Избрание сочинения в трех томах. Том второй - Всеволод Кочетов

Испуганно визгнул котенок и из–под ног Майбородова, прихрамывая, с отдавленной лапкой поскакал в кухню.

— Прошу прощения, — сказал ему вдогонку Майбородов, подошел к столу, где на выцветшей клеенке белел лист вырванной из тетрадки бумаги, прочитал написанное крупными, для: разборчивости, буквами: «Все в печке. Кушайте на здоровье. А хлеб и молоко в шкафу». Заметил, что в слове «шкаф» сначала было написано «п» и исправлено на «ф». Должно быть, дочка поправила кого–то из своих родителей.

С печкой сладить не удалось. В таинственно жаркой ее глубине, массивно чернели чугуны. Попробовал было поддеть ближний из них рогачом, — чугун качнулся, через край жирно плеснулось, зашипело на поду. Майбородов прикрыл устье заслонкой, как было, отошел, поднялся в мезонин, принес оттуда чемодан, стал выкладывать из него свертки с колбасой, сахаром, маслом. Потом достал из шкафика кринку, сел за кухонный стол, ел, запивал куски черствой булки топленым густым молоком, бросал кожуру от колбасы котенку, стараясь загладить перед ним свою вину. Котенок мурлыкал, настораживался, стриг, ушами в сторону печки, под которой начал поцвиркивать сверчок.

Сверчок, стук будильника, тихая возня котенка располагали к миру и покою. Майбородов сложил продукты в хозяйский шкаф, набил трубку, неподвижно застыл на табурете, — думал. Впереди — работа. Весна и целое лето работы. И как хорошо, что он попал к таким милым, гостеприимным хозяевам. Председатель колхоза, кажется — Семен Семенович, этот деловитый, быстрый на решения человек, не обманул. «Поставим вас, товарищ ученый, на квартиру к Ивану Петровичу, — одергивая сшитый по военному образцу китель из синего сукна, заявил он вчера, когда Майбородов прямо из саней, с пути, вошел в колхозное правление и предъявил свои документы. — Лучшего места, чем у Красновых, ни у кого на селе не найти. Особняк! Да и хозяева… Посмόтрите, в общем, сами».

«Особняк» Майбородов уже осмотрел — и кухню, и горницу — и в спальню заглянул краем глаза, не решаясь войти туда без хозяев, и особенно оценил предоставленный в полное его владение мезонин. Радушие же хозяев сказывается в каждой мелочи: и в этой записке, оставленной на столе, и в желании получше обставить ему жилище, и даже хотя бы в кринке молока с нетронутой толстой пенкой, до которой он еще с детства был большой охотник.

Под ногами снова раздался вопль. На этот раз от грубых подошв пострадал острый, как шило, хвостишко. Котенок забился к сверчку под печь. А Майбородов надел зеленую бобриковую куртку с волчьим воротником, потертую котиковую шапку с промятым верхом и вышел на крыльцо. Возникло серьезное затруднение: двери не имели ни внутреннего замка, ни колец для висячего. Что же, оставить дом так или волей–неволей сидеть и дожидаться хозяев?

Шаркая по заледенелому с ночи снегу, подошел дед в куцем полушубке и валенках, туго вбитых в красные, клееные из автомобильной резины галоши. Остановился против крыльца, молча приподнял на белых редких волосенках шапку. Так же молча поднял свою шапку и Майбородов.

Дед, видимо, догадался о причине затруднения приезжего.

— Гуляй, батюшка, безбоязно. — Довольный случаем перекинуться словцом, он полез в карманы за газетой и махоркой. — У нас этого нету — чтобы замки на избах. Амбар ли, сенной сарай, кузня — то иная статья. То — добро артельное, порядка оно требует, да и, как сказать, — цену имеет. А горшки–то — тьфу! — Дед послюнявил неровно оборванный край завертки, стал пальцами приминать цигарку. — Да хоть бы и не горшки, — он выпустил клуб дыму. — Хоть бы и гармония, как у Вьюшкина, или, к примеру, наша со старухой кровать с трюмом… Кто их возьмет? А возьмет — велика ли радость ему будет от краденого? Трудовой человек свое, заработанное любит. Вот что я тебе скажу, не знаю, товарищ, твоего звания.

— Моя фамилия — Майбородов.

— Вот и ладно. А меня Степанычем кличут. Хотя, как сказать, и не Степаныч я вовсе, а Михайлыч. Это по имени Степан. А вот поди ж ты — Степаныч да Степаныч! От озорства, что ли, от привычки или от неучености?

— Наверно, от привычки, Степан Михайлович.

