В отсутствие начальства - Николай Свечин

А у вас полгорода живет внутри стен. И чего там только нет. Но отчего вы кремль крепостью называете?

– Так уж повелось. Кремль не смоленское слово. Мы говорим крепость или стена.

– Понятно. Но вернемся к беспокойным местам.

– Я как раз об этом. В доходных домах или на постоялых дворах мы учет жильцов ведем. Там с пропиской строго. А вот обывательские дома – в них нашего глазу нет. По тому же Зеленому ручью или хоть по Георгиевскому, поселит мещанин у себя темного человека, полиция когда еще узнает… И если даже не одного, а целую шайку? Обыватели нас не любят. И никогда не скажут, если те жильцы не будут им докучать. Население с полицией находится во враждебных отношениях, так повелось по всей Руси. Агентура? Та тоже не все сообщает. Боятся люди.

– Давайте ближе к делу, Владимир Иванович. Значит, притоны могут быть где угодно. Но есть же места, где их больше всего.

– Есть такие. – Грундуль подошел к карте города, висевшей на стене: – Вот самое беспокойное место. Рачевка, главная наша болячка.

Он показал слободу на левом берегу Днепра выше кремля по течению.

– Она начинается прямо под крепостными стенами и занимает немалое пространство. Делится Рачевка на две половины – Духовскую и Окопную. Границей служит ручей с тем же названием. Народ в слободе живет драчливый, буйный. Ходят биться на кулачки с Донщиной и Ямщиной, это местности на другом берегу. Промышленности никакой нет, кроме спичечного завода Чернова. Имеется, правда, еще спиртоочистительный завод, вот он. Но рачевских жителей туда не берут, потому как они имеют обыкновение опиваться до смерти. Слобода тянется вверх по реке почти до Шеина Окопа. Это деревня такая пригородная, где в тысяча шестьсот тридцать четвертом году стояла лагерем армия воеводы Шеина, осаждавшая польский гарнизон Смоленска. Остались следы тех укреплений, отсюда и название. Здесь еще Шейновский мост Риго-Орловской железной дороги, которая переходит по нему на правый берег.

Далее я бы назвал другую слободу, напротив Рачевки, за Крупошевским ручьем. Называется она Садки. Есть Верхние Садки и Нижние. Дальше на восток – староеврейское кладбище, и много евреев проживает в тех Садках. Соответственно, там процветают мошенничество, укрывательство конокрадов, распространение фальшивой монеты и почтовых марок, фабрикация паспортов, скупка краденого, тайная проституция, незаконная торговля вином – весь, как говорится, букет.

Грундуль ткнул в карту левее:

– Вот еще один темный угол – Заднепровье. Оно у нас все лиховатое. На высоком берегу еще почище: присутственные места, парки, гимназии и лучшие магазины. А там, почитай, вся промышленность. Особенно вокруг вокзалов. Паровые мельницы Малеванова и товарищества Розенблюм и Элькинд. Маслобойный завод Девкина. Чугунолитейный Гофмана, катушечная фабрика Гергарди, три пивоваренных завода акционерного общества Ефременкова и Мачульского. Кафельный завод Будникова. Еще шесть кожевенных заводов, десять кирпичных и девять экипажных. А к северу – военный госпиталь, земская больница, два кладбища. Далее, почитай, уже за городом – летние лагеря для войск, интендантские склады, Уволочная дача и казармы Копорского полка. Все вместе плохо просматривается полицией. Особенно вот эти три рынка, включая Толкучий, на котором чуть не в открытую продается краденое. Далее к западу – Донщина, малоустроенная местность, где процветает воровство с железных дорог. Кварталы между Витебским шоссе и Днепром беспокойные в криминальном отношении, хулиганы и все такое. Бойня, товарные станции железных дорог, склады тряпичников, пивные, винные лавки, опасные трактиры и номера, где селят без прописки…

– А что здесь? – Лыков ткнул в улочки правобережья ниже кремля.

