Сват из Перигора - Джулия Стюарт

Когда Эмилия Фрэсс окончила свой рассказ, восхищенный турист — пребывавший в легком недоумении, поскольку он всегда считал, что ламы родом из Южной Америки, — тут же попросил хозяйку сфотографировать его рядом со скелетом.

Перейдя в grand salon, немец, естественно, пожелал узнать историю восхитительного перекидного пола. И хозяйка, сама себе удивляясь, уже рассказывала, что паркет является точной копией такого же пола в соседнем замке Бурдей. Было это в XVII веке, когда два соседа-феодала, желая показать свое превосходство, соперничали буквально во всем. Мало-помалу междоусобица переросла в жесточайшую распрю, превратив соседей в двух злейших врагов. Докатилось до того, что каждый похитил единственную дочь своего конкурента и заточил в башне собственного замка, дабы превратить жизнь недруга в сущее наказание. Когда же неделю спустя ни один из них не мог больше выносить беспрестанных стенаний своих узниц — от которых резные мушкеты дребезжали в оружейных шкафах и гудели на кухне медные котелки, — они одновременно отперли двери башен в надежде, что девушки тотчас бросятся наутек. Однако понадобилось восемь месяцев, прежде чем до пленниц наконец-то дошло, что они свободны, — но за это время, подобно посаженным в клетку птичкам, обе настолько привязались к своему окружению, что наотрез отказались выходить. В результате каждому из отцов пришлось мучиться с чужой дочерью, которая бесила его еще больше, чем собственное чадо. И столь велико было сострадание двух соседей к тому положению, в котором оказался соперник, что вскоре непримиримые враги сблизились и вместе ездили на охоту с соколами, где по большей части изливали друг дружке горе, жалуясь на ту страшную напасть, что именуют «отцовством».

Немец-турист, не в состоянии скрыть своего восхищения, тут же нагнулся и осторожно погладил блестящие доски. Когда же хозяйка и ее гость подошли к столовой, Эмилия указала на вырезанную по красному дереву сцену Благовещения, датированную XVI веком и изображавшую пеликаниху, кормящую трех своих голодных птенцов, и голого мужчину с тремя яичками. Однако вместо того, чтобы объяснить гостю, что сцена отсылает зрителя к библейской истории возвещения архангелом Гавриилом благой вести Марии о предстоящем рождении сына, хозяйка вдруг стала рассказывать, что родители мужчины с тремя яичками, увидев уродство своего новорожденного мальчика, пришли в такой неописуемый ужас, что тут же отреклись от него и отдали бродячему уличному торговцу. Ребенок был окружен любовью и лаской, но так и не смог избавиться от чувства стыда. Когда он превратился во взрослого юношу, то решил доказать свою мужественность и присоединился к религиозным войнам,[6] дабы с оружием в руках защищать родной католический Перигё от нападок протестантского Бержерака. И хотя город терпел поражение за поражением, мужчина с тремя яичками убил больше протестантов, чем все его немногочисленные соратники. В силу отсутствия настоящего героя, однако отчаянно нуждаясь в оном, дабы поддерживать боевой дух, сей почетный статус присвоили ему. Однажды ночью, когда он и его товарищи праздновали очередной подвиг героя, перебившего в ту неделю в два раза больше врагов, тот вдруг отставил кубок с вином, спустил штаны и открыл секрет своего успеха. Откровение сие было встречено со столь бурным восторгом, что юноша твердо решил не прятать свою ненормальность, а, наоборот, носить ее с гордостью и с тех пор при каждом удобном случае разгуливал в чем мать родила. В один из таких моментов пустой бравады у ног его приземлилась пеликаниха-мать, искавшая пищу для трех своих голодных птенцов. Завязалась схватка, еще более свирепая, чем все предыдущие битвы героя с врагами-протестантами, в результате которой он лишился всей своей грозди. Но, вместо того чтобы подорвать репутацию командира в глазах собратьев, происшествие это вознесло ее до небес — как бывает всегда, когда воин лишается той или иной части тела, — сделав его источником постоянного любопытства для представительниц женского пола.

Когда Эмилия закончила свой рассказ, щеки ее зарделись от внезапного осознания неделикатности темы. Однако немец, который поначалу решил, что пеликан — это образ Христа, а три яичка символизируют плодовитость, в остолбенении глядел на старинную резьбу, а затем спросил, можно ли купить открытку с этим изображением.

Так было и с остальными предметами обстановки, историю которых Эмилия либо не знала, либо находила слишком уж прозаичной. При этом каждое приукрашивание с ее стороны компенсировалось вводными фразами типа «считается», «как гласит легенда» или «говорят». Мотивы Эмилии ни в коей мере не были меркантильными. У владелицы замка хватало средств, чтобы обеспечить себе безбедное существование и без посетителей, увеличение числа которых ее совсем не интересовало. Не было это и своего рода озорством, ибо как раз данная черта характера к ней пока еще не вернулась. И уж конечно же, дело было не в скуке: Эмилия не могла припомнить, когда последний раз ее так увлекал окружающий мир. Ей просто не хотелось разочаровывать гостя.

Перед уходом турист, околдованный ветхим шато не меньше, чем его законной владелицей, протянул Эмилии четыре евро — плату за вход согласно прейскуранту. Но хозяйка застенчиво отмахнулась, и так благодарная гостю за самую долгую беседу за многие годы. Позднее в тот же день она обнаружила конверт с четырьмя монетами у себя в почтовом ящике — вместе с благодарственной запиской и рецептом айвового варенья, доставшимся немцу по наследству от его отца.

Воодушевленная письмом своего посетителя, Эмилия Фрэсс натянула мужские резиновые сапоги, чтобы уберечь ноги от царапин, и отправилась в заросший сорняком сад. У стены, увенчанной бородатыми ирисами, она наткнулась на заброшенный огородик и несколько минут с восхищением любовалась на чудом уцелевшие и давно забытые сорта: голубой картофель, гиацинтовые бобы с потрясающими пурпурно-красными стручками, земляничный шпинат и черную редьку. Вечер Эмилия провела в состоянии полного удовлетворения: шлепая босиком по кухне, она варила джемы, желе и чатни[7] в огромных медных тазах. Самым изысканным вышел джем из черной редьки с пчелиным медом и щепоткой свежего имбиря. Когда банки остыли, на каждую из них Эмилия наклеила рукописную этикетку: содержимое, дата и фраза «Из древних садов Шато де Амур-сюр-Белль». Половиной банок она заполнила кладовую, а оставшиеся обвязала кружевной тесьмой из обрезков старинных платьев и выставила на продажу в окне деревянной будки при входе в замок. Много лет назад эту будку решили приспособить для продажи входных билетов бесчисленным толпам туристов, которые так и не повалили.

На следующий день Эмилия занялась изучением арсенала оружейной, которую убрала накануне, толком даже не рассмотрев. Она медленно вела пальцем по перламутровой инкрустации средневековых мушкетов, отмечая лавандовый отсвет крошечных цветочков в лучах солнца. Сняла со стены железный нагрудник размером поменьше, затянула ремешки и довольно стукнула по нему несколько раз в области пупка. Затем выбрала самый маленький из мушкетов, прихватила горсть дроби и закрыла за собой дверь.

Облачившись в мужские бриджи, рубаху с длинным рукавом, которую она обнаружила на вешалке в платяном шкафу, и кожаные башмаки с пряжками, Эмилия прохрустела по опущенному мосту и направилась к лесу. Стоило ей проскользнуть меж ветвями деревьев, как она тотчас же успокоилась в их костлявых объятиях. Под ногами тускнели листья, лежавшие там же, куда они упали замертво прошлой осенью. Она сразу узнала деревья из своего детства и некоторое время стояла, изумляясь, настолько высоко вздымались их кроны, поскрипывая на ветру.

Из любопытства Эмилия решила последовать по кабаньей тропе: ей захотелось проверить, идет ли та, как и раньше, мимо старой охотничьей хижины. С присущей ей от природы легкостью она неслышно ступала по лесной подстилке, раздвигая ветки, хлопавшие ее по спине, и прислушиваясь к щебету птиц, которому когда-то так мастерски подражала. Спустя некоторое время вдали замаячили знакомые очертания. Эмилия была уверена, что хижина давно развалилась, но, подойдя ближе, с удивлением обнаружила, что домик выглядит отнюдь не таким заброшенным, каким она его помнила. Более того, создавалось впечатление, будто кто-то всерьез настроился преобразить хижину: та больше не кренилась на один бок, точно вот-вот развалится, крышу, судя по всему, тоже отремонтировали, а в крошечном, вечно разбитом окошке красовалось совершенно целое стекло.

Выйдя на прогалину, Эмилия замерла: где-то наверху гулко долбил полоумный дятел — звук, которого она не слышала уже много лет. Она подошла к хижине, заглянула внутрь и сразу узнала двух односельчан, сплетенных в объятиях на полу. Но даже больше, чем их неприкрытая нагота, Эмилию смутил тот факт, что один из этих двоих, насколько ей было известно, давно и глубоко женат, причем совсем на другой женщине. Парочка была настолько увлечена своими физическими экзерсисами — которые, судя по издаваемым звукам, приближали обоих к агонизирующей кульминации, — что ни один не заметил женщину в мужских штанах и с мушкетом в руке, ошеломленно прильнувшую к окошку.