Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь нужно сказать следующее: колумбийская политика, господа присяжные читатели, – любопытная игра. За словом «устремление» стоит слово «каприз», за словом «решение» – «истерика». Дело, которое нас интересует, развивалось именно по этим простым правилам, да к тому же так быстро, как бывает только с недоразумениями… В начале августа Мигель Антонио Каро, верховный капризун нации, услышал, что El Relator готов смягчить свою позицию, если его снова откроют. Эта новость отдает победой: не имеющие себе равных по строгости законы цензуры, введенные в так называемую эпоху консервативной Регенерации, одержали верх над бунтарской писаниной безбожников-либералов. Так думает Каро, но на следующее же утро El Relator выводит его из заблуждения: в нем публикуется одна из самых ожесточенных инвектив, когда-либо направленных против консервативной Регенерации. Президент Каро, естественно, чувствует себя обманутым. Ему никто ничего не обещал, но в его мире, маленьком частном мирке, состоящем из латинских классиков и глубокого презрения ко всему, с чем он не согласен, произошло ужасное: реальность не прогнулась под его фантазии. Президент бьет ручками и ножками, в ярости бросается на пол дворца Сан-Карлос, швыряется погремушкой, ноет, рыдает и отказывается доедать обед… а реальность остается прежней: El Relator все так же существует и все так же враждебен ему. Люди, находящиеся в ту пору рядом с ним, слышат от него, что Сантьяго Перес Маносальбас, бывший президент Колумбии, – лжец, клоун, человек без чести. Слышат, как он, уверенно, словно оракул, предсказывает: проклятый либерал, не знающий ни Бога, ни Родины, приведет страну к гражданской войне, и единственный способ избежать этого – выдворение. Окончательный указ об изгнании публикуется 14 августа.
Разумеется, Сантьяго Перес—старший, исполнил предписание – смертная казнь для отказавшихся уезжать была в Колумбии времен Каро делом обычным – и отправился в Париж, любимое место назначения высокопоставленных латиноамериканских буржуа. После первых угроз Сантьяго Перес—младший попытался выехать из страны: добраться из Боготы до реки Магдалена и сесть в порту Онды на первый пароход до Барранкильи, а оттуда переместиться в Европу. «По правде говоря, я не чувствовал себя в опасности, – рассказывал он мне много лет спустя, когда наши отношения уже допускали такой тон и такие признания. – Я уезжал из Колумбии, потому что после того, как поступили с моим отцом, не мог там дышать; я уезжал, чтобы по-своему наказать мою страну за неблагодарность. Но попав в Онду, отвратную, невыносимо знойную деревушку, где живет полтора человека, я понял, что ошибался». Лондонскими ночами Пересу Триане по-прежнему снилось, что его вновь задерживают в Онде полицейские, вновь сажают в Слепую – самую страшную тюрьму на всей Магдалене, – но во сне самый молодой полицейский, поглаживая пух над губой, объяснял ему то, что никто не объяснил наяву: приказ пришел из столицы. Какой приказ? Кто его отдал? Во сне невозможно было понять, как и наяву. Перес Триана никогда никому, даже Гертруд, не рассказывал про время, проведенное в Слепой, в темной камере, где глаза у него слезились от испарений человеческого дерьма, а одежда не сохла из-за омерзительной тропической влажности. Он сидел совсем недолго, но не смог бы пересчитать на пальцах одной руки все случаи желтой лихорадки, про которые услышал за это время. Скоро, думал он, настанет и его черед: каждый комар, каждый микроб мог оказаться врагом. Он был уверен, что его приговорили к смерти.
Арестованный, конечно, не знал этого, но на рассвете второго дня в Слепой, пока он нехотя жевал свой завтрак – единственную арепу[21], да и ту без сыра, – боготинский адвокат Франсиско Санин, проводивший в Онде летний отпуск, услышал о его аресте. К тому времени, как Санин прибыл в Слепую, Перес Триана так употел, что крахмальный воротничок рубашки уже не давил ему шею; у него было ощущение, что щеки обвисли, но проверить не получалось: проводя рукой по лицу, он чувствовал только шершавую щетину. Санин оценил положение, спросил про обвинения, получил уклончивый ответ, отправил протест в Боготу, однако документы вернулись в нераспечатанном конверте, без всяких пояснений. Тогда ему пришло в голову, что единственное решение заключается в том, чтобы солгать. Когда-то давно, ведя бизнес в США, Перес Триана был вынужден подписать нечто вроде присяги по отношению к американскому государству. Санин написал одному министру, некоему Мак-Кинни, процитировал этот документ и пожаловался: гражданин Соединенных Штатов находится в смертельной опасности, поскольку условия тюрьмы антисанитарны. Ложь была рискованная, но она сработала: Мак-Кинни с простодушием ребенка поверил каждому слову и, повышая голос и стуча кулаком по столу, заявил соответствующий судебный протест. Через несколько часов Перес Триана уже возвращался в Боготу, с ужасом оглядываясь назад и ощущая смутную благодарность той силе, которую имеет голос Дяди Сэма в наших широтах. На сей раз, думал он, сомнений и поводов для преждевременной ностальгии нет. Он должен бежать: каждая частичка собственного измученного тела просила об этом. Если путь через Магдалену отрезан, он найдет другой, менее очевидный. Так что Перес Триана уехал через Восточные равнины, выдав себя за священника, окрестил немало зазевавшихся индейцев, проплыл по трем рекам, видел невиданных прежде зверей и добрался до карибского побережья, оставаясь неузнанным, но и перестав узнавать самого себя. А потом описал все это в литературном произведении.
Книга «От Боготы до Атлантики» была переведена на английский и опубликована издательством Уильяма Хайнеманна с предисловием шотландского любителя приключений, писателя-дилетанта и лидера социалистов Роберта Каннингема-Грэма, чье представление о Боготе как об Афинах индейцев чибча кажется мне скорее остроумным, чем верным. Это случилось в 1902 году, а в ноябре 1903-го, за несколько часов до того, как я постучался в его дверь – один эмигрант просит помощи у другого, ученик ищет учителя, – Перес Триана получил письмо от Сиднея Поулинга, своего редактора. «И еще вот о чем я хотел с Вами поговорить, мистер Триана, – значилось в том письме. – Как Вам наверняка известно, мистер Конрад, чью великолепную повесть „Тайфун“ мы издали в апреле, работает сейчас над сложным проектом, касающимся латиноамериканской действительности. Осознавая свою ограниченную осведомленность в этой теме, мистер Конрад обратился к помощи мистера Каннингема-Грэма для дальнейшей работы над книгой, но также он прочел и Вашу книгу и попросил узнать у Вас, мистер Триана, не согласитесь ли Вы ответить на короткий список вопросов, который мистер Конрад передаст Вам при нашем посредничестве».
«Меня читал Джозеф Конрад, – думает Перес
