Большая стрелка - Илья Рясной

— Не надо словами бросаться, — укоризненно покачал головой Художник. '

— Молодой еще мораль читать… Через неделю счетчик начнет щелкать. Будешь должен не пять, а шесть…

Пришлось ретироваться. И отдавать точку Боксеру.

— Мочить его надо! Мочить! — бешено кричал Хоша, мечась по хате. У него был приступ истерики. — Боксер! С И на зоне сукой был!

— Иди, мочи, — кивнул Художник. — У них — под сто стволов. Много навоюешь?

— А что делать?

— Нужно искать союзников…

Подумали, обсудили, и Хоша отправился к Тимохе с жалобой на наезд.

— Тимоха. Не в деньгах дело, я тебе их отдам, хочешь, на общак? Но не ему же!

— Утрясем, — пообещал Тимоха.

Со штрафом Боксер палку перегнул, и сам понимал это. Тимохе удалось этот вопрос утрясти. Понятно, что вся эта история авторитета руднянским не прибавила.

Между тем спортсмены достали еще многих в городе. Они неоднократно показывали, что на спорных территориях конкурентов терпеть не намерены. Грохнули между делом Татя — авторитета из Октябрьского района. Выяснили отношения с азербайджанской общиной, притом жестко и капитально. Чуть ли не под аплодисменты граждан организовали рейды по азербайджанским рынкам, переворачивая лотки и избивая торговцев. И начали прибирать к рукам самую выгодную отрасль — торговлю водкой и продуктами. Зарились и на автозаправочные станции. Открывали коммерческие магазины и фирмы. Благосостояние их росло. Они обрастали полезными людьми, адвокатами, специалистами разного профиля, финансистами. И не жалели денег на взятки. Боксер раздавал их мешками, зная, что большие деньги там, где власть.

И нещадно давили всех, кто вставал на пути.

Боксер стал непроходящей зубной болью для очень многих. И с каждым месяцем он набирал силу и становился все более недосягаемым.

Такая была обстановка в Ахтумске той поздней промозглой весной, когда Художник познакомился с Вовой Шайтаном. Встретились они в зале игровых автоматов — первом объекте, которому руднянские стали делать крышу.

Шайтан резался в автоматы самозабвенно. На нем был защитный бушлат. Щека его нервно дергалась. Он играл в игру-стрелялку, провалившись полностью в виртуальную реальность набирая рекордные очки. Лицо приняло жесткое, серьезное выражение. Когда он расстреливал компьютерных противников, глаза торжествующе прищуривались. Он будто сводил с ними давние счеты.

Что толкнуло Художника подойти к этому долговязому, жилистому, странному парню лет двадцати пяти на вид, он и сам не мог сказать.

Шайтан вытащил из кармана последнюю мелочь, потом махнул рукой, вышел, сел на скамейку у павильона и уставился куда-то вдаль, поверх плоских, с колючими кустами антенн крыш многоэтажных домов. Лицо было все такое же сосредоточенное, серьезное, задумчивое.

Художник присел рядом и спросил:

— Не помешаю?

Шайтан скосил на него глаз и неопределенно пожал плечами — то ли знак согласия, то ли безразличия.

— По пивку? — предложил Художник.

— Нет денег, — вяло ответил Шайтан.

— Угощаю. — Художник встал с лавки, отправился к ларьку и вскоре вернулся оттуда с несколькими банками импортного пива. — Меня зовут Художником, — сказал он.

— Вова. Кликуха — Шайтан, — ответил парень. — Восточный злой дух.

— Воевал? — спросил Художник, кивнув на иссеченные шрамами руки парня.

— Немножко.

— Карабах? Чечня?

— Всяко бывало.

— Десантник?

— Более веселая команда… Тоже воевал? — усмехнулся спецназовец, кивая на татуировку на руке собеседника и дергая щекой — тик был постоянный.

— Да. Тоже война, — кивнул Художник. — Каждого против каждого.

— Один против всех — куда хуже, — то ли улыбнулся, то и скалился бывший вояка.

— Чего мы тут сидим? — спросил Художник. — У меня хата неподалеку. Пошли посидим, дернем по рюмашечке за знакомство.

— Нет, это предел, — Шайтан показал на банку пива.

— Ну тогда хоть порубаем как положено. Варька нам мясца конкретный такой кусочек соорудит. Огурчики, помидорчики.

— Жена?

— Шалава.

— Все бабы — шалавы… Пошли.

Шайтан производил впечатление человека немного не в себе. Сознанием отлетавшего в какие-то другие сферы, но не от наркотиков, а какого-то глубокого внутреннего диссонанса. Какая-то темная неустроенность плескалась в нем.

Зачем Художник потащил его на хату? Сработало чувство — как любовь с первого взгляда — именно этот человек ему нужен.

— С работой как? — спросил Художник, когда Варька суетилась на кухне, разделывая мясо.

— Никак. Пенсия от государства. И комната в общаге.

— Противно?

— Что?

— Что ты жизнь клал за этих жирных свиней, которые сегодня тут всем заправляют. И за сопляков дешевых на иномарках, которые хрусты не считают.

— У самого-то тоже небось тачка не «Запорожец», — кинул Шайтан пронизывающий, мрачный взгляд на Художника.

— Э нет, Вова. Я — волк. У меня клыки есть. У меня по жизни правильное воспитание. И ты такой же.

— Ну и чего?

— А то, что сопляков и жирных боровов прессовать надо. Всех! И всеми способами! Чтобы они не чувствовали, что все вокруг принадлежит им. Каждая свинья должна знать, что в лесу рядом волк не дремлет.

Шайтан ничего не ответил, на лице не отразилось никаких чувств, только кивнул то ли в знак одобрения, то ли просто так. Только щека опять дернулась.

— Скажи, ты со мной согласный? — напирал Художник, пытаясь вызвать гостя на разговор.

— Знаешь, что такое в зиндане сидеть у моджахедов?

— Афган?

— Таджикистан. Наша группа пошла на обычную разведывательную вылазку рядом с границей. Не в первый раз. И, думали, не в последний. И напоролись… Дрались мы как бешеные. Меня контузило. Потом ничего не помню. Очнулся в тюрьме… Знаешь, Художник, а ведь там страшно. Очень страшно. Первое время. А потом освобождаешься от всего. Остается лишь твой чистый дух, да. Чистый дух. Потому что тело уже не принадлежит тебе. Тебе принадлежит только твоя воля. И желание жить. И смерти уже не боишься. Все уходит — страх, ожидание смерти. Остается только дух, — Шайтан говорил это медленно, растягивая слова, смотря на свои руки мутным взором.

— И ты выжил.

— Я выжил. Единственный из нашей группы.

— Обменяли?

— Почти, — сказал он таким тоном, что дальнейший разговор на эту тему становился бессмысленным.

Он замолчал. Это был единственный раз, когда Шайтан что-то рассказал о себе.

— Так как насчет того, чтобы помочь боровов давить? Чистый дух — конечно, хорошо, но с этой земли нас пока не попросили. И мы еще можем многое, а, Шайтан?

— И чего теперь?

— Работа есть. Не пыльная.

— Какая?

— Пока бабки собирать. А потом — посмотрим.

— А что, — задумчиво произнес Шайтан и широко улыбнулся — улыбка была жутковатая. И Художник понял, что этот человек — сам по себе оружие. И нужно обращаться с ним аккуратно. Если такой тип выйдет из-под контроля, он превратится в кобру, и остановить его будет нелегко — таких слишком хорошо учат выживать и убивать. — Попробуем.

Через два дня Художник привел Шайтана в команду и сказал, что отвечает за него головой. И Шайтана приняли.

Заявившись однажды в общагу к Шайтану, Художник еще раз убедился в том, что тот полный псих. Вся комната была завалена литературой по оккультизму: о переселении душ, об уровнях ментальности и кармических воплощениях. Сам Шайтан сидел в позе лотоса на раскладушке и медитировал.

А вскоре Художник в первый раз увидел Шайтана в деле.

Команда обмывала очередную удачную сделку в том деревенском доме, куда после выхода за порог зоны привезли Художника. Надрались, как всегда, прилично. Варька накурилась анаши и хохотала как сумасшедшая. Башня перепил водки, ему тоже было весело. И свое веселье он направил почему-то на Шайтана.

— Так ты в плену сидел? Шайтан пожал плечами.

— У черных, да?

Шайтан кивнул равнодушно, он весь вечер посасывал бутылку легкого столового вина, ему было скучно, но щека дергалась меньше обычного.

— Черные, — не отставал Башня. — Страшные, вонючие черные, да?

— Страшного ничего нет… Если не боишься, — зевнув, произнес Шайтан.

— Бывают… Такая чернота… Рэжут, да. Всех рэжут. И пленных тянут в зад, да, — Башня вызывающе ухмыльнулся, глядя на Шайтана.

Тот опять пожал плечами. И вдруг молнией рванулся вперед, захлестнул поясом от халата шею Башни и завалился с ним в угол, так, чтобы не дать другим помешать им. Художник, насмотревшийся немало, понял, что сейчас пояс просто перебьет Башне шею и ничего тому не поможет.

Каратист Брюс рванулся было на помощь другу. Тут Художник крикнул:

— Хва, пацаны!

Тут Шайтан отпустил шею противника, встал с пола и пообещал спокойно, только судорогой свело лицо:

— В следующий раз умрешь…

— Ты че… — Башня прокашлялся… — Ты чего? Больше Шайтан не обращал на него внимания, его не волновали яростные взгляды, которыми его буравили. Художник видел, что Шайтан совершенно не боится смерти. Он относится к ней, как к чему-то незначительному. Так ведут себя люди, которых уже раз похоронили.