– Здесь? Свирская слобода. Примерно то же самое. Правда, казармы войск немного сдерживают разгул местного населения. Софийский полк и Тринадцатый саперный батальон так или иначе дисциплинируют. Но дрянные солдаты всегда отыщут поблизости и водку, и карты, и сговорчивых девок.

Алексей Николаевич еще какое-то время разглядывал карту, словно хотел увидеть на ней крестик с обозначением: «убийцы прячутся здесь». Потом опять стал расспрашивать надзирателя:

– Кражи, хулиганство, мошенничество. Даже был один случай торговли «живым товаром». А посерьезнее есть?

– Вот в январе, к примеру. Городовой Третьей части Афон Куликов арестовал на Ново-Петербургской улице безобразника, избивавшего женщину. Ну, повел его в часть, а на него напали сразу семеро, чтобы освободить своего. Напали зверски, не шутя! Повалили на землю, отобрали шашку. Но Куликов вынул револьвер – и бах! Одного сразу наповал. Остальные разбежались. Аннинскую медаль ему давеча за это прислали.

– Владимир Иванович, вы мне толкуете про то же хулиганство. А разбой случается? Августу Мапететт зарезали с большим знанием дела, профессионально.

Коллежский регистратор развел руками:

– Не смоленское преступление. Грабежи бывают, простые. Раз-другой в году. Про разбои ничего не могу вспомнить.

– Благословенный город! – воскликнул Лыков. – Особенно в сравнении с Ростовом или Иркутском. Вот где надо дослуживать свой век полицмейстером…

Затем развил мысль:

– Значит, мы можем предположить, что убивал разводку пришлый душегуб. Верно?

Надзиратель молча смотрел на питерца и ждал продолжения. Оно не замедлило последовать.

– Жители Офицерской слободы видели в ночь убийства двух неизвестных. Один огромного роста, сутулый – им мы скоро займемся. Второй в шляпе, элегантно одетый. Полагаю, этот второй и есть содержатель госпожи Мапететт. И зовут его Зарако-Зараковский.

– Вот как? – заинтересовался надзиратель. – Вы уже и фамилию знаете?

– Мне ее сейчас подсказал помощник полицмейстера Руга.

– А… Но точно он? Поляк?

– Поляк и, что важно, оценщик обоих земельных банков. К тому добавьте, что живет не по средствам. Видимо, имеет доходы на стороне. Думаю, найденные в тайнике заявки – его рук дело.

– А с разводкой его прежде видали или это лишь предположение господина титулярного советника?

– Владимир Эдуардович сказал, что ходили такие разговоры. Насчет того, что они любовники.

– Горячо! – воскликнул Грундуль. – Все сходится.

– Пока да. Но в сыске часто бывает: улики одна к одной, стройно и красиво, а потом у подозреваемого оказывается алиби. Надо взять светлейшего пана в проследку. Я вечером иду к губернатору, познакомлю его с нашими подозрениями и попрошу отправить Зараковского куда-нибудь в уезд, оценить залог. Пусть несколько дней его не будет в Смоленске. За это время мы наведем о нем справки. В том числе и силами сыскного отделения.

– Понятно.

Лыков порылся в карманах и выложил какое-то отношение:

– Вот еще новость. Когда я узнал, что наш душегуб, что называется, колокольне деверь, то вспомнил одно циркулярное письмо Департамента полиции. Мы рассылали его в начале зимы. Я порылся сейчас во входящих бумагах и нашел. Зачитайте вслух. Текст слово в слово переписан из рапорта поневежского исправника, там странные есть обороты, но не обращайте внимания; главное – смысл.

Коллежский регистратор взял бланк, в это время вошли три остальных надзирателя: Сапожников, Авдеев и Корнильев и с ними городовой сыскного отделения Лягушкин. Питерец приложил палец к губам и кивнул на стулья. Те сели, Грундуль начал читать:

– «Разыскивается как убийца Екатерины Смидович крестьянин Ковенской губернии Поневежского уезда Казимир Адамов Вячис, он