раз тупо щелкнул кнут, вслед за тем послышался отрывистый топот стреноженной лошади. «Как они жить тут будут? — подумала она, с удивлением и жалостью разглядывая три высоких дома, как бы случайно брошенных в степи. — Хуже птиц пролетных!»

На противоположном берегу двигалась странная, качающаяся фигура. Сначала Наталья решила, что сюда забрел пьяный мужик со свадьбы. Но этого не могло случиться — обход был слишком далек. «Утевский, из коммунаров», — сообразила она и от внезапного страха повалилась ничком. Человек остановился на берегу. Наталья, подняв голову, увидела бледное пятно лица и перекошенную линию плеч. «Безрукий, что ли?» — удивилась она. Тут человек повернулся и сразу исчез в сумерках. Наталья побежала домой. Она едва не опоздала к ужину.

Когда выхлебали щи, Степан постучал ложкой по краю блюда, что означало: «Теперь бери с мясом». Но стук вышел громкий. Старуха испуганно выпрямилась и положила ложку. Братья переглянулись и враз звучно зажевали мясо, выжидающе поглядывая на отца.

— И где им осилить такую землицу? — Степан насмешливо поднял брови. — В председателях-то хромой Николка Логунов.

Наталья вся как-то дернулась и выронила ложку.

— Ну?! — грозно крикнул Степан. Он не любил шума и беспорядка за столом.

Наталья подняла ложку и встала, пунцовая и растерянная.

— На том спасибо. Сыта я.

Глава четвертая

Первая ночь на хуторе прошла тревожно — ребятишки хныкали от холода, бабы беспокойно ворочались. Николай дважды выходил во двор и подолгу простаивал у дверей конюшни: боялся, не свели бы лошадей. В конюшне был деревянный настил, и Николай слышал, как лошади сонно переступали с ноги на ногу. «Чего боюсь? — укорял он себя, возвращаясь с обхода. — А если и боюсь — людям не надо этого показывать».

На заре он поднял коммунаров. Голос у него был такой спокойный, что женщины молча подчинились его приказанию: взяли лопаты и ушли на берег Старицы — копать гряды под капусту.

Мужчины отправились замерять яровое поле. Степь вокруг хутора закипала молодой зеленью. Орловские давно отсеялись. Их ровные боронованные поля успели уже порыжеть под солнцем, а сочные полосы озими изумрудно зеленели у самых владений коммуны.

Последний урожай ржи на бывших аржановских землях волость сняла два года назад, яровой же клин давно стоял впусте, с заросшими межами. Коммунары целый день колесили по степи, спорили, размахивали батогами и наконец забили редкие колья, обозначившие поля.

Домой вернулись в сумерках. У моста их встретили ребятишки. Двое белоголовых сыновей малорослого Гончарова бросились к отцу. Старший успел схватить усталого Павла Васильевича за свободную руку, младший же уцепился за рубаху и семенил сзади, часто спотыкаясь. Тогда Николай подхватил мальчишку и посадил к себе на плечи. Тот благодарно засопел и обнял его ручонкой. «Осенью валенки ребятам сваляем», — решил Николай, растроганно покосившись на босые и уже задубелые ноги мальчика.

Утром выехали на пахоту. Николаю достался участок на пригорке. Он остановил лошадей у межи, направил плуг и оглянулся. Утренняя тишина окружала его. Он вздохнул, коротко крикнул на лошадей, налег на ручку плуга и пошел по борозде, волоча больную ногу. Под плугом хрустели и рвались корни, земля отваливалась черными жирными комьями. Николай выпрямился только у поворота, когда увидел тонкую фигурку босой девушки. Подобрав юбки, она бежала прямо на него.

— Из Орловки! Наталья! — громко сказал себе Николай и хлестнул лошадей.

Не смея оглянуться, он зашагал за плугом. Девушка догнала его и, часто дыша, пошла рядом. Николай поднял голову. Это была длинноногая Дунька, дочь Дилигана.

— Дядя Николай, — звонко сказала она, — дай я попашусь.