Мать Мария - Гаккель Сергий

О. Димитрия допрашивали в продолжение целых четырех часов. Он не стал оправдываться. Позже, на Лурмеле, Гофман рассказывал, как о. Димитрию предлагали свободу при условии, что он впредь не будет помогать евреям. Он показал свой наперсный крест с изображением Распятия: "А этого Еврея вы знаете?". Ему ответили ударом по лицу. "Ваш поп сам себя погубил, - заметил Гофман. - Он твердит, что если его освободят, он будет поступать так же, как и прежде". На фоне такой непоколебимости слова Юноши в одной из мистерий матери Марии (написанной во второй половине 1942 года) приобретают особое значение:

Благослови, Владыко, подвиг наш.

Пусть твой народ, пусть первенец твой милый

Поймет, что крест ему и рай и страж,

И что стоим мы у одной могилы.

Благослови, благослови, Исус.

Вот у креста Твои во плоти братья.

Вот серный дождь, и мор, и глад, и трус.

Час заново священного распятья.

"Солдаты". Архив

Когда мать Мария прибыла в Париж, она сначала обратилась к друзьям, чтобы узнать все подробности того, что произошло на Лурмеле. На следующий день (10 февраля) она вернулась туда. Приехал Гофман и начал ее допрашивать. Но Юру не освободили. Не освободили его и тогда, когда Ф.Т. Пьянов явился в гестапо несколько дней спустя: Пьянова сразу же арестовали.

Офицер гестапо, сопровождавший Гофмана, зашел на кухню, где находился Анатолий Висковский, но, по-видимому, обратил на него мало внимания. О нем, однако, не забыли. Через несколько дней (невзирая на протесты С.Б. Пиленко) Гофман велел и его арестовать. Заодно арестовали одного из участников "Православного Дела", Юрия Павловича Казачкина, пришедшего в тот день проведать семью Клепининых. Тамаре Федоровне Клепининой, жене о. Димитрия, ввиду угроз гестапо, пришлось с детьми (шести месяцев и четырех лет) скрыться из Парижа.

По поведению Гофмана было заметно, что он отлично осведомлен о жителях и посетителях лурмельского дома. Незадолго до февральских событий на Лурмеле появилась некая несколько подозрительная особа - женщина, недавно выпущенная немцами из заключения, с которой (как выяснилось потом) Гофман поддерживал дружеские отношения. София Борисовна предупредила мать Марию, чтобы она остерегалась: "Берегись, это шпионка". Дочь ответила характерным для нее образом: "Нехорошо, мать, подозревать кого-либо". Но что такие подозрения были уместны, подтвердил сам Гофман. После ареста матери Марии он сказал Софии Борисовне: "У вас за столом сидел наш агент".

Однако нельзя утверждать, что разгром "Православного Дела" зависел только от агентов и прямых доносов (а доносов в гестапо поступало немало). О доме №77 на улице Лурмель ходило много слухов и создавалась определенная репутация, что не могло не вызвать арестов и без содействия каких бы то ни было агентов. Распространению же слухов способствовала не только доверчивость матери Марии: ему содействовало и злобное отношение к ней части эмиграции.

Гофман долго допрашивал мать Марию, потом обыскал ее и велел ей собираться. Софии Борисовне он крикнул: "Вы дурно воспитали вашу дочь, она только жидам помогает!". Позже, на допросе Пьянова, тот ответил на обвинение в том, что он оказывал помощь евреям: "Помощь оказывалась всем нуждающимся как евреям, так и не евреям - такая помощь есть долг каждого христианина". София Борисовна ответила в том же духе: "Моя дочь настоящая христианка, и для нее нет ни эллина, ни иудея, а есть несчастный человек. Если бы и вам грозила беда, то и вам помогла бы". Мать Мария улыбнулась и сказала: "Пожалуй, помогла бы". Думая, что над ним издеваются, Гофман размахнулся и чуть не ударил мать Марию. Но она не издевалась. "Мы слабые, грешные, выброшенные из нормальной жизни, призваны, как каждый христианин призван, всегда и везде защищать обижаемых, клеймить насилие, отрицать ненависть, писала она еще накануне войны. - Мы призваны к свободе и любви".

Настал момент разлуки. По словам Софии Борисовны Пиленко: "Обнялись мы с ней. Благословила я ее. Всю жизнь, почти неразлучно, дружно, прожили мы вместе. Прощаясь, она как всегда в самые тяжелые минуты моей жизни (когда сообщала о смерти моего сына, а потом внучки), сказала: "Крепись, мать!".

Гофман вернулся на другой день и сказал : "Вы больше никогда не увидите вашу дочь".

Мученичество.

Господь мой, я жизнь принимала,

Любовно и жарко жила.

Любовно я смерть принимаю.

Вот налита чаша до краю.

К ногам Твоим чаша упала.

Я жизнь пред Тобой разлила.

24.X.1936. "Стихи" (1937)

"Православное Дело" во всех своих проявлениях было ликвидировано по приказу немецких властей. Его председательница, мать Мария, первый этап заключения в парижском форте Ромэнвиль нашла сносным. "Мы все четверо вместе. Я нахожусь в большом зале с 34 женщинами. Гуляем два раза в день, отдыхаем, у нас много свободного времени. Вы несчастнее нас", - писала она на Лурмель. Но она добавила: "Надеюсь, что это ненадолго". Напряжение последних недель осталось позади. Пьянов увидел ее во время прогулки: "Мать Мария была неузнаваемой, веселой, приветливой".

Вскоре их разъединили. В конце февраля Пьянова, вместе с о. Димитрием и Юрой, опять отправили на рю де Соссэ, на этот раз по дороге в Компьень. По словам Пьянова: "Нас собрали около 400 человек во дворе. Из окон высовывались накрашенные стенографистки, немки, француженки, русские; о. Димитрий, в порванной рясе, стал предметом насмешек, один [эсэсовец] начал толкать и бить о. Димитрия, называя его "Иудэ". Юра Скобцов, стоявший рядом, начал плакать. О. Димитрий, утешая его, стал говорить, что Христос претерпел большие издевательства".

Если о. Димитрий принимал личные оскорбления смиренно, то оскорбления по отношению к другим, напротив, переживал "мучительно, даже до физической боли".

21 апреля Даниил Скобцов приехал в Ромэнвиль с передачей для матери Марии. Его не пропустили и даже сказали, что ее уже нет там. Но ему удалось быть случайным свидетелем ее отправки. Из форта выехали три машины: "каждая битком была набита женщинами, которые кричали "ура", пели. В третьем автомобиле я и увидел мать Марию рядом с двумя католическими монахинями. Мать Мария тоже меня заметила, вскочила с сиденья и замахала мне руками". Ее тоже везли в Компьень.

Здесь ее ожидала последняя встреча с сыном. Вечером, когда из лагеря выпускали кухонных работников, Юра вместе с ними проник через проволочную ограду, которая отделяла мужчин от женщин. От сумерек до рассвета он пробыл с матерью. "Они воодушевляли друг друга, утешали, внушали перенести всё безбоязненно!" - вспоминал Пьянов. Когда они прощались при восходе солнца, мать указала на рассвет - символ того света, к которому они должны стремиться.

Средь хаоса - отчизны вечной почва,

Средь хляби водной - каменный оплот.

Среди пустынь - касанье длани Отчей

И солнца незакатного восход.

"Долго она после стояла уже одна у окна и смотрела вдаль, слезы медленно текли по ее щекам".

"Мои любимые и самые дорогие! - писал Юра родным - [...] Вы уже, наверное, знаете, что я виделся с мусенькой [матерью Марией] в ночь ее отъезда в Германию, она была в замечательном состоянии духа и сказала мне [...], что мы должны верить в ее выносливость и вообще не волноваться за нее, каждый день мы поминаем ее на проскомидии (и вас тоже)". "Мы каждый день служим литургию и причащаемся".

Компьеньские заключенные были последними прихожанами о. Димитрия. Его кроткое, жертвенное служение в этой обстановке навсегда запомнилось Ф.Т. Пьянову и осталось ему дорого до конца жизни. Вскоре после своего освобождения (1945) он писал:

"Я знал Диму Клепинина, а впоследствии отца Димитрия, в течение 23 лет, а узнал и понял его по-настоящему только за год до его смерти. Мы провели вместе около года в лагере Компьень. Без преувеличения скажу, что год, проведенный с ним, для меня был милостью Божией; я не жалею этого года.

Основные, последние вопросы жизни человек решает сам лично, и только Бог может в этом помочь. Но из опыта с отцом Димитрием я могу спокойно утверждать, что Бог может говорить и через человека. Из опыта с ним я понял, какую огромную духовную, душевную, моральную помощь может оказать другим человек как друг, товарищ и духовник. При помощи отца Димитрия я получил [ответы], а может быть, сам его простой образ дал мне эти ответы на многие мучительные вопросы жизни, которые казались раньше неразрешимыми или были просто интеллектуальным упражнением, не претворенным в жизнь. Сейчас, на свободе, я часто скорблю о постепенной утере того, что Бог мне дал получить от отца Димитрия".