Прежде чем я усну - С. Уотсон

— Пожалуйста, умоляю! Расскажи мне все.

Мы сели на диван. Я в одном конце, он — в противоположном. Мне хотелось быть с ним на расстоянии. И не хотелось больше ничего слышать.

Но он заговорил:

— Адам умер.

Во мне что-то захлопнулось. Словно створки раковины. Его слова полоснули меня по сердцу, как бритва.

Я вдруг вспомнила, как узнала о болезни отца, вспомнила муху, расплющенную о лобовое стекло машины. Картинка из детства.

Бен снова заговорил:

— Кристин, любовь моя. Мне так жаль.

Я снова почувствовала злость. К нему. «Сволочь», — подумала я. Хотя знала, что он ни в чем не виноват. Я заставила себя спросить:

— Как это случилось?

— Адам был в армии.

Услышав это, я онемела. Все чувства улетучились, осталась боль, сплошная боль, и только. Боль, пульсирующая в мозгу.

Только подумать: сын, о существовании которого я даже не подозревала, был солдатом! В голове пронеслась идиотская мысль: Что скажет мама, когда узнает?

Бен продолжал. Отрывисто и быстро:

— Он служил в Королевской морской пехоте. Был направлен в Афганистан. И погиб. В прошлом году.

У меня во рту пересохло. Я попыталась сглотнуть.

— Как? — спросила я. — Расскажи!

— Кристин…

— Мне нужно знать. Я хочу знать.

Он потянулся и взял меня за руку, и я не отняла ее, хотя мне было бы неприятно, если бы он захотел придвинуться.

— Может, лучше обойтись без подробностей?

Меня окатило волной ярости. Ярость и паника.

— Речь идет о моем сыне!

Бен отвел взгляд и теперь глядел в окно.

— Он ехал на военном грузовике. — Бен говорил медленно, почти перешел на шепот. — Сопровождал военную часть. На дороге взорвалась мина. Один из солдат выжил. А Адам и другой — нет.

Я закрыла глаза и произнесла, тоже шепотом:

— Он умер сразу? Или мучился?

Бен вздохнул.

— Нет, — сказал он, помолчав. — Он не страдал. Мне сказали, что все произошло быстро.

Я посмотрела на него. Он сидел, отвернувшись.

«Ложь», — подумала я.

Я представила Адама, лежащего на обочине и истекающего кровью, и тут же прогнала этот образ, стараясь ни о чем не думать.

Но тут же вихрем завертелись мысли. Вопросы. Вопросы, которые я не решилась бы задать из страха, что ответы просто убьют меня. Какой он был ребенок, подросток, взрослый парень? Мы были в близких отношениях? Часто ссорились? Он был счастлив? Я была хорошей матерью?

И главное: Как вышло так, что тот малыш на трехколесном велосипеде расстался с жизнью где-то на другом конце света?

Но я спросила:

— Почему он оказался в Афганистане? Почему именно там?

Бен рассказал, что там идет война. Война против террористов, как он выразился. Я не поняла, что это значит. Он сказал, что был совершен дикий, кошмарный теракт. В Америке. Погибло несколько тысяч человек.

— И поэтому мой мальчик погиб где-то в Афганистане? — спросила я. — Не понимаю…

— Все сложнее, — ответил Бен. — Адам всегда хотел пойти в армию. Он считал, что это его долг.

— Долг? Вот как ты отнесся к его решению? «Пусть выполнит свой долг»? А я тоже? Почему ты не отговорил его от этого?!

— Кристин, он действительно этого хотел.

Несмотря на ужас, я чуть не рассмеялась.

— Чего хотел — погибнуть? Как он мог этого хотеть? Почему? А я его даже не знала!..

Бен молчал. Он сжал мою руку, и по моей щеке потекла непрошеная слеза, обжигающая, словно кислота, потом еще и еще. Я быстро смахнула их рукой, зная, что если начну плакать, то уже не остановлюсь.

Мой мозг уже не справлялся со стрессом, он словно выключился, я пребывала в абсолютной пустоте.

— Я его даже не знала…

Позже Бен принес и водрузил на журнальный столик коробку.

— Я держу ее наверху, — сказал он. — Так безопаснее.

«В каком смысле?» — подумала я. Коробка из тусклого серого металла. В таких обычно хранят деньги или важные документы.

Должно быть, содержимое и правда опасно. Мне представились дикие звери, скорпионы, змеи, голодные крысы, ядовитые насекомые. Может, коварный вирус или радиация.

— Безопаснее? — переспросила я.

Бен вздохнул.

— Есть вещи, которые тебе лучше не видеть без подготовки, — сказал он. — Лучше я сначала тебе все объясню.

Он сел рядом со мной и открыл коробку. Внутри были снимки, снимки.

— Это Адам совсем маленький, — сказал он и передал мне целую пачку фотографий.

На первой была я, снятая на улице. Я стою лицом к камере, спереди у меня «кенгуру», а в нем малыш, Адам. Он повернут ко мне, но смотрит через плечо на того, кто нас снимает, улыбается, и я вижу в его беззубом личике свое отражение.

— Это ты снял? — спросила я.

Бен кивнул. Я снова смотрю на снимок. Он надорван, края захватаны, цвета поблекшие, как будто изображение вот-вот исчезнет.

Я. Ребенок. Все-таки непредставимо. Мне пришлось повторить про себя: ты — мать.

— А этот когда? — сказала я.

Бен взглянул на снимок из-за моего плеча.

— Ему здесь месяцев шесть, — сказал он. — Давай-ка посмотрим. Кажется, это восемьдесят седьмой год.

Значит, мне здесь двадцать семь лет. Целую жизнь назад.

Жизнь моего сына.

— Когда он родился?

Бен порылся в коробке, протянул мне листок бумаги и сказал:

— В январе.

Листок был немного помятый, пожелтевший. «Свидетельство о рождении», — прочитала я. Его имя. Адам.

— Адам Уилер, — произнесла я вслух, скорее обращаясь к себе, чем к Бену.

— Уилер — это моя фамилия, — сказал он. — Мы решили, что он тоже будет Уилер.

— Разумеется, — сказала я и поднесла листок к самым глазам. Он весил всего ничего — удивительно, учитывая его невероятную важность. Мне хотелось надышаться им, чтобы он стал частью меня.

— Давай-ка, — сказал Бен. Он взял у меня листок и снова сложил его. — Тут еще много фотографий. Будешь смотреть? — спросил он, протягивая мне еще несколько. — К сожалению, сохранилось не так много. Большинство уничтожены.

— Да-да, я помню. При пожаре, — сказала я, не подумав.

Бен взглянул на меня с удивлением, прищурился, словно проверяя что-то.

— Ты помнишь? — переспросил он.

Я вдруг поняла, что точно не знаю, он рассказал мне про пожар сегодня утром или на днях? Или я прочитала об этом в своем дневнике после завтрака?

— Ну ты же сам мне рассказывал, — сказала я.

— Я?

— Ну да.

— Когда?

И правда, когда? Сегодня утром или давно, несколько дней назад. Я снова подумала про дневник, который читала, когда Бен ушел на работу. Да, он рассказал мне про пожар, когда мы ходили на Парламент-Хилл.

Мне захотелось рассказать ему про дневник, но что-то меня остановило. Он, казалось, не слишком обрадовался, что я хоть что-то вспомнила.

— Утром, кажется. До того как ты ушел на работу. Когда мы рассматривали альбом. Если я правильно помню.

Он нахмурился. Мне было очень неприятно, что пришлось врать, но я чувствовала, что просто неспособна на новые откровения.

— Как еще я могла узнать, если не от тебя?

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— Да, действительно.

Я помолчала, глядя на тонкую пачку фотографий в своей руке. Их было так мало, да и в коробке, как я видела, оставалось совсем немного. Неужели это все, что мне осталось после смерти моего мальчика?

— Почему возник пожар? — спросила я.

Каминные часы пробили четверть часа.

— Это было давно. Мы жили в другом доме. До того, как переехали в этот. — Я подумала, что, наверное, он имеет в виду тот дом, который мы смотрели с доктором Нэшем. — Сгорело много всего. Книги, документы..

— Но как все началось?

Бен помолчал. Потом как будто хотел что-то сказать и передумал.

— Случайно. Нелепая случайность.

Интересно, что он хочет от меня скрыть. Может, я оставила непотушенную сигарету или не выключила утюг, или забыла про кастрюлю на огне? Я попыталась представить себя на кухне, которую осматривала позавчера: цементный пол, белая техника — только много лет назад. Я стою у горящей конфорки и потряхиваю сито с нарезанной картошкой, наблюдая, как ломтики падают в раскаленное масло и тут же начинают шипеть и подпрыгивать. Раздается телефонный звонок, я вытираю руки о фартук и иду в прихожую.

Что было дальше? Капля раскаленного масла попала в огонь? Или, поговорив, я направилась в гостиную, или, может, в спальню, напрочь забыв про сковороду на огне?

Не знаю и, возможно, никогда не узнаю. И хорошо, что Бен преподнес это именно так. Домашнее хозяйство — источник серьезных опасностей для человека с амнезией, другой мужчина мог бы осыпать меня упреками, раздражаться, ругать, не сдерживаясь, и, возможно, был бы прав. Я дотронулась до его руки, и он улыбнулся.

Я стала рассеянно рассматривать фотографии. На одной Адам в пластиковой ковбойской шляпе, с желтым галстуком на шее наставил на снимающего игрушечное ружье. На другой он на пару лет старше, лицо вытянулось, волосы потемнели. На нем застегнутая на все пуговицы рубашка и детский галстук.