Кольцо (другой перевод) - Кодзи Судзуки

Предупреждаю! …не вздумайте это смотреть… …пожалеете — снова всплыли перед глазами слова Иваты. «Не пожалеем, — отбросил дурные мысли в сторону Асакава. — Мы люди привыкшие». Как-никак, а за плечами несколько лет работы в отделе социальной хроники. За эти годы Асакава такого понасмотрелся, что жестокость его не трогала, а уж жалеть себя он точно не будет.

На черной поверхности экрана вспыхнула яркая точка — будто с обратной стороны кто-то проткнул экран светящейся иглой. Точка замигала, постепенно начала увеличиваться в размере и вдруг заметалась беспорядочно по всему экрану, пока не застыла в нижнем левом углу. Через несколько секунд из точки полезли во все стороны тоненькие лучи — образовался всклокоченный световой пучок, который пополз по экрану, оставляя за собой извилистый, напоминающий червя след. Кривая светящаяся линия складывалась в слова…

Ничего похожего на допотопную технологию спроецированных титров в немых фильмах. Скорее казалось, что кто-то за кадром водит невидимой кистью, и на мягкой черной бумаге остаются неровные белые знаки. С некоторым трудом, но все же можно было прочесть появившуюся надпись: «Смотреть до конца». Словно приказ. В одну секунду эти слова исчезли с экрана, и вместо них поползли новые строчки: «Мертвец тебя сожрет». Опять три слова. Насчет мертвеца не очень понятно, вряд ли он собирается сожрать зрителя просто так. Наверное, между этими двумя предложениями пропущена связка «иначе». Тогда налицо угроза: «Не стоит останавливать кассету, не досмотрев, иначе произойдет что-то ужасное».

Фраза про мертвеца разрослась до огромных размеров, вытеснив с поверхности экрана черный цвет. Светлые буквы заполнили все пространство — черный фон превратился в молочно-белый. Однообразие сменилось однообразием.

Цвет был неестественным и неровным. Больше всего он напоминал поверхность холста, на котором, используя лишь разные оттенки белой краски, невидимый художник пытался выразить свои сокровенные идеи: прорыв подсознания, долгие годы в мучениях искавшего выхода наружу; пульсирующая воля к жизни. Казалось, мысль обрела невероятную силу, уподобилась чудовищу и сожрала тьму.

Останавливать запись не хотелось. Мертвец не ужасал, мощный прилив энергии приятно щекотал нервы…

Глаз уже привык к черно-белой гамме, но вдруг на экран хлынул красный цвет. Одновременно с этим сразу со всех сторон возник глубинный гул. Звук не имел определенной направленности, и от этого возникала иллюзия, что дом слегка потряхивает, как при землетрясении. Трудно было поверить, что маленькие телевизионные динамики способны воспроизводить звуки такой силы.

Вязкая красная лужа взорвалась изнутри, полетели брызги. Временами красной волной захлестывало весь экран.

Пока что все перемены происходили только с цветовым фоном. Четкое, бескомпромиссное чередование: черное — белое — красное. Никаких реальных образов. Интенсивная смена цвета, абстрактные образы — все это начинало утомлять. Неожиданно, будто прочитав мысли зрителя, красная волна схлынула. На экране появилось изображение горы с пологими склонами. С первого взгляда становилось понятно, что это вулкан. Изображение разрослось. Вулкан выплевывал в безоблачное небо клубы белого дыма. В следующем кадре движение камеры началось от подножья, на экране замелькали наваленные тут и там черные куски застывшей лавы.

И снова тьма — синее безграничное небо в одну секунду окрасилось в черный цвет. Затем в центре экрана появилась красная капля. Помедлив, потекла вниз. За ней появилась еще одна, а потом изображение взорвалось: миллионы красных брызг разлетелись во все стороны. Сквозь алую завесу едва виднелся расплывчатый контур горы.

По сравнению с предыдущими сценами этот образ можно было назвать конкретным. Происходящее вполне адекватно выражалось словами — извержение вулкана. Выплескивающаяся наружу лава стекала по склону в сторону камеры. Откуда же это, интересно, снято? Ладно бы они еще с воздуха снимали, а так — того и гляди, камеру захлестнет все прибывающей лавой.

Подземный гул усиливался. Буквально за секунду до того, как камеру окончательно накрыло раскаленным потоком, пошла новая сцена. Никаких связок между ними не было. Кадр внезапно сменился.

На белом фоне проступили черные широкие линии. Они сложились в чуть размытый иероглиф: «гора». Каждая линия была окружена ореолом черных точек разной величины — как если бы кто-то писал чрезмерно смоченной кистью, разбрызгивая по листу чернила. Иероглиф застыл неподвижно посреди экрана.

Потом картинка снова поменялась: две игральные кости двигаются по кругу на дне чаши. Белые кости в черной свинцовой чаше. Знаки на костях проставлены красной краской. Опять те же три цвета: белый, черный и красный.

Кости двигаются бесшумно, постепенно их движение замедляется. Вот они остановились: выпали единица и пятерка. В стороне одна красная точка, а рядом — пять черных на белом фоне… Что бы это значило?

В следующем кадре камера выхватила из темноты морщинистую старуху, неподвижно сидящую на двух циновках, расстеленных поверх дощатого пола. Левое плечо чуть выставлено вперед, руки покоятся на коленях. Старуха смотрит прямо перед собой и что-то медленно говорит. Глаза у нее разной величины. Время от времени она моргает, словно подмигивает с экрана.

«е…И с кого хойка следтова? Внимавай, че както си играеш с водата, дявола можеш да викнеш. И се пази от непознати. Нали ште раждаш догодина. Слушай старата какво ти говори. Местните пык зашто не ти харесват…» — старуха проговорила все это без выражения и неожиданно исчезла. Далеко не все из того, что она сказала, было понятно. Судя по тону, старуха кого-то поучала, что-то кому-то втолковывала. Но к кому она обращалась? И что имела в виду?

Теперь в кадре появился младенец. Его лицо заняло весь экран. Послышался крик новорожденного. Звук шел явно не из динамиков. Казалось, что он раздается где-то совсем близко, откуда-то снизу. Как будто настоящий плач живого младенца.

Камера отъехала, стали видны руки, поддерживающие ребенка. Левая — подложена под детскую головку, правая — поглаживает спинку. Красивые женские руки, которые осторожно держат ребенка. Асакава, на секунду оторвавшись от телевизора, вдруг заметил, что повторяет все жесты, которые видит на экране.

Громкий плач раздался прямо у его лица. Асакава в ужасе отдернул руки — ему показалось, что он чувствует у себя в ладонях тяжесть крошечного тельца, еще не обсохшего от околоплодных вод и крови. Сделав несколько резких движений кистями рук, будто стряхивая с них капли воды, он широко растопырил пальцы и поднес ладони совсем близко к лицу. Понюхал. Ему почудился легкий запах крови. Либо это кровь роженицы, либо… Глупости какие! Это все ему кажется. Руки у него абсолютно сухие и ничем не пахнут. Просто показалось, что он коснулся чьей-то влажной кожи. Асакава снова уставился на экран. Несмотря на беспрерывный плач, лицо младенца оставалось спокойным. При этом все тельце содрогалось от рыданий: дрожали пухлые младенческие ляжечки, дрожал зажатый между ними крохотный розовый комочек.