Агентурная кличка - Трианон. Воспоминания контрразведчика - Игорь Перетрухин

В ясную солнечную погоду с высоты птичьего полета открывалось величественное зрелище. Жаль только, что ни Курышеву, ни мне никогда не удавалось подолгу любоваться видом на историческую часть нашей столицы. Иногда при мимолетном взгляде за окно мы радовались солнечному дню. Свинцовое же небо надвигающейся на город грозы или моросящий осенний дождь, да еще и с мокрым снегом, вызывали у нас некую печаль.

Когда работаешь с интересом, то многое из окружающего, естественно, отодвигается на задний план.

Управление по планированию внешнеполитических мероприятий, где работал Огородник, находилось в соседнем доме напротив. Чтобы попасть из него в главное здание, достаточно было только перейти улицу.

Огородник был приглашен мною по телефону в один из кабинетов службы безопасности в МИД СССР. Предо мной предстал хорошо одетый мужчина, выше среднего роста, плотного телосложения, приятной наружности, с легкой улыбкой уверенного в себе человека. Назвав его по имени и отчеству, я представился ему как сотрудник подразделения госбезопасности при МИД СССР подполковник Перетрухин Игорь Константинович. Предложив ему сесть, сказал, что мне известно о его прошлом знакомстве с нашими сотрудниками, работавшими по линии Комитета молодежных организаций СССР, а также по работе в Колумбии. Огородник подтвердил это, заметив, что не видит в приглашении на беседу ничего особенного, так как хорошо понимает значение нашей работы в целом. Я спросил, располагает ли он свободным временем, на что получил положительный ответ.

Далее я поинтересовался, как он устроился на новом месте, есть ли у него какие-либо проблемы, предложил ему продолжить сотрудничество, если он не возражает, в центральном аппарате с тем, чтобы он помог нам разобраться в некоторых вопросах, в том числе по Колумбии. Я подчеркнул при этом, что мы нуждаемся в помощи проверенных и честных людей, которые как бы находятся в одном строю с нами по решению задач государственной важности.

Огородник сказал, что устроился на новом месте хорошо, работа интересная. С ней он уже освоился и в ближайшее время намеревается приступить к работе над докторской диссертацией. Сотрудничество он готов продолжить, так как считает его своим гражданским долгом, тем более что это открывает для него возможность высказать определенные резоны по поводу его взаимоотношений с некоторыми сотрудниками резидентуры КГБ в Колумбии.

Я заверил его, что он может положиться на мои беспристрастие и объективность. Я юрист по образованию и так же, как и он, человек флотский. Нам присущи качества, характерные для моряков, а это фактор немаловажный.

Огородник сказал, что ему приятно это слышать, так как моряков действительно, где бы они ни находились, многое объединяет, и высказал сожаление, что ему из-за потери зрения пришлось оставить службу.

Он поинтересовался, на каком флоте я служил и принимал ли участие в Великой Отечественной войне.

Я рассказал, что в 1942 году шестнадцатилетним мальчишкой поступил в школу юнг на Соловецких островах, по окончании которой был в 1943 году направлен в действующий Северный флот, сначала на только что прибывшие по ленд-лизу[4] из США тральщики, а затем по основной специальности боцмана на торпедные катера. Участвовал в морских боях и в Петсамо-Киркенесской операции, был награжден двумя боевыми орденами. Наша бригада в войну была удостоена наименования Печенегской, орденов Красного Знамени и Ушакова I степени. В начале апреля 1945 года с отрядом торпедных катеров дважды Героя Советского Союза Александра Осиповича Шабалина по железной дороге был переброшен на Балтику в район Восточной Пруссии, где для всех нас вскоре и закончилась война. Мне тогда было уже девятнадцать лет.

— После войны много и упорно учился, а теперь вот сижу перед вами.

Внимательно слушавший мой рассказ Огородник сказал, что такой биографии можно только позавидовать, особенно потому, что я вышел из юнг Военно-морского флота. Вместе с тем он поинтересовался, почему я оставил службу на флоте.

