Иное решение - Андрей Семенов

Мимо проходил какой-то комкор, дородный и важный.

– Степаныч, – окликнул его Филипп Ильич. – Иди-ка сюда, у меня к тебе дело есть.

Вместе с комкором он удалился, не привлекая к себе ничьего внимания.

XVI

Наступило Первое мая 1940 года.

Коля и Сарафанов проснулись ни свет ни заря и в десятый раз разглаживали форму и поправляли врученные накануне ордена. Накануне они даже не стали буйно обмывать награды, ограничившись бутылкой сухого вина и решив оставить этот вопрос до возвращения в дивизию. Из окна гостиницы было видно, как в сторону Красной площади идут толпы веселых, нарядно одетых людей. Около десяти часов промаршировали батальонные колонны войск, которым предстояло пройти на сегодняшнем параде. В начале одиннадцатого Коля и Сарафанов, потеряв терпение, вышли из гостиницы и направились на площадь занимать места. Справа и слева от Мавзолея построили две огромные трибуны для почетных гостей. Перед ними растянулась цепочка милиционеров в белых парадных гимнастерках и остроконечных шлемах. Коля вслед за Сарафановым прошел на левую трибуну, и они заняли места в третьем ряду с края, возле самого Мавзолея.

Коля осмотрелся вокруг себя, и у него перехватило дух. Вокруг него стояли люди, которых знала и которыми гордилась вся страна. Это были выдающиеся ученые, знаменитые артисты, крупные руководители, мужественные полярники, знатные полеводы и хлопкоробы, передовики производства – последователи Паши Ангелиной и Алексея Стаханова. Коля почувствовал себя не в своей тарелке. Ровно четыре года тому назад, день в день, лежал он на лугу, подстелив плащ дяди Коли и глядя в облака, и вокруг него жевали траву колхозные коровы. Всего четыре года прошло, и вот он, Коля Осипов, стоит тут, возле Мавзолея, на одной трибуне с лучшими людьми страны, а с его груди пускает солнечные зайчики бордовый орден. Пожалуй, впервые Коля задумался над тем, как он повзрослел за эти четыре года. И дело не в том, что он уже не подпасок, а красный командир, не в том, что занимает командную должность в штабе дивизии. Взрослым его делало то, что совсем недавно он видел смерть. И не просто видел ее совсем близко, он сам полз за ней и сумел ухватить ее за косу. За это и орден.

Коля стал разглядывать площадь. ГУМ, кремлевская стена и музей были украшены ярким кумачом. Напротив трибун, от памятника Минину и Пожарскому до музея стояли стройные ряды красноармейцев и краснофлотцев. За ними, возле самого ГУМа, располагались несколько тысяч зрителей, преимущественно в белых рубашках и платьях. У всех было праздничное, приподнятое настроение. Над площадью стоял ровный гул тысяч голосов, негромко переговаривающихся между собой людей. Коля перевел взгляд влево. На брусчатке перед Мавзолеем стояли человек десять военных, двое из которых были в морской форме, – высший командный состав РККА и РККФ. Коля потянул Сарафанова за рукав, показывая в ту сторону:

– Товарищ полковник, смотрите.

Сверкая эмалью орденов, поглаживал свои знаменитые усы Буденный. Возле него стояли Кулик и Мехлис. Чуть поодаль командарм первого ранга Шапошников о чем-то разговаривал с флагманом флота второго ранга Кузнецовым.

Коля рассматривал эту группу военных во все глаза. Вот она – живая легенда! Как близко!!! Только руку протяни. Во всех школьных учебниках были портреты Семена Михайловича Буденного. Про геройские подвиги Первой Конной слагали песни и снимали фильмы. А слова «буденовка», «Ворошиловский стрелок» ежедневно напоминали о славном прошлом доблестной Красной армии и ее легендарных полководцах – Буденном и Ворошилове. Это они рубили в капусту беляков, это они штурмовали Перекоп и форсировали Сиваш. Эх! Ну почему Колька не родился раньше?!

Он смотрел на Буденного и представлял себе, что если бы он был старше, то тоже мог бы лететь с этими двумя героями в кавалерийской лихой атаке на белогвардейские цепи или махновские банды. Колька представлял себя в героическом и славном двадцатом году конником Первой Конной, с шашкой наголо мчащимся во весь опор на взмыленном вороном коне. Ну, на худой конец, на тачанке. И пусть его ранят в том бою, пусть даже убьют, но зато сам Буденный подойдет к его гробу и скажет пламенную речь, которая поднимет на борьбу с мировой контрой сотни новых бойцов.

