Прежде чем я усну - С. Уотсон

— Это хорошо?

— Нам необходимо изучить результаты более подробно, прежде чем делать какие-либо заключения, — ответил доктор Нэш. — Это новая методика. Экспериментальная.

— Я понимаю.

Я отломила ложкой кусочек пирога. Тесто было горьковато, а глазурь — слишком приторной. Мы посидели молча. Я предложила доктору пирога, но он отказался, похлопав себя по животу, и воскликнул:

— Надо знать меру!

Впрочем, на мой взгляд, ему было рано волноваться. Живота у него почти не было, хотя мужчины его типа с возрастом наращивают жирок. Но он выглядел совсем молодо, почти юношей.

Я подумала про собственное тело. Я не толстая, даже без лишнего веса, однако мое тело мне словно чужое. Когда я сажусь, оно принимает незнакомую форму — не ту, что я ожидаю. Моя задница слишком мягкая, и ляжки трутся друг о друга, когда я кладу ногу на ногу. Вот я потянулась вперед, чтобы взять чашку — и в чашечках бюстгальтера зашевелились мои груди, словно напоминая о своем существовании. Когда я моюсь, то чувствую легкое провисание кожи под мышками, пока чуть заметное. Выходит, мое тело крупнее, чем я думала, я занимаю больше места в пространстве, чем привыкла. Я больше не ладная девочка-тростинка, даже не подросток; мой организм уже начал откладывать кое-что про запас.

Я взглянула на кусок пирога и попыталась представить, что принесет будущее. Возможно, я продолжу набирать вес. Постепенно располнею, а потом стану толстухой, упорно раздаваясь вширь, словно воздушный шарик. А может быть, я останусь в своем нынешнем весе, так никогда к нему и не привыкнув, только отмечая, как морщины на моем лице становятся все заметнее, а кожа на руках все тоньше, напоминая луковую шелуху, пока наконец не превращусь в старуху, наблюдая в зеркале все стадии угасания.

Доктор Нэш опустил голову и почесал затылок. Сквозь волосы у него уже просматривалась кожа, особенно видно на самой макушке. Сам он пока ничего не замечает, но этот день настанет. Он увидит себя сзади на случайной фотографии, или в примерочной, ему скажет об этом парикмахер или подружка. Старость доберется до каждого. Хотя и в разных обличьях.

— Кстати, — произнес доктор с немного наигранной радостью, — я вам кое-что принес. Это подарок. Ну не совсем подарок, просто мне кажется, вам нужно это иметь. — Он наклонился и поднял с пола свой портфель. — Не знаю, есть ли у вас экземпляр, — сказал он, открывая его. — Держите.

Я знала, что это будет. Конечно, что же еще? Ничего, тяжеленькая. Он положил ее в конверт, который для верности заклеил скотчем. Сверху толстым черным маркером было написано: Кристин.

— Это ваша книга, — сказал он. — Ваш роман.

Я не понимала, что ощущаю. Вот оно, доказательство. Теперь я могу, если потребуется, предъявить его кому угодно.

В конверте больше ничего не было. Я достала книгу. Она была в мягком переплете, не новая. На обложке был четкий круг от кофейной чашки, страницы пожелтели от времени. Интересно, доктор Нэш принес мне свой экземпляр или книгу до сих пор можно купить? Держа ее в руках, я вдруг снова почувствовала себя как тогда, в своем видении: совсем молодой, юной, заглядывающей в свой первый роман, чтобы почерпнуть идеи для второго. И каким-то образом я знала, что это не сработало, что второй роман не был написан.

— Спасибо вам, — произнесла я. — О, спасибо, доктор!

Доктор Нэш улыбнулся:

— Не стоит.

Я сунула книгу под куртку, и всю дорогу домой она словно билась в унисон с моим сердцем.

Как только я вернулась домой, я пролистала свой роман — правда, бегло. Я хотела как можно подробнее записать события дня, пока не пришел Бен. Но как только я закончила, тут же побежала вниз, чтобы рассмотреть подарок доктора.

Я взяла книгу в руки. На обложке был нарисован стол с пишущей машинкой, на каретке которой восседала ворона, склонив голову набок, как будто пыталась прочесть написанное на листе бумаги, вставленной в машинку. Над фигурой вороны стояло мое имя, а над ним — название романа: Слава утренним птицам. Кристин Лукас.

Я открыла книгу дрожащими руками. На титульной странице стояло посвящение. Моему отцу. Мне тебя не хватает.

Я закрыла глаза. Воспоминание как вспышка. Я вижу отца, он лежит на кровати, под яркими лампами, с почти прозрачной кожей, весь блестящий от обильного пота. В его руку вставлена трубка, на капельнице висит мешок с бесцветной жидкостью, рядом картонный поднос и коробочка с таблетками. Вот сестра проверяет его пульс, меряет давление, но он не просыпается. С другой стороны кровати сидит мама, еле сдерживая рыдания, а я, напротив, не могу выдавить ни слезинки.

Включается обоняние. Я ощущаю запах срезанных цветов, запах земли, тошнотворный, сладковатый. Это день кремации. Я вся в черном, что для меня, как я уверена, не редкость, но ненакрашенная. Мама сидит рядом с моей бабушкой. Открываются шторки, гроб уплывает внутрь, и я начинаю плакать, представляя, как папа превращается там в уголь и золу. Мама сжимает мою руку, и мы идем домой, где выпиваем дешевого шампанского и едим сэндвичи, а тем временем солнце потихоньку садится, опускаются сумерки.

Я вздохнула. Образ испарился, я открыла глаза. Вот она передо мной, моя книга.

Я перевернула титульный лист и начала читать.

Взревел мотор, правой ногой она изо всех сил надавила на газ, и в тот же момент отпустила руль и закрыла глаза. Она ведь знала, что так будет. Знала, к чему все это приведет. Знала с самого начала.

Я пролистала книгу до середины, прочитала пару абзацев, потом открыла в самом конце.

Мой роман был об истории женщины по имени Лу и мужчине по имени Джордж, как я поняла, ее муже, которая случилась во время войны. Какое разочарование. Не знаю, что я ожидала прочесть, может, автобиографию, но, похоже, эта книга не даст мне ответов на все вопросы.

«И тем не менее, — подумала я, посмотрев на заднюю сторону обложи. — Я написала книгу и ее опубликовали!»

В том месте, где обычно помещают фотографию автора, я прочла краткую справку:

Кристин Лукас родилась в 1960 году в Северной Англии. Преподавала английский в Университетском колледже в Лондоне, где теперь живет. Это ее первый роман.

Я невольно улыбнулась от переполнявшего меня счастья и гордости. Моя книга. Я хотела прочитать ее, чтобы узнать, о чем она, — и в то же время боялась. Боялась, что сам процесс не оставит следа от моей радости. Если роман мне понравится, я буду мучиться, что не смогу написать новый. А если нет, тогда мне будет обидно, что я так и не реализовала до конца свой талант. Я не знала, что более вероятно, но не сомневалась, что однажды, поддавшись одному или другому желанию, обязательно это выясню. Совершу открытие.

Но не сегодня. На сегодня у меня другие планы, которые сулят переживания куда серьезнее и опаснее печали и разочарования в себе. Возможно, меня ждет катастрофа.

Я хотела было положить книгу обратно, но заметила что-то внутри конверта. Сложенный вчетверо листок с грубыми краями. Рукой доктора Нэша на нем было выведено: Я подумал, вам это пригодится!

Я развернула листок. Наверху доктор написал: Standard, 1986. Весь лист занимала копия газетной статьи с фотографией. Я недоуменно смотрела на все это с минуту, пока до меня не дошло, что это рецензия на мой роман, а на снимке — я.

Я вся задрожала, сама не знаю почему. Это был привет из далекого прошлого; хвалебная статья или ругательная — давно потеряло смысл. Она принадлежит истории, ее последствия давно утратили свое значение. Но для меня она была важна. Мне было важно, как приняли мою первую книгу. Имела ли она успех?

Я пробежалась по тексту, пытаясь уловить общий тон, прежде чем погружаться в подробности. Глаза выхватывали отдельные слова. В основном — приятные. Образованна. Тонкое чутье. Разбирается. Человечность. Яркость.

Я взглянула на фотографию. Черно-белый снимок, я сижу за рабочим столом, развернувшись в сторону от камеры с каким-то неловким видом. Я чем-то взволнована, не знаю, что тому причиной — присутствие фотографа или не очень удачная поза. Однако я улыбаюсь. Волосы у меня длинные, распущенные, и, несмотря на то, что снимок не цветной, кажется, они темнее, чем сейчас, словно крашеные или влажные. Позади меня двери, ведущие в патио, еще смутно виднеется голое дерево. Под фотографией подпись: Кристин Лукас в своем доме в Северной Англии.

Я понимала, что это, должно быть, тот самый дом, где мы побывали с доктором Нэшем. Секунду-другую я боролась с сумасшедшим желанием поехать туда, захватив с собой снимок, убедить себя, что он в самом деле существовал. Что я тоже существовала — тогда. Что это — я.

Впрочем, я и так это знала. Сейчас я этого не помнила, но точно знала, что там, на кухне, я вспомнила Бена. Как он двигался, как подрагивал его член…