Старая дева (СИ) - Брэйн Даниэль

— Хулу на слуг Преблагого и самого Премудрейшего возносит, — прибавила я. Баба испуганно вздрогнула, совсем скрючилась над цветами. Сестра Феврония нахмурила идеальные брови, внимательно посмотрела на меня, и в тот момент я поняла, что нашла себе подругу и единомышленницу.

Сестра кивнула мне многозначительно, и мы, не говоря друг другу ни слова, пошли к повозке, как заговорщицы. Сестра уселась на деревянную приступочку для возницы, я пристроилась рядом, и мы поехали. Никто нас не окликнул.

— В храм, сестра? — спросила я.

— Теперь да, — довольно отозвалась она. — Добраться бы засветло да отца Петра до службы вечерней обрадовать.

— Колокольня будет?

— «Кто слово, данное церкви, не блюдет, тот слово, данное Премудрейшему, не держит», — процитировала Феврония, видимо, священное писание. — Покаяние телесное и откуп денежный.

А церковь в этом мире свободно накладывала штрафы, которые к тому же невозможно было оспорить и невозможно попытаться не заплатить. Сестра явилась к графу как судебный пристав или налоговый инспектор. И у меня мелькнула мысль — вот мои союзники. Слуги Преблагого. У нас с ними, похоже, одна и та же цель — неизвестно пока, насколько праведная, но и противники мои — не образец благородства. Шантажисты, вымогатели, шулеры — я сильно сомневалась, что граф полагается лишь на удачу за карточным столом.

Феврония — купеческая дочь, подумала я, глядя на ее довольное лицо. Ее с младых лет готовили к тому, чтобы занять при необходимости место отца, брата, мужа. И пусть ей не слишком нравилась та стезя, какую ей назначила судьба по факту рождения, она точно знала ответы на многие из вопросов, которые роились встревоженными пчелами в моей голове.

У меня нет поверенного — и не надо. У меня уже есть человек, который лучше кого бы то ни было разбирается в том, что меня так беспокоит.

Глава четырнадцатая

Я ни о чем не спрашивала. Сестра Феврония болтала сама — рассказывала о детстве, о большой купеческой семье, о шумных родственниках, богатых многолюдных свадьбах, о жизни в монастыре — точнее, сейчас она жила не в монастыре, а в храме, но ведала финансами, как я поняла, нескольких церквей и пары монастырей. Огромная работа и невероятная нагрузка — вести все дела в одиночку, но Феврония справлялась и не жаловалась. Я позавидовала ей — человек нашел себя, делает то, что ему нравится, применяя знания и умения, впитанные с молоком матери, принося пользу людям и периодически напоминая им, что есть в этом мире высшие силы и высшая власть.

Когда мы объезжали болото, Феврония заговорила о своей мечте.

— Построить бы школу, Елизавета Григорьевна… Учить детей грамоте, а еще у нас иконописец есть, старец Влас, вот бы ему учеников!

Решение пришло мгновенно.

— Я выстрою вам школу, сестра. Сколько денег на это нужно?

Пока что — шкура неубитого медведя. Сколько мне привезут Лука и Авдотья? Но это неважно, это не просто вложения — это договор о союзничестве. Мы с Февронией уже дали друг другу понять, что мыслим в одном направлении, что мы на одной стороне, и какую бы сумму она не назвала, оно того стоит.

— Тысячи три, не больше, остальное мы наберем. Людей бы!

— Я дам вам людей.

Отправить Егора на строительство школы — вот оптимальное из решений. И остальных мужиков, хотя бы на полдня, пусть работают. Не то чтобы крестьяне у меня были непрерывно заняты делом, наоборот, большую часть дня они скорее спали или слонялись. Три тысячи грошей — и семь тысяч оставшихся на мельницу. Граф вылетел из числа кандидатов на совместное ведение бизнеса, как минимум у меня оставался еще тот сосед, который зарился на мою Степаниду.

— Премудрейший да не оставит вас, Елизавета Григорьевна, за милосердие ваше! — Феврония не удивилась. Точно запомнила мое обещание, но, в отличие от графа, я не собиралась разбрасываться словами и заставлять ее напоминать о себе.

