Падение Трои - Питер Акройд

Оберманн никогда раньше не упоминал этих друзей. Снова какая-то страница его жизни открылась случайно и неожиданно. Софии тут же захотелось узнать больше об этих людях.

С тех пор как София узнала о первой жене Оберманна, его прошлое все больше интересовало ее. Если он знаком с внезапно обнаружившимися друзьями со времен Итаки, они должны были принимать участие в тамошних раскопках. Но что они делают на анатолийском берегу? И почему он решил купить им ферму?

Оберманн вытащил перо и бумагу.

— Возьмешь письмо, София. Оно все объяснит. — Он принялся торопливо писать. Затем положил лист в конверт и запечатал. — Мы с Леонидом поедем к морю во второй половине дня. Непременно дождись отъезда Кадри-бея. Я нарисую план. Это место легко найти.

— Сколько времени займет поездка?

— Ты останешься у них на ночь.

— Ты не сказал мне, кто они.

— Пожилая пара. Муж и жена. Детей у них нет. Вот гавань Чанаккале. — Он принялся рисовать карандашом на маленьком листке бумаги. — Вот дорога на восток, к деревне Карамык. Вот она отмечена. Проедешь по этой дороге четверть мили. Увидишь каменную хижину. Обычно около нее стоит еда и кувшин с водой. Это дом хранителя моря. Ты о нем знаешь.

— Никогда не слышала.

— Разве Леонид не рассказывал тебе? Удивительно. Это крестьянин, который всегда смотрит на море. Смотрит всю жизнь. Он не может делать ничего другого. Некоторые считают его блаженным. А некоторые думают, что он проклят. Но он всегда смотрит на морские волны.

— Он разговаривает?

— Он молится. Поэтому его считают святым. Говорят, он сдерживает море, чтобы оно не затопило землю, как случалось в давние времена. Ты ведь видела здесь раковины в земле. Я и сам почти верю в его силы. Свернешь направо на дорогу, которая проходит прямо за его домом, и проедешь по ней полмили. Вот так. Я помечу место крестиком. Там увидишь ферму Их фамилия Скопелос.

— Греки?

— Фригийские греки. Перебрались на Итаку из Фригии во время последней эпидемии чумы. Они преданы мне. Я бы доверил им свою жизнь. Тебе все понятно, София?

— Надеюсь, мне не опасно ехать одной.

— Ты фрау Оберманн! Никто пальцем не посмеет тебя тронуть.

В поездку София оделась как местные женщины. Ее кожа теперь так потемнела от солнца и ветра, что, по ее мнению, вряд ли кто мог обратить на нее внимание. Из этих же соображений она решила ехать на муле, а не на лошади. Она положила золотые вещи в кожаную сумку, которую пристроила на спину мула. И отправилась к ферме Скопелосов.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Путешествие не было трудным. В Чанаккале вела оживленная дорога. Но София не могла не свернуть к источнику всего в нескольких сотнях ярдов от дороги. Затененный оливковыми деревьями, он предлагал прохладу и отдых.

Однако тишина длилась недолго. Когда София подъехала ближе к воде, собираясь привязать мула, к ней с яростным лаем бросились четыре собаки. Они прибежали с соседнего виноградника. Сознавая грозящую опасность, она вспомнила, как поступил Одиссей в подобном случае.

Вдруг вдалеке Одиссея увидели злые собаки;Слоем они на него побежали; к земле осторожно,Видя опасность, присел Одиссей, но из рук уронил онПосох…[20]

Поэтому она села на землю, оглянулась, чтобы удостовериться, что мул в безопасности, и не шевелилась. Собаки, не переставая лаять, окружили ее, но не тронули.

С виноградника выбежал встревоженный лаем человек и отозвал собак. Он начал что-то быстро объяснять Софии по-турецки, но она встала на ноги и ничего не сказала, только застенчиво, нерешительно махнула рукой, чтобы он уходил. Он сбегал на виноградник и принес ей кисть винограда, которую она приняла, не говоря ни слова.

Затем София подошла к мулу, стоявшему совершенно невозмутимо во время испытаний, выпавших на ее долю, и вернулась на дорогу.

— Я рада, что читала Гомера, — сказала она то ли сама себе, то ли мулу.

Она медленно проехала по Чанаккале, не желая привлекать к себе внимания, и, действительно, осталась никем не замеченной в шуме и суете города. Но миновав последние домишки на окраине и оказавшись на дороге к деревне Карамык, София вздохнула свободнее. Она ехала среди лугов с высокой травой и участками заболоченной почвы с дюнами и зарослями сорняков. Бледно-голубое небо здесь было огромным куполом, касавшимся земли и травы. Небо над Троей всегда казалось Софии переменчивым, грозовым, неровным, а здесь оно было светлым и неподвижным.

