Великий притворщик. Миссия под прикрытием, которая изменила наше представление о безумии - Сюзанна Кэхалан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молли была не самым простым человеком. Она была придирчива к еде, надменно возвращала блюда в ресторанах и всегда без стеснения высказывала свое недовольство. Или же только казалась такой. Близкие друзья описывали ее как теплую и заботливую женщину с восхитительным чувством юмора. Молли была феминисткой во времена, когда это слово еще было ругательным, и ученым, доктором наук по истории России, преподавала в колледже, публиковала статьи по широкому спектру феминистских вопросов, а позже стала соучредителем Стэнфордского центра женских исследований и успевала воспитывать двоих маленьких детей. Один из самых близких друзей ее детства поделился со мной фотографией, которая, кажется, говорит о ней все и сразу: отправившаяся в Израиль, Молли-подросток сидит в кузове автомобиля с самозарядной винтовкой в руках.
Казалось, Молли возглавляла их тандем, но те, кто хорошо их знал, видели нечто большее. Розенхан знал, как на нее повлиять. И хотя она ненавидела саму мысль о том, что ее муж попадет в психиатрическую больницу, она помогла ему подготовиться к этой роли.
В среду 5 февраля 1969 года Розенхан начал эксперимент с телефонного обращения за помощью в государственную больницу Хаверфорда. В журнале учета телефонных звонков его описали как человека, с трудом находившего слова, «так как его речь была замедленной, а сам он был очень эмоционален». Мысль о замедленной или, говоря современным языком, заторможенной речи Розенхана была смехотворна при том, каким прирожденным и одаренным оратором он был. Возможно, Розенхан погрузился в эту роль из-за одолевавших его нервов, а может, и из-за страха, что обман разоблачат, а может, оператор ожидала услышать голос сумасшедшего и услышала его. В любом случае ему не стоило волноваться: оператор восприняла его симптомы всерьез и посоветовала Дэвиду Лури обсудить с супругой визит в больницу следующим же днем. Итак, первое испытание далось ему легко.
Той ночью Розенхан плохо спал. К утру его страх перешел в покалывающую дрожь, смешанную с неведомой целеустремленностью. Он надел старую истрепанную рубашку, поношенные серые фланелевые брюки, изъеденный молью бежевый пуловер и стоптанные ботинки, давно ставшие садовыми.
Если бы в то утро за завтраком Розенхан открыл «New York Times», он бы нашел там такую историю: «Два солдата, находящиеся под трибуналом, были обследованы на вменяемость из-за их участия в сидячей демонстрации. Психиатр засвидетельствовал, что солдаты, якобы возглавлявшиие протест, были в здравом уме, но оба “страдали от невозможности выполнять то, что соответствует законам общества, из-за [своих] социопатических наклонностей”». Но делало ли это их сумасшедшими? Вопрос оставался открытым.
Если вменяемость и невменяемость существуют, как нам отличить их друг от друга?
Розенхану пришла пора отправляться в психиатрическую больницу.
Как и все мы, он не хотел или не мог делиться некоторыми вещами даже в собственных записях. Но его сын Джек сообщил, что младший брат Розенхана страдал от маниакально-депрессивного расстройства (сейчас его называют биполярным). Розенхан вырос в ортодоксальной семье, и когда младший брат достиг совершеннолетия, то стал еще более консервативным – даже ультраортодоксальным, полной противоположностью Дэвида, который, может, и изучал Тору на досуге, но подходил к иудаизму больше как исследователь, а не истинно верующий. Радикализм брата затронул и другие стороны жизни – у него были трудности с деньгами, например, когда не было лекарств во время маниакальных фаз, он часто звонил Розенхану обсудить финансы, проблемы с его растущей семьей и различные параноидальные идеи о том, что тот или иной человек хочет его похитить.
«Отец постоянно говорил с дядей по телефону, разбирался с его проблемами, пытался помочь, – рассказывал Джек. – Я слышал, как отец был расстроен, говоря, что когда брат на литии, тот в порядке, иначе у него случаются эти маниакальные эпизоды и возникают претенциозные идеи. В конце концов из-за одной такой идеи он перевез всю свою семью в Израиль». По мнению Джека, именно болезнь брата сформировала интерес Розенхана к психологии, а особенно к патопсихологии, и способствовала его рвению к переменам. Однако Розенхан никогда публично не обсуждал семейные дела.
Зимним утром 9 февраля 1969 года Розенхан и Молли сели в свой «Фольксваген», оставив с няней пятилетнего Джека и семилетнюю Нину, пребывавших в блаженном неведении о планах отца. Возникло новое беспокойство, пересилившее даже страх раскрытия: «страх, что меня могут и не разоблачить». Розенхан взялся за рычаг переключения передач, и его мысли помчались вперед: «Мне понадобятся рубашки, галстуки и нижнее белье, или я весь день буду ходить в пижаме? Или мне дадут больничную одежду? Может, взять теплый свитер на случай мороза? Я вообще буду выходить на улицу? Дети в школе. Мне разрешат им позвонить? В отделении вообще есть телефон? А курить мне разрешат, зажигалку можно взять?»
Розенханы ехали по Филадельфийской магистрали мимо величественных особняков с идеальными ухоженными газонами. Полукруглая стена из серого камня была единственным указателем на то, что они въезжают на территорию государственной больницы Хаверфорда. Они подъехали к четвертому корпусу, пятиэтажному зданию приемного отделения из красного кирпича.
Если вменяемость и невменяемость существуют, как нам отличить их друг от друга?
Неудивительно, что люди называли его «Хаверфорд Хилтон». Построенная в 1962 году, всего за семь лет до приезда Розенхана, больница Хаверфорда в Пенсильвании резко отличалась от остальных тем, что была новой – не многие штаты выделяли средства на строительство психиатрических больниц. Работавший там психиатр описывал большой корпус с тренажерным залом, бильярдной, бассейном, парикмахерской, салоном красоты и автоматом с газировкой. Там была аудитория на четыреста мест, боулинг, библиотека и полностью оснащенный хирургический блок с рентгеновским оборудованием, операционной и высокоскоростным стерилизатором (самой последней модели).
Это был «королевский лайнер», яркий пример психиатрических больниц нового поколения. Проект Хаверфорда должен был решить проблему переполнености государственной больницы в соседнем Норристауне, но строительство шло с опозданием на пять лет, поскольку соседи были против психиатрической больницы (какой бы новаторской она ни была) прямо у их дорогих участков. Тогда директор Джек Кременс обошел все дома, рассказывая о себе, чтобы убедить общественность в том, что больница не будет бросаться в глаза и хорошо впишется в район. Он не только получил согласие, но и набрал несколько волонтеров. После окончания строительства Кременс гордо описывал ее журналистам как «визитную карточку своего радикального замысла» – первую подобную лечебницу во всем мире.
Однако Кременс преувеличивал – она была второй. Пять корпусов больницы Хаверфорда, предназначенных для длительных госпитализаций, были спроектированы по революционному подходу британского психиатра Хамфри