Майбородов обрадовался знакомству с интересным стариком, который, кто знает, может оказаться очень полезным помощником в работе. Встречались ему в жизни такие хитрые на разговор деды. Никто не знал так, как они знали, места заячьих гнездовий, косачиных тайных токовищ, совиные гнилые дупла, труднодоступные лабиринты ласточек–береговушек. Много знали о жизни природы эти деды и многое могли поведать любопытствующему уху.

Заинтересованный, Майбородов предложил старику присесть на крылечке.

— Застыну, — отказался тот. — Кожух короток, вишь — сидению не прикрывает… Да я тебе и так все объясню. На речку если — эвон-т, огородами. В лес задумаешь — буграми, вкруг болота ступай. Ну, покудова не развезло, можно и не кружить буграми, — зимник держит. Вот и вся, как сказать, география наша. А дом — иди, не бойся — не тронут.

Дед плюнул на цигарку, бросил ее в снег, отер пальцы о полу шубейки, подал руку Майбородову:

— Заговорился, а там, в правлении–то, ждут. Часа два как в окно стучали, давай–давай, мол, Березкин, вопрос задерживаешь. Бегу! — и зашаркал дальше красными галошами.

Не без огорчения проводил его глазами Майбородов. Потом свернул в противоположную сторону, пошел искать указанную дедом тропинку через огороды к реке. Предстояла первая весенняя разведка.

2

В колхозном правлении, куда вызвали Березкина, заседание, начавшееся утром, продолжалось весь день. Из районного отдела сельского хозяйства приехали агроном с землеустроителем, сошлись бригадиры. В сторонке на лавочке сидела Таня Краснова, дочка Ивана Петровича. Она то и дело прикрывала рот ладонью, чтобы скрыть одолевавшую ее зевоту; в круглое зеркальце, которое всегда носила в кармане серенького демисезонного пальтишка, рассматривала веснушки, мелко рассыпанные по лицу, от нечего делать поправляла волосы на висках.

Тане надоело сидеть в правлении. Говорили о севообороте, об участках, незаконно захваченных под огород подсобным хозяйством пароходной пристани, о том, где сеять яровую пшеницу, об удобрениях, о плугах и боронах. Говорили длинно и скучно. И сами говорившие казались Тане скучными. Ну что вот Панюков? Она косила глаза на председателя. Сидит, цигарку изо рта не выпускает. Воображает из себя большого руководителя. А человек–то, человек — посмотреть не на что. Желтый какой–то, бровей нету, нос картошкой. Или — землеустроитель. Шепелявый, не поймешь, что и сказать хочет. Лучше бы помалкивал. Зачем звали на заседание — неизвестно. Обещали ее вопрос решить, а сами даже и позабыли о ней. Хоть бы этот агроном с рыжими усиками повлиял как–нибудь на правление. Да и он, видать, тоже деляга вроде Панюкова.

— Замечательный участок! — услышала Таня голос агронома. — Суглинок, сухо. — Агроном водил карандашом по разостланному на столе, в разные краски раскрашенному плану земельных угодий. — Вот сюда — от села к реке, по уклону — как раз и вынесем овощные поля. Вода рядом, удобно. На берегу насос можно поставить. Конный привод или моторчик, если достанете. Поливные огороды, — что лучше!

— Да лучше и не надо. — Березкин поднял на него свои по–стариковски влажные глаза. — Тут овощь и до войны у нас была. Одно вот, как сказать, досада: здесь, вишь ты, воду с‑под берега в гору таскай, а рядом — обратное дело — болотина лежит. Земля даром гуляет, комара плодит. Уж годов как десять осушить мы ее плановали, Журавлиху–то.

— Капитальная работа, Степан Михайлович. — Агроном покачал головой. — Больших затрат потребует. Постепенно за нее браться надо. Сейчас пока рано об этом думать. Осваивайте то, что есть.

— Семен Семенович! — Таня не выдержала, крикнула из своего отдаления так, что заставила всех заседающих обернуться к ней. — Отрежьте хоть кусочек от огородного поля. Под сад–то.

— Сад? — Панюков посмотрел на нее удивленно. — Клевера не знаем куда девать, а она — сад! Ты о себе не печалься, работы по горло будет. Степанычу в помощницы поставим.

— Сады, как сказать, — затея, — высказался и Березкин. — Когда–то они вырастут, когда–то получишь с них толк. Хорошо их было барину садить, в имении. Жил–гулял, что десять лет ждать, что двадцать — ему все одно, — спешить некуда.

— Не совсем так, — возразил агроном. — И помещики сады разводили не только для удовольствия.

— Так, так! — перебил его Панюков. — Правильно говорит Березкин. Не можем мы сейчас сорить деньгами, и земли нет пустопорожней. Разживемся — тогда…

— На овсе своем не разживетесь вы никогда! — снова зло крикнула Таня.

— На огородах разживемся, — поддержал председателя Березкин.

Агроном, постукивая карандашом по столу, промолчал.