От сладких грез его отвлек какой-то незнакомый мужчина, который встал на трибуне рядом с ним и всеми силами старался привлечь его внимание. Мужчина был высокий, черноволосый, в праздничной белой рубашке, заправленной в светлые брюки. На верхней губе темнели щегольские усики «в нитку», южные маслянистые глаза смотрели внимательно и нетерпеливо.

– Вам чего? – простодушно спросил его Коля.

– Разрешите представиться, Константин Симонян, – отрекомендовал себя мужчина. – Сотрудник «Литературной газеты». Товарищ старший лейтенант, вы, я вижу, воевали на Карельском перешейке. Нашей читающей публике будет интересно и полезно узнать, что называется, из первых рук, о героических подвигах, которые совершали доблестные красные воины на фронте борьбы с белофиннами.

– Ну?.. – опять спросил Коля, не понимая, при чем здесь он.

– Не могли бы вы рассказать, например, за что получили этот орден, – Симонян показал на орден Красной Звезды. – Вот лично вы какой подвиг совершили?

Коля снова, как и вчера, вспомнил минувшую зиму, вспомнил, как полз по голому полю, на котором «кукушка», засевший в лесу, убил четверых его подчиненных. Так разве это подвиг – посылать подчиненных на смерть?

Коля нахмурился.

Подумав, что старший лейтенант стесняется своего начальника, настырный Симонян обратился к Сарафанову:

– Товарищ полковник…

– Иди на хрен, – отрезал Сарафанов. – Сталин идет.

И в самом деле вдруг все стихло. Многие тысячи людей, собравшихся сейчас на площади, разом перестали говорить и повернули головы в сторону Мавзолея. Наступила такая пронзительная тишина, что было слышно, как в небе резвятся легкомысленные стрижи.

Из дверей Мавзолея показался Сталин.

Он, улыбаясь, подошел к военным, поздоровался с Шапошниковым, Буденным, потом и со всеми остальными военачальниками. Следом за ним вышли люди, которых чаще привыкли видеть на портретах: Калинин, Булганин, Вышинский, Ярославский, Молотов, Каганович, Маленков, Микоян, Берия. Они тоже подошли и поздоровались с военными. После обмена рукопожатиями все стали подниматься на Мавзолей. Военные остались на площадке первого пролета справа от дверей, а руководители партии и государства прошли на верхнюю трибуну. Поднявшись, Сталин подошел к правому краю трибуны и помахал рукой людям, толпившимся у ГУМа, и отдельно – стоящим на трибуне возле Кремлевской стены. Площадь взорвалась приветственными криками.

Кто-то крикнул:

– Да здравствует товарищ Сталин!

– Слава великому Сталину! – поддержали его.

Толпа, потеряв от ликования голову и забыв при виде вождя обо всех повседневных мелочах, зашлась в верноподданническом экстазе.

Родители подняли на плечи своих чад, чтобы те могли поверх голов лучше разглядеть вождя и учителя. Со всех сторон неслись крики: «Да здравствует!.. Слава!.. Ура!»

Сталин еще раз, улыбаясь, помахал рукой и направился к левому краю.

Тут все повторилось точно так же, как и минуту назад: взмах руки, приветственный возглас из толпы и новый, еще более мощный рев.

Живой бог вознесся на Мавзолей.

Во всем этом действе было что-то ритуально-мистическое: Лобное место, на котором когда-то обезглавливали разбойников, море красного цвета на стене и окружающих зданиях, красные флаги и транспаранты, могила не зарытого покойника, накрытая массивной гранитной пирамидой, на которой стояли люди. Все это выглядело святотатственно великолепно, как гигантская сатанинская месса.

Сталин вернулся на свое место в центре трибуны, туда, где были установлены микрофоны. Все затихли и замерли, ожидая, что Сталин станет сейчас говорить речь. Но тут ударили куранты на Спасской башне. Отыграв знакомую всей стране мелодию, колокола стали бить полдень. Одновременно с двенадцатым ударом из ворот Спасской башни на белом коне, легко и изящно сидя в седле, выехал нарком обороны Ворошилов. Вся его фигура, посадка головы, разворот плеч показывала всем, что командует парадом первый красный офицер и первый советский сановник.

Оркестр грянул «Встречный марш». Ворошилов подъехал к самой крайней батальонной колонне и обратился к бойцам и командирам:

– Здравствуйте, товарищи красноармейцы!

Ему никто не ответил. Потянулись секунды: раз, два, три – и дружный рев вырвался из тысячи глоток:

– ЗДРА!.. ЖЛА!…ТОВА!… НАРКО!.. ОБОРОНЫ!!!

Ворошилов оглядел строй с высоты своего коня.

– Поздравляю вас с праздником – Первое мая!

И снова гробовая тишина повисла над площадью: секунда, другая, третья. Ворошилов тронул поводья, разворачивая коня, и тут: