Крестовый отец - Семен Майданный

Рот разрывала зевота. До конца суточного дежурства, то есть до девяти утра, еще держаться и крепиться. Можно, конечно, часок покемарить, сейчас как раз наступает его черед на отдых, но потом придется выхаживать остаток смены с дурной башкой. Лучше перетерпеть, чая крепкого хлебнуть.

Игорь поднялся на свой этаж, пошел в направлении дежурки. Попутно отодвигал заслонки, заглядывал в камеры, С той стороны навстречу с обходом двигался Ромка Дягилев. Инструкция по надзору за заключенными выполняется, пусть никто не переживает.

Кой ляд надзирателем пристраиваться, если хочешь на одну государственную подачку прозябать? Тогда на стройку лучше податься, оно же и почетней. Вертухаев не очень жалуют в народе. Поэтому он, Игорь Макеев, и не говорит никогда никому, где и кем работает. Ну свои-то, близкие, знают, и то им наказано не болтать налево-направо каким-нибудь там соседям или подружкам. В крайнем случае, в ментуре работает. Тоже, конечно, не ахти, но все же попочетней звучит.

Кстати, начни ты здесь, во «Вторых Крестах», трудиться строго по уставу, вмиг вылетишь на улицу, вмиг организуют тебе такой вылет. Потому как не замазан, а значит… как это по-умному называется?.. Во! Потенциальный стукач.

Они обменялись с Ромкой Дягилевым поднятием рук, дескать, «У тебя путем? – Путем – И у меня нормшгек», и разошлись. Игорь дошел до дежурки, вошел в дверь, которую никогда не закрывали. За столом сидел старший их смены старший прапорщик Григорьев, звучно хлюпая, он тянул из кружки чай и читал газету. Из-за двери, за которой находилась комната отдыхающей смены, раздавался сочный храп. Илюха Никитин. Он может проспать час, встать и как ни в чем не бывало, не зевая, не маясь, не массируя веки, дальше барабанить смену. Глядишь, и он, Игорь Макеев, поработает еще чуток и отладит в себе такой же механизм.

Вот еще к чему пришлось привыкать некурящему Игорю Макееву – к жизни в табачных клубах. В дежурке табаком провоняла насквозь даже их нехитрая мебель, то бишь стулья, стол, диван и вертящийся табурет, не говоря уж об одежде, служебных книгах и тетрадях, а также плакатах, графиках и прочей настенной бумаге. Ребята из смены в шутку подсовывали Макееву сигареты разных марок и заводили попробовать. А хрена им. Если уж в армии удержался и не пристрастился к никотиновым сосучкам, то здесь и подавно устоит.

Игорь пересек дежурку и опустился на диван.

– Отвел? – не отрываясь от газеты, спросил прапорщик Григорьев.

– Доставил по адресу.

Григорьев солидно кивнул.

Прапору Григорьеву, он, Игорь Макеев, в конце каждой смены сдает выручку, оставляя себе оговоренную часть. Даже не помышляя что-нибудь утаить. Проконтролировать, кры-сятничаешь ты или нет – проще пареной репы. В «Углах» как в аптеке, на все свой установленный – не Макеевым и не Григорьевым, а кем-то повыше и поумнее – тариф на каждую услугу.

Уже скоро, в четыре тридцать, Игорь понесет заказанный на это время мобильник в сорок пятую. Там человек будет расплачиваться, что называется, на месте, заплатит в зависимости от того, сколько времени проговорит. Пускай говорит подольше – «угловая» минута стоит втрое дороже «дельтовской», а с каждой минутки и Игорю капает процентик. Время засекает Игорь, когда отдает «трубу» в камеру и останавливает, он же, когда стучат в дверь, желая вернуть сотовый и отдать натекавшие бабки. Каждый надзиратель знает, сколько имеет право задержать в кармане, а остальное несет старшему смены.

Но чаще-то наоборот, Григорьев отдает Игорю Макееву причитающуюся долю, потому что чаще деньги идут не из камеры, а с воли, А Игорь лишь обслуживает оплаченный заказ. Скажем, в тридцать шестую заключенному Дуюну он вчера передал коробок анаши, а сегодня – бутылку водки. Случись что, не на Григорьева покажет Дуюн, а на надзирателя Макеева. Правда, случиться что-то может, так думает Игорь, если власть в стране переменится и опять Сталин усядется в Кремле.

А еще Игорю намекнули, что есть разовые поручения, за которые идет отдельная и очень хорошая оплата. Намекнул старший смены старший прапорщик Григорьев. Игорь понял, что прапор Григорьев приглядывался к нему, а потом надумал прощупать хитро закрученной беседой со всякими полушутливыми вопросами.

«Я, старшина, любой работы не боюсь», – сказал тогда ему Игорь. «О'кей», – на штатовский манер принял сказанное Григорьев, хотя его рыжеусой конопатой псковской физиономии иностранные словечки шли как-то не очень-то в масть. И еще прапор добавил: «Буду иметь в виду».

С тех пор Игорь ждал. Лишняя деньга карман не порвет. Да и предполагаемый обмен, переезд, устройство в новом доме бабок сожрут немерено, как их нерусский камин дров съедает. Понятно, с распросами «а когда же, чего надо-то, нет ли чего для меня?» не лез. Не на деревенском свинарке, чай, работает.

Григорьев отложил газету, поставил опустевшую кружку на стол, потянулся. Достал из кармана пачку «Союз-Аполлон», ухарски выщелкнул сигарету, прикурил от навороченной зажигалки в виде русалки, выпустил длинную струю, повернулся к Игорю.

– Ну чего, Макеев, любой работы не боимся?

– Я ж говорил, старшина. – Сердце Игоря радостно вздрогнуло: «Ну, наконец-то!». – Мы, деревенские, все справить можем.

– О'кей, о'кей. Правильно, Макеев, надо зарабатывать, пока молодой, в старости «бобы» вроде бы уже и ни к чему. Найдется у меня для тебя дельце. Думаю, можно тебе поручить…

5

Рот англичанина беззвучно открывался-закрывался, как у выуженной из вод Темзы плотвы. Мистер Блэквуд впал в ступор, в чем винить его было нельзя. Нежданно влип в пиковую ситуацию, в которой прежде не бывал. А что для русского – секундный шок, то для европарламентария – основательный столбняк. И заточка-то не оказалась у его опрысканного дорогим одеколоном горла по чистой случайности. Впрочем, еще запросто может оказаться – друг Тони Блэра оставался, где и был, в двух шагах от неугомонно вопящего зека и его заложника.

Англичанина потянул за рукав клубного пиджака начальник СИЗО, толкнул к одному из надзирателей, что сопровождали по этажу гостей и начальство:

– Мистер, плиз, сюда, дальше, вали на хрен, мистер!

Игорь Борисович Холмогоров, на которого из ничего навалилась непрошенная великотонная тяжесть ответственности за все состоявшиеся, а также будущие беды и проколы, перебирал варианты: «не торопиться поднимать шум, попробовать уговорить; отослать зама под каким-нибудь предлогом, намекнув, чтоб вызывал спецназовских снайперов; договориться и вызвать кого-нибудь из воров, может, авторитет подействует».

А «уголок» продолжал надрываться, локтем задирая голову Кораблева, опасно надавливал на депутатское горло ложкой-заточкой в подрагивающей руке:

– В кабинет! С телефоном! Давай дорогу! Живо, суки! Зарежу дохляка!

– Уведите англичанина! – Начальник, может быть, оттого, что пребывал в легкой и объяснимой растерянности, не зная, что предпринять, зациклился на удалении иностранца с места событий.

Но мистер уперся: «Ноу!» и «Ноу!» и отбивал рукой, как теннисной ракеткой, надзирательские ладони.

Желанию Блэквуда остаться подыграл преступник:

– Стоять! Стоять всем, пока не скажу! В кабинет! Все в кабинет! Идем на лестницу!

С момента захвата прошло едва более минуты, однако вряд ли кто в коридоре смог бы в это поверить. Холмогоров уже готов был привлекать на помощь гипнотизеров, магистров иррациональной психологии и народных целителей.

Зам по воспитательной части Родионов до этого ЧП держался, можно сказать, незаметно: к гостям с разговорами не лез, свои реформаторские идеи излагать не спешил, отвечал на вопросы визитеров довольно скупо, перебрасывал ответы к начальнику, ссылаясь на свой невеликий тюремный стаж, – то есть из тени не выходил. Поэтому не сразу начальник СИЗО, уже повернув голову на знакомый щелчок замочка и увидев, как Родионов тянет из кобуры табельный «Макаров», спохватился с предостерегающим окриком. Окрик-то и не вышел, вышел шепот:

– Олег Федорович, не надо, уберите.

Зам не реагировал. Его взгляд не отрывался от заключенного, а ладонь уже плотно обжимала рукоять извлеченного из кобуры пистолета. Побелевшие скулы контрастировали с загорелым лицом. Зам нервно облизал губы. Пальцы сдвинули предохранитель.

Холмогоров рявкнул по-начальнически:

– Отставить! Идиот, твою мать, прекратить!

Не помогло. Зато во всю глотку завопил зек:

– Ствол! Мне ствол! По полу пускай! Зарежу его! Бля буду, зарежу!

Зечара заелозил спиной по стене, поворачивая заложника. Съехали и повисли на одной дужке пластмассовые очки Кораблева, Заточка прорезала кожу депутата, и по его шее потек тонкий ручеек крови.

Родионов шагнул, Холмогоров шагнул… И начальник СИЗО получил от зама сильный тычок в грудь. Холмогоров отступил назад и замахал руками, чтоб удержать равновесие. А потом уже стало поздно. Все происходило на слишком маленьком пятачке.