Смертельная игра - Фрэнк Толлис

Голос Розы сорвался на рычание — странный, приглушенный звук, поднимающийся из глубины горла. Скоро среди беспорядочного бормотания можно было различить еще кое-что:

— Тео… Никогда… это последний раз, клянусь, я… Боже, помоги мне, я…

Снова наступило молчание. Слышно было только, как тихо гудит печь.

— Вашу голову сдавливает, — сказал Либерман. — Голоса становятся громче. Что вы слышите?

— Голосов больше нет.

— Вы уверены?

— Проехал экипаж по улице… Кричит уличный продавец… шнурки, покупайте шнурки… шнурки.

Либерман убрал руки с головы Розы и снова сел на стул. Лицо девушки снова стало безмятежным, как у спящего ребенка.

21

Днем ничего не произошло, и в больничном отделении было спокойно, как на озере летним вечером.

Сабина Рупиус закончила престижный колледж Рудольфинерхаус, куда принимали только девушек «из хороших семей», чтобы сделать из них отличных медсестер. Его выпускницы славились добросовестностью и профессионализмом. Но сейчас эта примерная ученица думала совсем не о работе.

Она должна была раскладывать лекарства для пациентов, но, проверив дозировку желатиновых капсул с хлоралгидратом для фрау Ауэрбах и уже собравшись налить фрау Бертрам ментоловую микстуру от кашля, Сабина погрузилась в мечты, предметом которых был доктор Штефан Каннер.

Вне всякого сомнения, доктор Каннер был очень привлекательным мужчиной. Сабина представила его лицо с удивительно голубыми глазами. От одного только воспоминания об этих глазах у нее странно щекотало в животе и вспыхивали щеки. Он был разборчив в одежде и всегда выглядел элегантно. Когда доктор Каннер стоял рядом, Сабину пьянил запах его одеколона.

Сестра Рупиус тряхнула головой.

— Так не пойдет. Это совсем никуда не годится.

Она заставила себя сосредоточиться на бутыли с капсулами хлоралгидрата. Сверившись еще раз с назначением для фрау Ауэрбах, Сабина со вздохом сняла тяжелую крышку.

Прядь каштановых волос выпала из-под шапочки сестры Рупиус, она недовольно поморщилась и заправила локон обратно, закрепив его заколкой. Изучив свое отражение в металлической поверхности тележки, девушка осталась довольна.

«У меня большие глаза и изящный подбородок. Я совсем не уродина».

Подняв взгляд, она увидела, что гувернантка-англичанка подошла к постели фройляйн Дилл, и женщины начали любезно беседовать.

Сестра Рупиус вытащила пробку из темно-зеленой бутыли с ментоловой микстурой от кашля, отмерила две чайные ложки в стаканчик и сделала отметки в листах назначений фрау Ауэрбах и фрау Бертрам.

Молодая женщина и англичанка продолжали говорить вполголоса. Сестра Рупиус еще не совсем очнулась от грез: образ доктора Каннера еще стоял перед глазами, не давая вернуться в реальность. Словно сквозь сон сестра увидела, как фройляйн Дилл открывает свою корзинку с рукоделием.

И снова Сабина Рупиус тряхнула головой, чтобы отогнать видение.

Фройляйн Дилл показывала гувернантке-англичанке незаконченное вязание, затем вытащила из корзинки пряжу и ножницы.

Улыбка исчезла с лица англичанки так внезапно, будто солнце вдруг поглотила туча. Сестра Рупиус наблюдала, как фройляйн Дилл безуспешно пыталась успокоить напуганную девушку. Но та ни на что не реагировала. На лице англичанки застыл ужас, взгляд был прикован к пряже и ножницам.

— Сестра! — позвала фройляйн Дилл. — Сестра, с ней что-то не так!

Сестра Рупиус наконец встала и подошла к кровати Дилл.

— В чем дело, фройляйн Дилл?

— Мы разговаривали, — принялась объяснять молодая женщина, — как вдруг фройляйн замолчала и как-то странно посмотрела на меня, словно испугалась чего-то.

Сабина наклонилась к гувернантке и положила руку ей на плечо.

— Мисс Лидгейт? — сестра Рупиус потрясла англичанку за плечо. — Мисс Лидгейт, что с вами?

Девушка не ответила. На нее будто напал столбняк, только левая рука сжимала правую так сильно, что под впившимися ногтями на тонкой коже проступили капельки крови.

— Сестра?

Сабина взглянула на фройляйн Дилл и увидела, что ужас англичанки передался и ей.

— Сестра, — повторила девушка дрожащим голосом. — Посмотрите на ее губы, она пытается что-то сказать.

