Взгляд Медузы - Торкиль Дамхауг

Во второй половине дня она пошла в Уллеволскую больницу. Долго разговаривала с медсестрой. В конце концов появился и хирург, который должен будет ее оперировать. «Это вы Сесилия Давидсен?» Ей так хотелось ответить «нет», крикнуть, что ему нужна другая женщина. Но выхода не было. Врач располагал к себе; было совершенно очевидно, что он очень занят, но все же нашел время поговорить с ней. Но и ему было понятно, что ничем хорошим это не может закончиться. Он не сказал, что, мол, она справится с этим. Он сказал: «Давайте будем реалистами. Мы сделаем все возможное, но трудно сказать, насколько это поможет».

Он отправил ее на больничный. Она пожалела о том, что согласилась. Сидеть дома и ждать. Со всеми этими мыслями, от которых некуда было деться. Всякий раз, как она пыталась их отогнать, они овладевали ею с новой силой. Хокону уже восемнадцать. Он справится. «Справится? Он гораздо сильнее привязан к тебе, чем хочет показать». Но он справится. А думать надо о Бенедикте. Остаток детства, всю юность и всю молодость провести без матери. Согласится ли Хендрик перейти на менее высокую должность? Заняться менее сложным делом? Невозможно себе представить. Он попросит помощи у своей матери. Она еще вполне бодра, хотя и не такая шустрая, как в былые времена. Или он обратится к своей сестре. Отдаст ребенка ей на воспитание. Мысль, что Бенедикта будет подрастать у его сестры, вынудила ее остановиться и ухватиться для поддержки за фонарный столб. Накатила тошнота. А что, если Хендрик найдет себе другую? Да что угодно, лишь бы Бенедикта не оказалась у золовки.

Она вышла на мостки, постояла там, всматриваясь в темную даль пруда. Ей бы поплакать, но не получалось. Она не плакала с того самого первого вечера, когда сидела на постели Бенедикты и гладила ее по волосам: «Нет, маленькая моя, я не умру еще долго-долго». Шаги по гравию, чуть в стороне. Они приближались. Она не могла заставить себя обернуться.

23

Пятница, 12 октября

Рита позвонила по внутреннему телефону в четверть четвертого:

— Ты не забыл, что я сегодня пораньше ухожу, Аксель?

«Забыл, конечно».

— А Сесилия Давидсен пришла? — спросил он в свою очередь.

— Нет, к тебе сейчас никого нет. А потом только Сольвейг Лундвалл, на половину четвертого.

— А Давидсен не звонила?

— Я, во всяком случае, никаких сообщений не принимала, записок не видела.

Аксель задумался. Операция Сесилии Давидсен была назначена в Уллеволской больнице на ближайшую среду. Хорошо бы проконсультировать и посмотреть ее прежде, чем она ляжет в больницу. Вдруг она не захотела прийти, потому что он заявился к ней домой? Вторгся в ее собственный дом с таким известием. Он до сих пор не мог забыть испуганных глаз ее дочери, когда она открыла дверь и впустила его в дом.

Он отогнал эти мысли, вышел в коридор. Рита уже ушла, Ингер Беата тоже, в приемной было пусто. Внезапно ему пришла в голову одна идея; он отпер кабинет Улы и вошел. Ула в этот момент стоит за штурвалом своего парусника, бороздит Средиземное море. Или вместе с сыновьями развлекается подводным плаванием на коралловом рифе около Фиджи. Цепляется за панцирь гигантской черепахи, уносящей его в океан. Еще целых полгода осталось ему путешествовать. Когда Ула, свидетель на свадьбе Акселя более двадцати лет тому назад, держал речь, он сказал, что у них с Акселем у каждого свой бог. Сам он приносит жертвы Посейдону, в то время как Аксель бродит по лесу по следам Пана.

Какое-то время Мириам работала в кабинете Улы. Акселю даже чудился здесь ее запах, хотя она не заходила сюда уже два дня. После выходных он уедет на семинар, и последние три дня практики пройдут под руководством Ингер Беаты. Когда они накануне расстались возле станции «Фрогнер-сетер», оба промолчали. Но Аксель решил, что видится с ней в последний раз.

Он подсел к письменному столу. В среднем ящике лежали ее стетоскоп и пара учебников. Он открыл один из них. На обороте она написала жирной синей шариковой ручкой свое имя. Он сидел и смотрел на него. «Счастливый ты, должно быть, человек, Аксель, — пробормотал он. — Все тебе плывет в руки. Так-то вот».

