Ошибка господина Роджерса - Владимир Востоков

ОШИБКА ГОСПОДИНА РОДЖЕРСА

оезд шел медленно, словно давал возможность внимательней рассмотреть незнакомую землю. Аккуратные домики, тянувшиеся вдоль полотна железной дороги. Земельные наделы, тщательно отделенные от мира не высокими, но глухими заборчиками… Кое-где в окнах уже горел свет. Рано поднимаются люди, значит, у них немало забот. Но в эти минуты я думал не о чужих заботах.

Все было для меня новым, интересным, необычным.

Заграница… Через каких-нибудь полтора часа — знаменитая Вена.

Пожалуй, не только я один поднялся в полночь, умылся, оделся, приготовил вещи. Возле окон группками и в одиночку стояли пассажиры и рассматривали маленькие, чисто убранные станции, которые мы проезжали.

А поезд громыхал на стрелках, вагоны ритмично покачивались, мелькали встречные составы.

Я нетерпеливо поглядывал на часы. И неизвестно, что меня больше волновало: встреча с братом или с чужим миром.

В последнем письме брат предупредил, чтобы я не выходил из купе. Иначе как он меня узнает! Ведь прошла целая вечность! Тридцать лет.

Город приближался… Он был где-то рядом. Заводы, закопченные домики, оживленные пригородные станции…

Я, наверное, очень волновался, потому что даже не заметил, как поезд, замедляя ход, остановился у перрона.

Да… Мне нужно занять свое место. Люди торопились. И я прошел в купе, примостился на своем диване и стал рассматривать невзрачный номерок, по которому брат сможет меня отыскать… Не по глазам, не по голосу, а по номеру.

Вагон пустел… Вдруг в купе ворвался полный розовощекий мужчина. Через секунду я оказался в его крепких объятиях. До сознания медленно доходили детали. Почему у него такие пухлые щеки? Большой живот. И весь он словно бочонок. Ну, допустим, потолстел, но голос тоже чужой… Язык! Конечно, и язык чужой.

Толстяк продолжал меня хлопать по плечу, обнимать, шумно и пыхтя радоваться, а я все не мог прийти в себя.

Кто это? Неужели это. мой брат?

Наконец он отступил, насколько позволяло тесное купе, чтобы лучше меня рассмотреть.

— Якый ты у мэне молодэц, Павлуха! Прыихав! — громко причмокивая, восхищался он.

«Почему Павлуха, при чем тут украинский язык?» — проносилось в моем сознании, прежде чем я понял, что передо мной стоял совершенно чужой человек.

— Алексей, а не Павлуха. Вы ошиблись.

— Как Олексий? А дэ Павлуха? Якэ у вас мисцэ? — все еще не понимая, что происходит, басил толстяк. И его маленькие глазки, вынырнув из-под жирных век, удивленно уставились на меня, потом на номер моего места.

— Седьмое, — сказал я.

— А мени трэба симнадцатэ. Пробачьте. Я вид щырого сердца… Пав-лу-ха! — закричал он, с трудом выбираясь из моего купе.

Я опять опустился на свое место. Почему-то эта, казалось бы, невинная ошибка испортила мне настроение.

В купе заглянул высокий, сухощавый, с родинкой на щеке, элегантно одетый мужчина.

Зоря! Конечно, это Зоря! Он не бросился ко мне, а только прошептал:

— Святая дева Мария! Наконец-то…

Мы не знали, что сказать друг другу. Не было шумных восторгов. Было только удивление и какая-то непонятная грусть.

У него влажно поблескивали глаза. Зоря и не пытался скрывать своего состояния.

— Наконец-то, — то и дело повторял он.

Прошел проводник, напомнив, что все пассажиры давно сошли и нам не мешало бы сделать то же самое.

— Ну конечно, конечно… — заторопился Зоря. — Надо спешить. Не хватало, чтобы нас затащили в тупик. — Он улыбнулся. Но улыбка его тоже показалась мне грустной.

— Ну, пойдем же, Алексей.

Мы оба были настолько взволнованы встречей, что пришли в себя уже позже, когда сели в машину. Зоря, осмотрев меня внимательно, произнес:

— Мне просто не верится, что ты рядом со мной. Алешенька, милый мой человек… Как я рад. Как хорошо и тепло у меня на душе.

— Я тоже рад.

О чем говорилось? Странно, но я не помню, о чем говорили с братом.

— И сколько же ты погостишь у меня? — спросил он.

— Две недели.

— Так мало? — искренне огорчился Зоря. — Я тебя не отпущу. Так и знай, не отпущу.

— Больше нельзя. Увы! Виза…

— Впрочем, и две недели не так уж мало, — согласился он и вздохнул: — Сколько лет мы не виделись, Алешенька?

— Считай, с сорокового года.

— Да. Скоро тридцать один… Много воды утекло за это время.

— Если бы только воды…

— Время летит, не угонишься. А мы стареем…

— Стареем… — согласился я.

Мы внимательно рассматривали друг друга и оба не стеснялись этого,

— Алешенька, — робко спросил брат, — а о просьбе моей, наверное, забыл?

— Да что ты! — всполошился я. Мне было приятно, что он вспомнил о главном.

— Неужели привез? Вот уж уважил. Пожалуйста. Прошу тебя…

Я полез в портфель, достал целлофановый мешочек с землей и передал его брату.

— Оттуда? — все еще не верил он.

— Специально ездил.

Перед светофором Зоря затормозил и повернулся ко мне:

— Это бесценный подарок. — Он бережно взял мешочек, подержал его на ладони, а затем положил во внутренний карман пиджака.

Мигнул зеленый свет, и мы поехали дальше. Да, в этом потоке нельзя задерживаться ни на секунду: сметут.

Я не торопился расспрашивать брата о его жизни и делах. Не спросил даже, кому принадлежит этот красавец «мерседес». Я только отвечал на его вопросы.

— Деревня на месте? — интересовался Зоря.

— Сожгли немцы. Но отстроена новая.

— И наш дом сожгли?! — сокрушался он.

— Все дотла.

— В живых-то кто-нибудь из знакомых остался?

— Видел Степана, сына тети Нюси. Помнишь? Он без ноги. Инвалид. Работает в колхозе. А больше никого, всех жизнь разметала.

Брат с сожалением покачал головой, потом бодро сказал:

— Ладно. Не будем говорить о грустном. Зачем омрачать радость встречи? Скажи лучше, как дома.

— Да все по-старому. Ни шатко ни валко.

— Выше голову. Не надо унывать. Дорогой ты мой Алешенька, как я рад встрече, — в который уже раз признался он.

— Да я и не унываю. Откуда ты взял?

Он полуобернулся, словно желал убедиться в том, что я не обманываю.

И тут мне показалось, что брат держится как-то напряженно, даже нервозно. Но нетрудно было найти этому объяснение: он долго не был на Родине. Да, наверное, никогда уже не будет. Зоря всегда был очень сдержан. А в такой ситуации, после долгих лет разлуки, нет ничего удивительного в том, что он нервничает.

— Как дела у старшей племянницы? — спросил Зоря, желая сгладить некоторую неловкость.