Старая дева (СИ) - Брэйн Даниэль

Пусть я и знала, что иногда эти стадии следуют не по порядку.

Федот тоже сторговался насчет продажи наших излишков — не столь успешно, как Лука, но я ему не пеняла. Авдотья присмирела, может, Анна ее извела работой и придирками — этому я была только рада. Этой ночью и Степанида могла спать спокойно, поскольку небо опять затянуло облаками и идти искать в реке то, чего в ней быть никак не могло — кошель с деньгами — не стоило и пытаться. Может быть, даже началась бы гроза и вспенила реку.

После ужина я разделась и легла в кровать, перед тем дав Авдотье и Луке окончательные наставления о продаже шуб и платьев. Как последнее на сегодня, я разложила на одеяле кривые каракули старосты с описью имущества от столового серебра до старой сохи. И, разбирая недописанные, с ошибками, скачущие по всему листу слова, я обнаружила в списке среди вилок и старой рухляди вещь, которую найти не ожидала никак.

Глава двенадцатая

Огромным усилием воли я заставила себя остаться в постели и не кинуться тотчас к Луке с расспросами. Если он внес эту вещь в списки, значит, знает, где она находится? И есть все шансы, что она там пролежит до его возвращения?

Вызовет ли у него подозрения, если я немедленно потребую ее принести?

Что это такое?

Что я видела на той картине? Оно, не оно?

По описанию: медальон красного золота. «Мидолен краснова золота», если точнее. И никакой цены, хотя против остальных пунктов — не везде, но — Лука суммы проставил. Выглядело это так: «Соха, у купца в городе по случаю купленная за пять с половиной грошей, почти новая». Если исключить, конечно, грамматические ошибки, но они не мешали пониманию.

В уме я считала плохо. Настолько, что по-детски использовала собственные пальцы, чтобы выяснить, какой суммой располагаю. Небольшой: всего-то около сотни грошей. Все, что хоть чего-то стоило, было мне нужно, а часть, судя по заметкам Луки, легко можно было выкинуть. «Телега старая, шестой год в сарае поломанная стоит», «Топор тупой, без топорища». К столовому серебру староста отнесся вообще без почтения: «Всякое для барского стола из серебра, половина гнутая».

Нигде в своей комнате я не нашла украшений. То ли барышня Нелидова давно все распродала, то ли этим озаботился ее братец. И все равно было смешно сквозь слезы: тряпки стоили дороже нужных, необходимых вещей…

Потом я вспомнила, что еще во времена моего детства обокрали нашу соседку и вынесли шубу, телевизор и платья, и немного примирилась с действительностью. Я ведь в прошлой жизни застала эпоху, когда меховой воротник был лакомой добычей домушника.

Собрав записки Луки, я проверила, заперты ли окна, посетовала, что нельзя запереть изнутри дверь, и легла в кровать. Сон не шел, я пыталась не ворочаться, и в конце концов это сработало: я уснула и проснулась уже от конского ржания прямо за окном.

Я подхватилась, кинулась к окну, но там всего-то Кузьма запрягал лошадь, ту самую, нашу единственную, а Федот и Лука грузили сундуки и друг с другом ругались. Я поморщилась: стоило и мне бы подумать, как одна лошадь повезет столько тяжестей, но крестьяне — народ смекалистый, выход нашли, вытащив вещи из сундуков и просто сложив их. Пол телеги — или как он правильно назывался — был не особо чист, но Лука накидал соломы, в общем, покачала я головой, крестьянину можно ставить любые задачи, и при достаточном мотивировании он исполнит их лучшим образом.

У меня же был запланирован визит к соседу — графу, или как повезет, может, ограничусь графским приказчиком. Я подошла к своему туалету со всей ответственностью, хотя, если честно, не из чего было мне выбирать. Самое приличное, не потрепанное платье, накидка, волосы заплести.

Платьев, которые барышня могла надеть без посторонней помощи, у меня не оказалось, и я постучала в окно, призывая слуг; жестами, как смогла, показала Луке — кликни Авдотью. Она явилась спустя пару минут, нахмуренная, но любезная, помогла мне одеться, после я ее отпустила, наказав вернуться с хорошей выручкой.