Под вторым учебником он обнаружил конверт, чем-то набитый. Это был большой конверт формата А4, и на нем она тоже написала шариковой ручкой свое имя. Конверт не был заклеен, и когда он приподнял клапан, то увидел внутри несколько конвертов поменьше. Он, можно сказать, все еще ничего не знает о ней и не хочет знать. Так легче справляться с собой. Тогда кажется возможным сидеть вот так и думать, что больше он ее не увидит. Пусть отпустит его, пусть ее образ поблекнет и станет почти невидимым, чтобы жизнь могла продолжаться как прежде.

Близился вечер пятницы. Он радовался предстоящим выходным, не грозившим никакими дежурствами. В субботу он будет тренировать команду Тома. У Марлен состоится урок верховой езды. После обеда он собирался съездить в Ларколлен — убрать лодку на зиму, покрыть олифой веранду дачи. Надо бы постараться вытащить с собой Тома, может быть, остаться переночевать до воскресенья, вдвоем. Других неотложных дел не было. Если не считать того, что плинтусы кое-где требовали покраски, вспомнил он, и нужно было поменять привод вентилятора в машине Бии.

Он сунул руку в конверт, собираясь достать то, что было в него напихано, и тут услышал, что кто-то зовет его из коридора. Он сунул вещи Мириам назад в ящик.

Перед дверью его собственного кабинета стояла Сольвейг Лундвалл.

— Здрасте, Аксель, — сказала она, услышав его шаги, и он сразу понял, что она еще не вполне здорова.

Он впустил ее в кабинет, спросил, как ей лежалось в закрытом отделении больницы. Да плохо лежалось — ее ремнями к кровати пристегнули.

— Неужели? — воскликнул он.

Она хмуро посмотрела на него:

— Вы думаете, я лгу, Аксель?

— Разумеется, нет, просто я очень удивился.

Она сидела перед ним в синем свитере с высоким воротом и серой юбке — лицо слегка осунувшееся, но удачно подкрашенное, — и трудно было представить себе ее воющей, с пеной у рта, привязанной к больничной койке.

Он измерил ей давление и выписал рецепт на лекарства.

— Меня жутко разносит от этих таблеток, — пожаловалась она. — Как бы мне хотелось перестать их принимать!

Это он мог понять — за последний год она поправилась почти на десять килограммов.

— По вашим ощущениям, Сольвейг, вы сейчас контролируете свои действия?

— Я боюсь ложиться спать, потому что тогда возвращаются те мысли.

— Что вам следует донести на них?

— Я не могу отделаться от мысли о том, что должно случиться что-то ужасное. Мне уже было так много знаков!

— Но ведь все зависит от того, как эти знаки истолковать, — мягко возразил Аксель.

Она сидела, глядя прямо перед собой:

— Вот вчера вечером. Я села в трамвай на площади перед железнодорожным вокзалом. Человек, оказавшийся на соседнем сиденье, читал газету «ВГ». Ну, про ту женщину, которую съел медведь.

— Да нет, он ее не съел, — успокоил Аксель.

— Когда я собралась выходить, ко мне подошла какая-то старая женщина. Я думала, что она слепая: у нее глаза были матовые, как жемчужины, и все-таки она уставилась прямо на меня и говорит: «Тебе это тоже известно, я вижу это по глазам» — и протягивает мне клочок бумаги. И я ужасно перепугалась и пришла в отчаяние, но все-таки больше перепугалась. «Тебе дарована эта способность», — успела она шепнуть мне, прежде чем я сошла.

Аксель видел, как у нее на шее пульсирует жилка.

— А что было написано на этой бумажке?

Прежде чем ответить, Сольвейг внимательно оглядела кабинет:

— «Откр. одиннадцать: семь».

Он не сразу понял:

— Это что-то из Библии?

Она порылась в сумке, вытащила толстую книжку небольшого формата и начала листать ее:

— Откровение Иоанна. — Она нашла нужное место и прочитала: — «И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их».

— Лучше бы вам не попадались такие старые женщины, — сказал Аксель, но Сольвейг пропустила его слова мимо ушей:

— Я думала об этом всю ночь. Это знамение, Аксель, много ужасного должно исполниться, и если я и, может быть, еще горстка людей поняли его, то я обязана предостеречь. Вот чего хотела от меня та старуха.

Она произнесла все это так убежденно, что Аксель понял: придется ему снова звонить в Уллеволскую больницу и выражать свою озабоченность по поводу очередного пациента, выписанного раньше времени. Он знал, что лучше ее не расспрашивать больше. И все же не удержался:

— Когда вы здесь были в последний раз… вы говорили о каком-то человеке, которого вы видели около здания администрации в Майурстюа. Человеке, похожем на меня.

Она смотрела в пол. Казалось, она не расслышала вопроса, и слава богу, подумал он, потому что, задав его, сразу же пожалел об этом. Тут она подняла глаза и посмотрела на него: