Чувства, живущие под кроватью - Морена Морана

помогла Егорычу забраться в машину скорой помощи. В дороге ужасно трясло, и эта тряска раздражала. Человек умрет скоро, а тут даже довезти не могут аккуратно. Знаю я этих врачей. Сначала измучают, а потом придет эта. Старуха с косой. Всю жизнь к этому моменту готовился, и все равно не готов. Страшно.

После осмотра Егорыча предсказуемо оставили в отделении. Дочь из лучших побуждений выбила для него отдельную палату. С одной стороны, это было хорошо — никто не храпел рядом, не грыз яблоки, не разговаривал громко по телефону, с другой Егорыч впервые почувствовал такое отчаянное, нестерпимое одиночество.

Телевизора в палате не было, телефон у Егорыча был древний, кнопочный. Звонить было некому — друзья практически все отошли в мир иной, как и жена. Дочь на работе убивается целыми днями. Мелкий шрифт в газетах он уже и не видел толком. Иногда только приходили медсестры, приносили таблетки, отводили на обследования или ставили капельницы. Вроде бы такие вежливые, все правильно делают, но неразговорчивые, вот в чем беда.

Егорыч сначала пытался как-то исправить эту ситуацию. Доставал из тумбочки одну из пятисотрублевых купюр из своих запасов, взятых в больницу на всякий случай, и совал медсестрам в кармашек. Они становились приторно-вежливыми, нарочито-заботливыми, но сидеть и слушать Егорыча подолгу все равно не хотели, да и не могли. Так продолжалось до тех пор, пока в палате не появилась она.

Егорыч видел плохо, но ее почему-то сумел рассмотреть во всех подробностях. Красивая фигуристая девушка в белом халате, с двумя длинными черными косами. Это было так странно — никто из молодых девок ведь косы уже не носит. А эта носила, как красавицы из его молодости.

Движения и походка ее были плавными, а тембр голоса — успокаивающим и необыкновенно приятным. Если бы Егорычу было не 87, а 27 или на худой конец 57, он непременно бы в нее влюбился. Ну почему она, такая красивая, такая нежная, появилась именно сейчас, когда ему на тот свет пора?

Она улыбалась, спрашивала о самочувствии, а потом вдруг поставила стул рядом с кроватью Егорыча и сказала:

— У меня есть немного времени. Если хотите, давайте поболтаем.

Сказать, что Егорыч обрадовался, — это ничего не сказать. Он даже побоялся, что инфаркт или инсульт его сейчас прямо здесь и пристукнет — от радости. Говорил с ней долго и все наговориться не мог. Про детство свое рассказывал — тяжелое, страшное, пришедшееся на годы войны. Про институт, про первую любовь. Про то, как работал на благо людей и родины.

Она слушала внимательно, с интересом. На самых трагических моментах ее глаза, большие, серые, умные, наполнялись слезами. Она нежно, бережно взяла Егорыча за руку и тихо-тихо сказала:

— Отдыхайте, Вадим. Завтра я снова приду.

Вадим… А ведь он и правда Вадим, а не это пропахшее нафталином «Егорыч».

Назавтра она снова пришла. Какая-то особенно красивая, и кожа фарфорово-нежная, и черные длинные волосы разметались по плечам. Егорыч даже почувствовал, как зашевелилось в нем что-то такое давно забытое, мужское… Рассказал ей про то, как в молодости куролесили в общежитии с девушками. Она улыбалась, смеялась. На прощание поцеловала его в щеку. И не как дочка поцеловала. Как-то иначе. Иначе совсем.

Потом ей Вадим уже все-все рассказал. Как смерти боится. Как ждет ее, старуху с косой проклятую. Как хочется еще пожить. Как жаль, что они так поздно встретились. Песню пытался ей петь: «Как боится седина моя… твоего… локона…»

А она вдруг посмотрела на него так внимательно и говорит:

— Вадим, я ведь тоже тебя люблю. С первой минуты, как ты сюда попал, поняла: ты мой. Давай просто возьмем и убежим с тобой далеко-далеко, где нас не найдут. Ты будешь петь мне свои песни, рассказывать свои истории и будешь вечно со мной. Хочешь?

— А смерть?! — зачем-то спросил Егорыч.

— А я и есть твоя смерть.

Желание

— Понимаете, я уже много раз пытался найти женщину в приложениях для знакомств, но это отнимает слишком много времени и сил… Женщинам нужно писать, пытаться их как-то заинтересовать, бить пальцы о клавиатуру, обсуждать их скучные бабские проблемы… Если бы можно было без всего этого, я был бы вам премного благодарен! — сказал Василий. — Можно вообще сделать так, чтобы женщина сама меня выбрала, и это не требовало ни разговоров, ни заучивания шуток из журнала «Максим», ни банальной эрудиции?

— Можно! — пожало плечами существо, состоящее из едкого серого дыма. — Вам сегодня все можно, чего уж там. Вы же для этого меня и вызвали.

— Хорошо. Тогда еще запишите, пожалуйста, что деньги я на нее тратить не собираюсь. Даже чуть-чуть. Чтобы без этих вот походов по кофейням, никаких медовиков за мой счет, которые еще неизвестно, окупятся ли. Чтобы мне не пришлось надевать рубашку, втягивать живот, производить впечатление… Чтобы она сразу тащила меня к себе домой. Такое возможно?

У серого существа в руке появилось подобие блокнота и ручки. Он внимательно, с видом услужливого официанта, записал заказ и кивнул головой.

— Я же говорю, все, что угодно. Что-то еще?

— Ну… чтобы она ничего не требовала в материальном плане, конечно же. А то знаете, наши женщины вечно требуют себе каких-то айфонов, бриллиантов, шуб… Я, конечно, не дарил ни разу, но мужики рассказывали. Только бескорыстная любовь за так, ни нотки меркантильности, как у европеек там или филиппинок. Я вообще диву даюсь, за границей женщины спокойно работают, а мужья дома сидят, и никто им слова не говорит. А у нас сразу обидные ярлыки привешивают «на шее у бабы сидит». Вот без этого давайте.

— Будет сделано! — пожало плечами существо. — Но вы, Василий, что-то скромничаете, словно не демона вызвали, а пришли в бюро знакомств. Таких женщин в России и без всякого волшебства полно, а у вас уникальные возможности. Что же вы ими не пользуетесь?

— Ну ладно. Чтобы домовитая еще была! — загибал пальцы Василий. — Шуршала по хозяйству, кормила вкусно, убирала, и чтобы в голову ей не пришло требовать всю эту бабскую хоботню от меня — это раз. Чтобы никогда не выносила мозг, подходила всегда с лаской, радовалась, глядя на меня — это два. И чтобы не хотела от меня никаких детей — это три. Это очень важное условие, все же знают, что дети нужны женщинам. Мне они совсем не нужны. Пожалуй, все.

— Скромненько как-то… — состоящее из серого дыма существо помотало головой и еще раз