София узнала хижину хранителя моря, про которую говорил Генрих, по лежащим у двери нескольким ковригам хлеба и кучке фиг. Проезжая мимо, она подумывала о том, чтобы остановиться и поздороваться с хранителем, но не осмелилась побеспокоить его.

Проехав еще несколько ярдов, София слезла с мула. Собираясь в поездку, она пообещала себе, что именно здесь откроет конверт и прочтет письмо, которое Генрих написал Скопелосам по-гречески. Специально взятым с собой ножом для бумаги она легко распечатала плотный конверт, какие Генрих использовал для переписки.

За приветствиями следовал абзац, который Оберманн подчеркнул: "С сожалением сообщаю, что за нами неотрывно следит турецкий надзиратель, который неизвестно за что сердит на меня, и я жду, что он не сегодня-завтра обыщет наш дом. Поэтому я посылаю тебе некоторые вещи, зная, что ты спрячешь их так, что ни одному турку не обнаружить. Жители деревни выдадут меня турку, поэтому я не могу воспользоваться их конями. Я приеду за этими вещами, приготовь мне трех лошадей к ночи. Прощай. София, моя жена, о которой я рассказывал тебе, не знает об этой истории".

Что за этим крылось? "София не знает об этой истории"? Для нее это означало какой-то рассказ, историю. Какого рассказа она не знала? И что за грубая, безличная манера писать о ней таким образом? Как ни странно, ее сильнее мучил гнев, чем любопытство. Муж каким-то образом предавал ее ради этих неизвестных. Она не понимала, в чем именно состояло предательство, поскольку многого не знала, но страшилась его. И была возмущена.

Не представляя себе, о какой истории идет речь, она чувствовала, что история эта темная.

Хранитель моря, выйдя из своего каменного домика, забрал оставленный у порога кувшин с водой. Он, казалось, не заметил Софию, хотя она стояла недалеко от него, рядом с тропинкой. Она нарочно посмотрела ему прямо в глаза, но они ничего не выражали. Светлые глаза казались пустыми. Возможно, это морская слепота? Он вернулся в дом. Через несколько секунд он появился снова и забрал ковриги хлеба, ничем не показав, что видел Софию. На самом деле он продолжал видеть море.

София вернула письмо на место и снова запечатала конверт, убедившись, что смахнула пыль с оборота листка, словно он падал на дорогу. Затем продолжила путь.

Минут через пятнадцать она добралась до фермы. Одноэтажное здание ничем не отличалось от большинства домов этой местности: стены сложены из больших глиняных кирпичей, крыша сделана из плоско лежащих досок, на которые навален толстый слой глины. Здесь было также несколько амбаров и других дворовых построек, свидетельствующих о зажиточности хозяев.

Двор был пуст, но София расслышала негромкое женское пение. Она позвала хозяев, и пение тут же прекратилось.

На крыльцо вышел человек и спросил по-турецки, что ей нужно.

— Я жена Генриха Оберманна, — сказала она. — София.

Мужчина приветственно протянул к ней руки.

— Ну, конечно. Добро пожаловать. — Он заговорил по-гречески. — Он рассказывал нам о вас. Мария! Иди сюда! — На крыльцо вышла женщина, приставила руку к глазам, защищая их от солнца. — Это София. Он прислал ее.

Муж и жена составляли яркий контраст. Он — полный, ширококостный, с мясистым лицом и большими руками и ногами; она гораздо тоньше, меньше, а рядом с ним казалась совсем бестелесной. От удивления она на шаг отступила, затем нервным движением пригладила волосы.

— Вы оказали нам честь, — произнес он. — Входите. Мария, приготовь что-нибудь для нашей гостьи. — Мария быстро вернулась в дом. — Меня зовут Теодор, — сказал он. — Он говорил нам о вас.

— Меня послал к вам муж. Вот с этим. — Она вытащила письмо и, пока Скопелос читал его, вернулась к мулу и отвязала кожаную сумку, в которой лежали золотые сосуды и украшения.

Скопелос, не говоря ни слова, с некоторой торжественностью взял у нее сумку и отнес в один из амбаров.

Во дворе было тихо. Для процветающей фермы — удивительно тихо. Стоя рядом с мулом, София слышала, как Мария — она считала, что это Мария, — что-то говорит, быстро и оживленно. Наверное, дает указания служанке, потому что ответных реплик не последовало. София различила в голосе недовольство и внезапно поняла, что не хочет оставаться здесь ночевать.

Из амбара, улыбаясь, вышел Теодор.