Лука вчера объяснял, что дорога займет много времени из-за того, что моста нет: нужно ехать через графские земли, поворачивать к мосту, который стоял на землях дальнего монастыря, затем возвращаться — примерно три-пять часов плюсом, если я поняла его правильно. Да, мост был нужен, очень нужен, и хороший мост, подумала я; и если мне позволит закон, с проезжающих можно брать плату?..

Но всерьез я на такую удачу не рассчитывала.

Что идти к графу придется пешком, я сообразила только за завтраком, но планы менять не стала. На завтрак мне подали несоленую кашу, похожую на нашу овсянку, но более сладкую, с какими-то мелкими сушеными ягодками. Все-таки понятие «голод» у меня-Вероники от крестьянского отличалось. Я косилась на Анну, хлопотавшую возле меня, но не стала спрашивать, что она ест, когда есть нечего.

От барского дома Нелидовых до реки было недалеко, может, с полтора километра, а там я рассчитывала как-то перебраться на ту сторону и нанять — договориться — повозку. Шла я абсолютно наобум, но где-то должен был быть брод, а еще — та самая излучина, о которой говорил Лука, и омут, куда лучше не попадать. Так или иначе мне нужно осмотреть свои владения, успокаивала я себя, потому что сунулась как есть очертя свою бедовую голову, все потому, что пообещала явиться к графу, забыв про единственную лошадь.

Помещица! Если бы я не появилась здесь, сколько бы это имение еще протянуло? И что смогу сделать я, чтобы все это не пошло прахом?

— Барышня! Елизавета Григорьевна! Преблагой в помощь, собрались куда?

Я задумалась и не расслышала, как меня нагнала телега, которой правила полная веселая монашка. Она была совсем еще молодой, моя ровесница или чуть старше, улыбчивая, смешливая, в светло-сером одеянии, и она придержала лошадь, поравнявшись со мной.

— Доброе утро, сестра, — осторожно ответила я. — Иду к графу Александровскому.

Прозвучало настолько нелепо даже для меня самой, что я не удержалась от улыбки, а сестра так и вовсе расхохоталась.

— Ближний путь, Елизавета Григорьевна! — махнула она рукой. — Не по пути мне, да Премудрейший что велит? «Путника на дороге не оставляй». Садитесь, подвезу, заодно — вот правда, ведут нас пути свыше — у его сиятельства спрошу, что он насчет колокольни надумал. А то обещать горазд!

Я не стала проявлять неуместную гордость. Сестра, как я полагала, не хуже прочих в курсе моих скверных дел и не менее паршивого финансового положения. Мне, по крайней мере, она не сказала ни про какие обещания, данные мной или братом церкви, а значит, то ли я их обдуманно не давала, то ли не с чего было и обещать.

Церковная лошадка бежала резво, а сестра оказалась разговорчивой. Звали ее Феврония — «отец Петр мне с утра и говорит, езжай, мол, Феврония, с нашими требами по дворам», была она кем-то вроде казначея, что меня сильно удивило, а в миру — старшей купеческой дочкой. «Как думала, что придется то замуж, то с детьми, то в торговле — аж жить не хотелось, а отец на исповеди и говорит — то, мол, Преблагой тебя на путь служения ему наставляет, так послушала отца и ни разу не пожалела». Да, пожалуй, в этом времени в церкви было лучше всего… Знай себе молись да исполняй послушания, всегда сыт, всегда в тепле, всеобщее уважение обеспечено.

Из быстрой, сбивчивой, но довольно увлекательной речи сестры Февронии я узнала, что служат здесь одинаково и мужчины, и женщины, и даже женщины-священники есть. Что церковь, похоже, самостоятельная единица, как государство в государстве, и исполняет обязанности своего рода мирового судьи в определенных спорах, в том числе семейных. Чтобы проверить свою догадку, я уточнила, как долго может рассматриваться спор между сестрой и братом, и получила исчерпывающий ответ, что если спор имущественный или по отношению к императору, то есть к государству, то это к судье общественному, а если неимущественный или развод — то в суд церковный. Я не знала пока, зачем мне это, но не сомневалась, что в будущем пригодится.