В царстве глины и огня - Николай Лейкин

— Заглядѣнье, а не пальто! Хоть барынѣ въ такомъ пальтѣ щеголять, а не только что тебѣ, говорили онѣ.

— Двадцать шесть рублей заплатилъ, похваляласъ Дунька.

— Да какъ не заплатить! Это еще дешево. Смотри, застежки-то какія! А назади на сборкахъ кисточки. Ну, Дунька, каждый праздникъ ты должна по свѣчкѣ за здоровье Глѣба Кирилыча ставить, а о Леонтьѣ такъ надо тебѣ забыть и думать.

— Учите еще! Будто безъ васъ не знаю, какъ по поступкамъ поступать! огрызнулась Дунька.

Въ этотъ день она не принималась за работу, а Глѣбъ Кириловичъ, переодѣвшись въ старое рабоче платье и захвативъ съ собой мѣдный чайникъ для чаепитія, тотчасъ-же побѣжалъ къ печнымъ камерамъ, дабы смѣнить находившагося тамъ Архипа Тихонова.

— Ну, Глѣбка, смучилъ ты меня за это время! воскликнулъ тотъ, обрадованный приходу Глѣба Кириловича. — Вѣдь со вчерашняго дня такъ и не уходилъ съ камеръ. Здѣсь и спалъ на войлокѣ. Вонъ войлокъ принесли мнѣ ребята. Подручнаго моего Терешку угораздило вчера съ самаго утра запьянствовать и ни на минуту нельзя было отъ камеръ отлучиться. И посейчасъ, мерзавецъ въ трактирѣ сидитъ.

— Спасибо тебѣ, Архипъ Тиховычъ, большое спасибо. Самъ услужу. А пока вотъ тебѣ гостинчика изъ Питера.

И Глѣбъ Кириловичъ подалъ старику-обжигадѣ четверку табаку и пару лимоновъ.

Тотъ взялъ и проговорилъ:

— Смотри, кромѣ всего этого, за тобой угощеніе,

— Это само собой. За этимъ не постоимъ. Будь покоенъ.

И загремѣлъ Глѣбъ Кириловичъ вьюшками, оставшись одинъ. Работалось легко, хоть и утомился онъ изрядно отъ поѣздки. Онъ былъ счастливъ, проведя полторы сутки въ сообществѣ Дуньки.

«Ласкова была, все время ласкова, вспоминалъ онъ. То есть такъ ласкова, какъ никогда. Просила, чтобъ я похлопоталъ у прикащика, чтобъ до срока расчитать Леонтія; стало быть, ужъ совсѣмъ разлюбила его. А что сказала-то мнѣ, когда мы изъ Зоологическаго сада выходили! А ужъ какъ же я васъ крѣпко поцѣлую, когда мы останемся одни»!

Глѣбъ Кириловичъ улыбнулся, зажмурился и, рисуя себѣ образъ Дуньки, въ какомъ-то упоеніи покрутилъ головой.

Вечеромъ, послѣ заводскаго звонка къ ужину, къ Глѣбу Кириловичу пришла на камеры Дунька. Глѣбъ Кириловичъ какъ увидалъ ее, такъ и бросился ей на встрѣчу. Она принесла связку баранковъ.

— Къ вамъ пришла, заговорила она ласково. — Не пойду я къ ужину, чтобы съ Леонтіемъ не встрѣчаться. А то сейчасъ начнутся разпросы да смѣшки насчетъ приданаго. Давайте чай пить. Съ меня и чаю съ баранками довольно на ужинъ.

— Голубушка, какъ я радъ-то, что вы вспомнили обо мнѣ! воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ, обнимая не за талію и цѣлуя въ щеки. въ губы, въ шею

Дунька не противилась и сама жалась къ нему.

Сейчасъ-же была скипячена на вьюшкѣ вода для чаю. Дунька просидѣла у Глѣба Кириловича часа два и, удаляясь, крѣпко и нѣжно поцѣловала его на прощанье.

Глѣбъ Кириловичъ блаженствовалъ.

Пальто, купленное Глѣбомъ Кириловичемъ Дунькѣ, рѣшительно не выходило изъ головъ заводскихъ рабочихъ и занимало ихъ умы. На другой день, когда Дунька работала у своего шатра, къ ней то и дѣло приходили женщины съ просьбой показать новое пальто. Дунька уже сердилась. Ей надоѣли всѣ эти разговоры о пальто.

— Ну, какое тутъ при мнѣ пальто! говорила она. — Нѣшто я работаю въ новомъ пальто? Пальто; знамо дѣло, въ сундукѣ заперто.

— Ты въ обѣдъ, дѣвушка, покажи. За обѣдомъ въ застольной встрѣтимся, ты и вынеси его въ застольную.

— Здравствуйте! Еще что выдумаете! Чтобы сальными лапами засалить? Благодарю васъ покорно. Вотъ надѣну его въ праздникъ, такъ тогда и увидите.

— Неужто сорокъ рублей заплатилъ? не унимались женщины съ распросами. — Неужто сапоги польскіе тебѣ купилъ?

— Ужъ и сорокъ! И всего то только двадцать шесть.

— Ну, вотъ поди-жъ ты! А Аграфена давеча сказывала, что сорокъ. Ну, да и двадцать шесть хорошо, и двадцать шесть большія деньги. Да еще ежели прибавить польскіе сапоги… Ну, Дунька, большое счастье тебѣ привалило!

Вечеромъ передъ шабашемъ зашелъ къ ней Леонтій. Онъ былъ полупьянъ. При видѣ его Дунька вздрогнула и поблѣднѣла.

— Госпожѣ обжигалихѣ особенное!.. толстое почтеніе съ кисточкой и поклонъ съ набалдашникомъ! насмѣшливо произнесъ онъ, кланяясь, и не протягивая руки, опустился на траву поодаль.

— Уйди ты. Христа ради. Ну, зачѣмъ ты пришелъ! заговорила Дунька.

— Какъ зачѣмъ? Съ подругой побесѣдовать пришелъ.

— Нечего со мной бесѣдовать, коли ужъ я съ тобой прикончила.

— Ты-то прикончила, да я-то не прикончилъ, медленно произнесъ Леонтій, набивая трубку.

— Уйди, Леонтій, Христомъ Богомъ прошу, уйди.

— О!?. Скажи на милость, какіе разговоры! А вотъ не пойду. Я къ своей сударкѣ-воздахторшѣ пришелъ.

— Была твоя, а теперь ужъ не твоя. Ты вотъ пренебрегъ мной, въ деревню уѣзжаешь, а другіе ухватились и замужъ меня берутъ; такъ и не мѣшай-же мнѣ, оставь меня, забудь.

— А можетъ статься, хотѣлъ забыть да не забывается, хотѣлъ пренебречь, да теперь передумалъ.

— Ты-то передумалъ, да я не передумала. Уйди, Леонтій…

— Али пальтомъ тебя на собачьемъ лаѣ съ бронзой подкупили? Говорятъ, мой своякъ-обжигало пальто тебѣ на собачьемъ лаѣ купилъ и сапоги на свиномъ визгѣ. Тебя подкупили, ну, а меня-то что-же?… Надо и мня подкупить. Ты скажи обжигалѣ, чтобъ онъ мнѣ новый спиньжакъ съ жилеткой оправилъ. Да… такъ и скажи ему, а то я тебя добромъ не оставлю.

— Ахъ, ты подлецъ, подлецъ! И какъ у тебя такія слова слова съ языка-то сходятъ! покачала головой Дунька.

— А отчего-жъ имъ не сходить? Ты добро хорошее; такое добро даромъ не уступаютъ. Ты скажи обжигалѣ насчетъ спиньжака-то, подластись къ нему, да и скажи. Спиньжакъ съ него сорвать будетъ очень пользительно.

— Иди ты прочь отъ меня, подлецъ! Иди прочь, мерзавецъ! вскрикнула Дунька.