Я пояснил, что, продолжая срочную службу после войны, окончил десятилетку в вечерней школе рабочей молодежи в Риге. Мне в то время было уже 23 года. Поступать в Ленинградское высшее военно-морское училище имени М.В. Фрунзе с пятилетним сроком обучения было уже поздновато, так как перспектива получения звания младшего лейтенанта в 27–28 лет в восторг меня не приводила. Помню, как после войны в нашем дивизионе — а стояли мы тогда в Кронштадте — появился по окончании училища младший лейтенант, в прошлом матрос. Он был направлен на учебу еще в годы войны. Среди своих одногодков, ставших уже старшими лейтенантами и капитан-лейтенантами, он смотрелся как-то жалко. И я, откровенно говоря, дрогнул.

Огородник заметил, что, несмотря на свою тогдашнюю молодость, я рассуждал вполне трезво и логично.

У него же морская служба была совершенно иной. Родился в семье военного моряка в легендарном Севастополе. И уже это не могло не определить его будущее. Тот, кто с мальчишеских лет слышал звуки корабельных сирен и рынды, отбивающей склянки, видел у причалов и в морской дымке на рейде величественные силуэты военных кораблей, не мог не мечтать о море и морской службе. Из троих детей в семье он был старшим. Его определили на учебу в Севастопольское нахимовское училище, которое он окончил с золотой медалью, что давало ему право на поступление в любое высшее военно-морское училище. Он выбрал Ленинградское высшее военно-морское училище имени М.В. Фрунзе. Но вскоре случилась беда. Совершенно неожиданно — это остается для него загадкой и по сей день — стало ухудшаться зрение, что было катастрофой для будущего моряка. Пришлось увольняться, переучиваться и в конечном итоге стать дипломатом.

Я высказал ему свое сочувствие по поводу его неудавшейся морской карьеры и поинтересовался, как обстоит дело с парусным спортом.

Огородник, оживившись, сказал, что страсть к парусу у него осталась. Он еще в годы учебы в МГИМО познакомился с несколькими яхтсменами и ходит в выходные дни под парусами на одном из московских водохранилищ и хоть в этом находит забвение.

Я выразил свое удовольствие по поводу состоявшегося знакомства и предложил ему, если у него нет возражений, встретиться здесь же через неделю в 14.00. Огородник ответил, что тоже рад был познакомиться с моряком из числа бывалых. А назначенное время его вполне устраивает. На том и расстались.

Не скрою, что Огородник в целом произвел на меня положительное впечатление. Но от моего внимания не ускользнула какая-то едва заметная наигранность его поведения. Чувствовалось, что он хорошо знал, где, кому и что надо было говорить. Несколько забегая вперед, хотелось бы отметить, что Огородник никогда не говорил ничего предосудительного ни об общественном строе в нашей стране, ни о политических деятелях даже далекого прошлого. Он никогда не рассказывал анекдотов на политические темы сомнительного свойства, хотя внешне мы поддерживали с ним довольно дружеские отношения. То есть был во всем предельно лоялен.

На следующей встрече разговор был продолжен, и начал его Огородник, который заявил, что за последнее время пребывания в Колумбии у него сложилось впечатление о не совсем объективном отношении к нему некоторых работников резидентуры КГБ в советском посольстве, которые практически работу с ним прекратили, и он совершенно уверен в том, что и ряд интриг против него был организован не без их участия. Это они, как говорится, покатили на него бочку. Насколько он уловил, они обвиняли его в недисциплинированности, своеволии и излишней самостоятельности.

На это я ответил, что, как уже говорил ранее, наша служба гарантирует абсолютную объективность и беспристрастие при рассмотрении любого вопроса, даже если он касается наших сотрудников, работающих за рубежом. К сожалению, и в нашу среду иногда попадают люди с наличием определенных недостатков. Подобные факты достойны сожаления, но надо признать, что они имеют место и среди сотрудников в загранточках. Это особенно прискорбно. Как говорил Чацкий в «Горе от ума», «чины людьми даются, а люди могут обмануться». Ведь стоит кому-то напротив фамилии в списке поставить карандашом жирную галочку, и у помеченного могут начаться неприятности. Совсем как в анекдоте: не то у вас украли шубу, не то вы ее у кого-то украли. Хотя в этом, как говорят в Одессе, кроются «две большие разницы».

Я попросил Огородника, чтобы он уточнил для начала, в каком направлении велась с ним работа и что от него требовалось.

Он ответил, что прежде всего его просили отмечать факты нарушения правил поведения советских граждан за границей и докладывать о характере взаимоотношений его сослуживцев и членов их семей с иностранцами — особенно с гражданами США. Конечно, сотрудников резидентуры интересовали и сами американцы.