Стихея - Нана Рай

через мгновение в коридоре показался профессор Чейз. Сначала его глаза расширились от шока, а затем он прытко, без единого звука, бросился к Мари, но незнакомец швырнул ее прямо в его объятья. Она не удержалась на ногах и повалилась на пол, утянув за собой Уильяма. Он было дернулся, чтобы кинуться за неизвестным, но тот уже исчез. Как будто растворился в стенах замка.

Мари лежала на полу, ее локоны разметались вокруг головы и частично закрыли горящее от испуга и смущения лицо. Профессор Чейз оказался сверху, опираясь на руки. И не сводил с нее пристального взгляда:

– Как ты? – прошептал он и легким касанием убрал волосы с лица Мари.

Она глубоко вздохнула, и трепет пронзил ее, будто электрический ток, от макушки до пальцев ног.

– Нормально… – больше Мари ничего не смогла выговорить.

Уильям кивнул, продолжая смотреть ей в глаза. Мари все ожидала, что он вот-вот испугается и отпрянет, но этого не происходило. Перед тем как подняться, он на секунду прикрыл веки, словно собираясь с силами, а затем встал и притянул Мари к себе.

– Вы не ранены?

Мари покачала головой и потерла ладони, которые вдруг стали ледяными. На тыльной стороне правой руки темнел недавно заживший порез.

– Тогда предлагаю выпить чая в моем кабинете и обсудить случившееся, – произнес Уильям, и Мари, наконец, услышала в его голосе смущение.

В кабинет профессора Чейза, который находился в башне, они поднимались по винтовой лестнице. Внутри оказалось уютно: запах старинных книг, парфюм с морскими нотками, клякса чернил на пергаментной бумаге, картины в багетных рамах, кресла с потрескавшейся от времени кожей и арочные окна, пропускающие узкие полоски света.

Пока Уильям заваривал чай и разливал его по антикварным чашкам с позолоченными краями, Мари застыла возле одной из картин. На ней рыжеволосая девушка с точеным профилем стояла на коленях возле рыцаря в доспехах. Она держала его за руку и взглядом молила о чем-то, что было известно только им двоим.

– «Ламия и солдат», Джон Уильям Уотерхаус. Одна тысяча девятьсот пятый год, – произнес за ее спиной Уильям.

Знаю, – кивнула Мари. – Ламия была любовницей Зевса, потому Гера отомстила ей, превратив Ламию в змееподобное существо, которое могло превращаться в прекрасную девушку, чтобы соблазнять мужчин и пить их кровь.

– Да вы и правда разбираетесь в живописи! – восхитился Уильям.

Мари заглянула ему в глаза и тут же отвела взгляд:

– Да, мне нравится изучать картины. Когда я на них смотрю, то мне кажется, что я… дома. А реальная жизнь для меня – все равно что поход в гости.

– Вы знаете, кто на вас напал? – Вопрос Уильяма оказался столь неожиданным, что некоторое время Мари не могла думать ни о чем, кроме как о синих глазах профессора.

– Нет. Наверное, в Вэйланде такая мода пошла – нападать на меня. – Мари усмехнулась и коснулась щеки, на которой еще виднелись царапины от ногтей Джорджи. – Я уже и привыкла.

– Это не смешно. – Уильям прищурился. – Он вам что-то сказал?

Мари уже собралась ответить, но запнулась. Если признается, то лишь встревожит Уильяма. А уезжать она точно не собирается.

– Что-то прошипел про мою роль в спектакле. Теперь я поняла, почему никто не соглашался играть ведьму. Вот из-за таких индивидуумов. – Она потерла переносицу, разглаживая сердитую морщинку. – Знаете, я шла поблагодарить вас за то, что вы спасли меня в прошлый раз. А в итоге вы спасли меня снова. Боюсь, теперь я ваша вечная должница. – Она засмеялась, а потом неловко умолкла, когда Уильям даже не улыбнулся.

Вместо этого он, казалось, жадно впитывал ее смех.

– Я не скажу мисс Кэролл о произошедшем, если вы пообещаете, что будете осторожны. И перестанете ходить в одиночестве. А в случае чего обязательно обратитесь ко мне за помощью. – Он порывисто коснулся ее плеча.

Горячие пальцы обжигали даже через вязку свитера. Мари только и смогла, что кивнуть. Почему-то на профессора Чейза не действовал ее взгляд, но вместо того чтобы обрадоваться, она чувствовала себя обнаженной.

– Чаю? – непринужденно предложил Уильям, и Мари с радостью опустилась в кресло. Ноги окончательно ослабли.

Она впервые пила чай с молоком из позолоченного сервиза, с кусочками сыра с плесенью.

– Я поклонник «Рокфора», – признался Уильям. – Обычно его подают к вину, но я его ем в таких количествах, что давно бы спился. – Он улыбнулся. – Приходится заменять чаем.

«И почему у него такая красивая улыбка?»

Уильям потянулся к сахарнице, и Мари заметила цепь в расстегнутом вороте рубашки. Цепь, на которой висел уже знакомый перстень.

Неприятный холодок пробежался по спине. Теперь она вспомнила, где видела кольцо, как у мисс Кэролл.

– А какое еще творчество, кроме живописи, вам импонирует?

Витиеватый вопрос Уильяма заставил Мари смутиться еще больше.

– Поэзия. – Она крепко обхватила ладонями кружку.

– Если честно, я знал. – Уильям откинулся на спинку кресла. Правой рукой он лениво помешивал ложкой чай, и тихое монотонное позвякивание убаюкивало.

– И ждали, что я признаюсь?

– Я был готов пытать вас, пока не выбью признание.

Мари улыбнулась:

– А теперь ждете от меня декламацию?

Уильям вновь подался вперед и переплел пальцы, словно опасаясь, что может снова дотронуться до Мари.

– Очень, – прошептал он.

Сердце Мари снова забилось с удвоенной силой, а губы бессознательно зашевелились, словно только и ждали, когда Уильям попросит об этом:

– Я скатилась кровавой слезою

По распухшим от страсти губам.

Видит Бог, я ревнива порою,

И тебя никому не отдам.

Я тебя безрассудно желаю,

Я тебя безрассудно люблю.

В нашем мире нет места раю,

Я любя тебя погублю.

Та любовь, что дана лишь от Бога,

Та любовь завершилась давно.

И у нас больше нет эпилога,

Лишь распахнуто настежь окно…

Глаза Уильяма потемнели, он склонился к Мари. Он был так близко, его дыхание обжигало горячим дуновением, и трепетная дрожь сдавливала горло. Лицо Уильяма все приближалось, и Мари могла разглядеть четко очерченные губы, наверняка теплые; маленькую родинку возле правого уголка рта; тонкий, едва заметный шрам на подбородке. Ее окутал морской аромат, захватил в свои магические объятия. Сердцебиение замедлилось.

Волшебство растворилось, как утренняя пелена тумана. Он резко отстранился от Мари и встал, засунув дрожащие руки в карманы брюк. Мягкий, чувственный Уильям вдруг превратился в холодного профессора Чейза.

– Простите, Мари, но вам лучше уйти. У меня много работы.

– Много работы… – глухо повторила она.

Заторможенными движениями она медленно поставила чашку с недопитым