Сочинения. Том 2 - Александр Строганов

А в Гиперборее должно быть много лебедей.

***

Все рано или поздно закольцовывается.

У всякого автора.

Подчас вне его воли и вопреки здравому смыслу.

Впрочем, и в жизни все однажды закольцовывается. Подчас вопреки высшей логике и здравому смыслу. Недаром символом брака было выбрано кольцо.

Вот вам сюжетец

Иннокентий Иннокентиевич Разуваев пишет письмо некогда преданной, и, вдруг, то есть совершенно неожиданно, кажется и для нее самой предавшей его жене. Напряжен и расслаблен одновременно.

Напряжен о того, что письмо это ему желанно, но он не знает с чего начать, расслаблен от того, что уже принял два стакана водки. В таком состоянии он пребывает и двадцать минут, и час, пока не раздается стук в дверь.

Разуваев открывает дверь. Перед ним молодой красивый человек с признаками вдохновения во взгляде. Очень приятный молодой человек, с виду артист или писатель. Очень приятный молодой человек.

– Чем обязан, – интересуется Иннокентий Иннокентьевич.

– Иннокентий Иннокентьевич, я к вам, собственно, за документами.

– За документами?

– Именно.

– Простите, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Дело в том, что я тут занят записками. Просто весь погрузился.

– О чем записки, если не секрет?

– Так, размышления.

– Какова тема, если не секрет?

Приятный во всех отношениях, но несколько навязчивый, согласитесь, молодой человек.

– Старухи.

– Вот как?

– Да, старухи.

– Что, вдруг? – не унимается приятный, но навязчивый молодой человек.

– Видите ли, мне кажется, что им не хватает любви.

Очень важный момент. О чем, спросите вы меня все это бесконечное повествование?

Да о любви же, Господи, Боже мой. Все – о любви.

Этакое заклинание уходящей… уходящему… умирающему…

– Любопытно.

– Да. Им не хватает любви. Это несправедливо. Вам не кажется?

– Не могу ответить так вот сразу. Знаете, откровенно говоря, я не думал об этом.

– Никогда?

– Никогда.

Не врет. Странным и фальшивым показался бы иной ответ.

А, между тем. Подумать об этом стоит.

– Иннокентий Иннокентьевич, я к вам за документами.

– Зачем?

– За документами.

– Ах, да. Да, да, кажется, начинаю приходить в себя. Так вы за документами?

– Именно.

Пауза.

– Иннокентий Иннокентьевич, мне бы документы у вас получить.

– Документы, да.

Пауза.

– Иннокентий Иннокентьевич…

– Конечно, конечно.

Пауза.

– Послушайте, а почему бы вам не выпрыгнуть в окно?

– В окно?

– В окно, Иннокентий Иннокентьевич.

Разуваев минуту остается неподвижным, затем неспешно подходит к окну, отворяет его и…

***

– Что ты сделал с собой, Николай? – выдохнул потрясенный Матвей Антонович Продин, когда младший брат собственной тенью повис на его мраморной шее. Разряд кромешной тишины в ответ побудил его к действию. Он успел подхватить враз сделавшегося ребенком путешественника и понес в холеную избу, на пуховые перины. Перед тем, как окончательно оставить реальность, Николай Антонович успел молвить, Орех.

Слово погружающегося в небытие писателя, неожиданное и загадочное, отпечаталось в сознании брата и, точно почувствовав собственную значимость, играя и пенясь, вскоре пленило любые прочие мысли и темы и сделалось главным и единственным.

Орех, – размышлял Матвей Антонович, Почему орех? Что хотел он сказать этим? Орех ли он имел в виду, когда сказал «орех»?

Что за орех? Арахис? Фундук?

Быть может, ему хотелось есть? Так бы и сказал, «хочу есть».

Постеснялся? Исключено. У нас это не принято

Может быть, он имел в виду грецкий орех? В старинные года, когда он приезжал к нам каждый год, всегда привозил с собой грецкие орехи. Ему почему-то казалось, что для нас грецкие орехи – деликатес, такой же, как… не знаю… как, скажем, паюсная икра. Может быть, он сам обожает грецкие орехи? Нет же. Во всяком случае, я не замечал, чтобы он когда-нибудь прикасался к ним. По-моему он как-то оговорился, что терпеть их не может.

Да.

Тогда еще слабодушная мысль явилась мне «нате, Боже, что нам негоже». Тотчас прогнал ее… Скверно думать так о брате, чем бы он ни был.

Орех. Ядрышко. Скорлупа. Твердый предмет. Очень и очень твердый предмет. «Твердый как орех». Бытует такое выражение? Что-то такое я, кажется, слышал. Или не слышал? Вне всякого сомнения, орех – твердый. И что с того? Не знаю.

Что значит, «не знаю»? А то и значит. А, действительно, что вообще я знаю? Что вообще мы знаем? Делаем вид, дескать, знаем, а знаем ли?

«Твердый как орех». Фраза. Вот кто изобретает эти фразы?

Писатели.

Николай – писатель. Ну, и придумал «твердый как орех».

Что там еще есть в орехе? Зернышко

В грецком орехе зернышко большое, извилистое, похоже на мозг. Вот именно, похоже на мозг. Неумелая модель головы. Череп, твердый как скорлупа и ядрышко-мозг. Ирония. Образ. И что с того?

Шутил из последних сил? Дескать, он и есть грецкий орех? Не человек, способный при долгожданной встрече поприветствовать, улыбнуться, растрогаться, выспросить, а предмет обескровленный и бесчувственный. Намекал на то, что устал, на то, что слова молвить не может.

Нет, не то. Все же твердость и разум. Это подходит больше. Хотя, как знать?

Вот, задал задачку! Ай, да Николай! Писатель, чтоб тебе пусто было!

Вот Боркин, сосед, когда умирал, матерился, хорошо помню. У матерного слова тоже много значений, но никто, и я, в том числе, особо и задумываться не стал. Потому что теми немногими словами было сказано все. Казалось бы, ругнулся – а вся жизнь как на ладони. И потом, Боркин, когда умирал, знал, что умирает, чувствовал. Последнее слово должно быть емким и понятным. Николай как будто умирать не собирается. Дышит спокойно, сопит.

Просто устал с дороги, захотел поспать, чтобы потом, проснувшись…

Вот только не мог он дожидаться, когда проснется. Нужно было сейчас же, сию минуту сказать что-то очень важное. И ехал он для того, чтобы сказать что-то очень важное. Самое главное, самое сокровенное. Что же это, самое сокровенное? Получается – орех.

Почему орех? Что за орех?

Николай Антонович Продин спал сутки. Чуть больше. Проснувшись, как это часто бывает в подобных случаях, он не сразу сообразил, где находится. Новое его местоположение было, как минимум, странным. Сундук, склеп, что-то в этом роде. Душный теплый запах опасности. Лезвием у самых глаз ослепительная полоска света. Попытался протянуть руку, не смог. Отлежал. Ноги точно связал кто-то. Тугие больные узлы на коленях. Что за чертовщина? Прислушался. Ватная тишина.

Это мне снится, спасительная надежная мысль. Закрыть глаза. Попробовать закрыть глаза.

Глаза не слушались

– Так и есть, сон. Нужно успокоиться. Все как-нибудь устроится само по себе. Сколько раз бывало такое? Похмелье? Нет, это – другое.

Прислушался

Ходики. Поступь хромоножки. Сколько им лет?

Тишина.

Ну, вот же она, долгожданная тишина. Успокоение.

Покой. Покой. Покой. Покой. Покой.

Однако тревожно. Воистину, от себя не убежишь.

Где-то в отдалении с эпическим скрипом разверзлась дверь. Приглушенные голоса, смех.

Не стараются говорить тихо. Нисколько не стараются. Забыли про меня, а, скорее всего, уже выпили. Нужно просыпаться, вставать. Сколько я спал? Сколько теперь времени?

Николай Антонович предпринял еще одну отчаянную попытку переменить положение. Тщетно. Голоса и смех приближались. Уже можно было разобрать некоторые фразы.

– Свежий воздух для них губителен

– Сколько он не был здесь?

– Тише. Он, наверное, еще спит.

– Да уж сутки спит, пора вставать.

– Он хотя бы живой?

– Живой, живой. Гала, накрывай на стол. Что там у тебя, вареники?

– Я и салат из курочки сделала. Слушай, а он не привез грецких орехов?

– Я не видел.

– Ну, давай, буди его. Столько спать – вредно.

– А вареники?

– И вареники будут. Все будет. Иди.

– Водочка в холодильнике?

– У тебя одно на уме.

– Как же, брат, все-таки.

– Давай, давай.

– Я задал вполне конкретный вопрос.

– У тебя одно на уме.