Почему граф так не любит служителей Преблагого?

— Как вернутся мои люди из города, пришлю вам и денег, и людей.

Это будет хорошее вложение, стоящая инвестиция. И тогда я смогу подобраться к грамотной и знающей сестре поближе, возможно, мне удастся подружиться с ней так, чтобы она помогла мне разобраться, что творится с моим имением. На настоящего поверенного денег у меня нет и — я это знала превосходно — не всякий специалист хорош исключительно в своем деле. Многие асы, и это было их огромным минусом, сознательно затягивали все таким образом, чтобы клиент, конечно, в итоге остался в плюсе, но в услугах нуждался долго, еще очень долго… «Зачем же ты, сынок, так быстро выиграл это дело? Я за счет этого джентльмена оплатил колледж и тебе, и твоему брату…»

Мне было нечем платить, и времени у меня не было.

— Как полагаете, сестра, смогу я поговорить с отцом Петром?

— А чего же нет? Двери дома наместника нашего всегда открыты!

Это очень хорошо… У графа я пробыла недолго, но дорога отняла много времени, и солнце уже перевалило зенит, близился вечер. Крестьяне тянулись с полей к домам, прачки несли корзины с бельем, скоро уже и пастух погонит скотину. Потом, наверное, зазвонит церковный колокол, и если не отходить далеко от храма, я услышу пение. Здесь ведь поют?..

Сестра может оказаться отличным информатором по всей ситуации, подумала я, провожая взглядом сгорбленные крестьянские спины. Она много общается с людьми и слышит их ропот. Да, ей достаются эмоции, а не факты, но кто знает?..

— Неприятный человек граф, — покачала головой я. Сестра тем временем говорила что-то про странноприимный дом и захлопала глазами: никакой связи между моей репликой и ее рассказом, конечно, не было. Но она была эмпатична, и еще: может быть, неприязнь между графом и церковью была не только с его стороны, подобные чувства нередко обоюдны и даже монахам не чужды.

— Скверна в людях, — кивнула сестра Феврония. — Грехам несть числа, покаяния нет.

Звучало не очень человеколюбиво; но я столько встречала в своей жизни священнослужителей и монахов, искренне делающих добро во имя любви к богу и людям без жажды одобрения и восхваления. Для них церковная жизнь и следование заповедям было естественно, как есть и пить. Обвинять сестру в отсутствии милосердия к тем, кто в нем не нуждается, у меня язык бы не повернулся.

— Да что, Елизавета Григорьевна, перед вами таиться: мерзкий человечишко, игрок, кутила, горький пьяница, да простит мне Преблагой речи такие, но похуже вашего братца будет. За тем хоть греха смертоубийства нет.

— Граф избивает крестьян?

Сестра махнула рукой.

— Что те крестьяне, Елизавета Григорьевна… Да не без этого, только у него своих-то нет, наберется человек несколько, так их он бережет… — Лука говорил, припомнила я, что у графа как бы не один свой человек. — Жену свою он со свету сжил, и следствие было, сами знаете, да только не доказали ничего.

Мы проезжали мое имение. Унылый, обреченный на забвение и разрушение дом остался позади, и на меня накатила странная апатия. Разумеется, я впервые слышала о несчастной графине, допускала, что не доказали вину ее мужа неспроста — и не во взятках дело, а в том, что или улик не нашли, какие в эти времена улики, или же и вправду граф был ни к чему не причастен. Вот в чем была причина отказа старой девы Елизаветы Нелидовой выйти замуж за графа?

И выходит, об этом никто не знал, осенило меня. Это то, что осталось только между нами двоими. Иначе меня начали бы сживать со свету.

В курсе этого неудавшегося сговора мог быть мой брат.

— Может, и вправду не виноват, — очень осторожно произнесла я. — Подобное обвинение страшно.

— Кабы так, — вздохнула сестра и кивнула в ответ на поклон проезжавшего мимо мужика на телеге. — Отец Петр сам ее исповедовал на смертном одре. Граф сказал уряднику, что напали разбойники, а бедняжка графиня призналась, что муж ее ножом ударил. И если бы еще она бредила, так нет, до последнего в сознании была, кровью истекала…