Сабина Рупиус поднесла ухо к самому рту девушки. Мисс Лидгейт действительно что-то говорила, но не по-немецки. Сестра Рупиус не слишком хорошо знала английский: она разобрала всего несколько слов и хотела в точности запомнить, что говорила женщина.

— Я это сделаю, если не ты, — говорила гувернантка. — Я сделаю это. Я сделаю это, если ты не можешь…

22

Замок был закреплен в маленьких тисках. Единственная свеча горела на камине, но этого было достаточно. Он четко представлял себе устройство механизма, а проворные пальцы без труда справлялись с любым замком.

Уже много лет он занимался этим, чтобы отвлечься. Кто-то играл в шахматы, кто-то разучивал музыкальные партии или читал стихи, а Карл Уберхорст возился с замками. Это занятие требовало столько внимания, что он мог забыться и не думать о грустном — о своем одиночестве и утратах.

Иногда у него уходили месяцы на то, чтобы методом проб и ошибок выработать определенную последовательность действий и вскрыть какой-нибудь замок. Но он был одинок, жизнь — бедна событиями, и для Уберхорста не имело значения, сколько времени займет решение поставленной задачи. Казалось, терпение его было бесконечным. Кроме того, он был убежден: нельзя понять, как работает замок, не вскрыв его хоть однажды.

Несмотря на то, что Уберхорст был человеком чувствительным, он не обладал богатым воображением. Но иногда открывание замков вызывало в нем что-то близкое к поэтическому вдохновению. Во время работы в голове Уберхорста возникала красочная картинка. Он чувствовал себя астрологом, разгадывающим тайны вселенной, влюбленным мужчиной, побеждающим сопротивление скромницы, Эдипом, разгадывающим загадку сфинкса. Некоторые замки надо было уговаривать, соблазнять, прибегая к хитрости и ловкости, тогда как другие приходилось брать штурмом.

Замок, над которым он сейчас работал, относился к «детекторам» Чабба, недавно запатентованным в Америке. С такими замками нужно было обращаться очень осторожно: если рычажки поднять слишком высоко, язычок замка блокируется, и тогда придется ключом открыть и закрыть замок снова и начать все сначала. Прикусив нижнюю губу, Уберхорст ввел отмычку и стал проверять каждый рычажок, чтобы найти тот, который удерживал язычок.

Кроме отдыха и ухода от реальности, единственное хобби Уберхорста служило и другим, скрытым целям. Где-то в глубине его темной души пустили корни ростки амбиций: обширные знания этих механизмов позволят ему когда-нибудь создать по-настоящему неуязвимое устройство, которое нельзя будет вскрыть отмычкой. Лежа в своей кровати перед сном, он видел плавающий в темноте образ замка: штифтово-пружинный механизм с вращающимся цилиндром…

Уберхорст закрыл глаза и, приподняв рычажок, почувствовал небольшое сопротивление.

— Еще немного… еще чуть-чуть…

На этом этапе кроме навыка требовалась интуиция. Уберхорст решил рискнуть.

— Очень аккуратно…

Он потянул слишком сильно, зацепив рычажком край пружины.

Язычок был заблокирован.

Уберхорст вздохнул, вынул отмычку и принялся анализировать свою ошибку. Однако ход его рассуждений был прерван внезапно всплывшим образом, преследовавшим его всю неделю: перед мысленным взором он увидел инспектора с темными кругами под глазами, торчащими вверх усами, который своим крупным телом, казалось, заполняли всю мастерскую… Потом всплыли последние слова их беседы:

— Вы, должно быть, ошиблись, инспектор.

— Почему?

— Это невозможно.

— В самом деле? Даже для искусного слесаря?

Если не быть осторожным, очень скоро можно оказаться на виселице.

23

Либерману было не по себе от того, что он принял приглашение отца отобедать с семьей. Когда же выяснилось, что кроме родителей и младшей сестры Ханы за столом будут и старшая сестра Лея с мужем Иосифом и маленьким Даниэлем, беспокойство его достигло апогея. Мендель, очевидно, решил воспользоваться визитом сына, чтобы собрать всю семью и отпраздновать шаббат.

Подняв чашу с вином, Мендель стоял во главе стола и по памяти читал молитву «Киддуш» с торжественностью ветхозаветного пророка.

Мендель прекрасно знал, что его сын не имеет ни малейшей склонности к соблюдению еврейских традиций, но упорно не желал это признавать. Либерману иногда казалось, что отец как будто ведет долгую осаду, постоянно стараясь ослабить его сопротивление, сталкивая его при любой возможности с их национальными обычаями и ритуалами.