— Ой-ой-ой, какія пронзительные слова! И этимъ словамъ, только сутки побывши съ обжигалой, научилась. Ловко. Ай да, Дунька! Кажись, раньше ты такъ не разговаривала.

— Уйдешь ты или не уйдешь! еще разъ крикнула Дунька, вся вспыхнувъ и сжавъ кулаки.

— Конечно-же уйду, а только ты мои слова насчетъ спиньжака и жилетки попомни. Пускай обжигало расплачивается. Ты продалась, такъ ужъ и мнѣ надо продаваться.

Леонтій медленно поднялся съ земли, закусилъ трубку и, покачиваясь, медленно, шагъ за шагомъ сталъ удаляться отъ Дуньки.

Дунька плакала.

XXV

Время шло. Наступилъ Успеньевъ постъ и быстро перевалилъ во вторую свою половину. Глѣбъ Кириловичъ, какъ муравей, ежедневно втаскивалъ къ себѣ въ каморку какой нибудь вновь пріобрѣтенный предметъ, приготовляя хозяйство для будущей женатой жизни. Такъ у отправляющихся въ Пстербургъ съ дровами барочниковъ купилъ онъ съ барки продававшіеся ими за ненадобностью два чугунныхъ котелка, у буфетчика деревенскаго трактира пріобрѣлъ лампу съ стекляннымъ абажуромъ. заложенную буфетчику кѣмъ-то изъ крестьянъ и не выкупленную; мѣстному кузнецу заказалъ желѣзный таганъ для шестка печи, вымѣнялъ у разнощика-образника образъ мученицы Евдокіи въ фольговой ризѣ. Пріобрѣтенія эти радовали его безъ конца. Послѣ каждой покупки приводилъ онъ къ себѣ въ каморку Дуньку и показывалъ ей купленныя вещи. Дуньку радовало это, впрочемъ, мало.

— Леонтія-то-бы лучше убрать съ завода, сказала она какъ-то Глѣбу Кириловичу. — А то насчетъ дома хлопочите, а помѣху убрать не хотито.

— Да какъ его уберешь? Я ужъ думалъ объ этомъ, да не знаю. какъ приступиться къ прикащику, отвѣчалъ онъ. — Кромѣ того, у Леонтія ряда до Александрова дня. Такъ и въ рабочей книжкѣ у него написано. Хоть и на задѣльной онъ платѣ, но вѣдь можетъ судиться, что ему не дали доработать до конца. Вотъ ежели-бы провинность за нимъ какая-нибудь была, буйство или пьянство сильное съ прогуломъ, а то провинности-то никакой нѣтъ. Да, и какъ къ прикащику съ такой просьбой приступиться?

— Попробуйте какъ-нибудь, голубчикъ. Ужасти, какъ мнѣ трудно при немъ! Обуялъ онъ меня совсѣмъ. Вѣдь Богъ знаетъ, что можетъ случится — и ужъ тогда пѣняйте на себя.

Глѣбъ Кириловичъ вспыхнулъ.

— Пристаетъ? спросилъ онъ.

— Да все дразнится, все насмѣхается. Какъ встрѣтится, такъ и кричитъ: «продалась ты обжигалѣ за драповое пальто и польскіе сапоги»!

— Мерзавецъ!.. прошепталъ Глѣбъ Кириловичъ и задумался.

Дунька потупилась и проговорила:

— Боюсь я, какъ-бы онъ меня не обуялъ. Я за себя боюсь.

— А къ шатру твоему онъ ходитъ? опять задалъ вопросъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Ходитъ, ходитъ и дразнится. Я ужъ просила, чтобы Матрешка со мной работала. Теперь мы на двухъ станкахъ у одного шатра пополамъ работаемъ.

Она помолчала и прибавила:

— Дадимте ему отступнаго. Пусть онъ скорѣй ѣдетъ въ деревню, а прикащику скажите, чтобы онъ его не задерживалъ.

— Отступнаго? протянулъ Глѣбъ Кириловичъ.