Ночи без тишины - Леонид Петрович Тримасов

себя за сторонника демократии и даже оказался посредником между Ташкентским советом и генералом Коровиченко, грозившимся расстрелять большевистский исполнительный комитет, то Кияшко ни в какую демократическую одежду не рядился. Он хотел крови народа и говорил об этом открыто. Именно решимость и непримиримость генерала снискали ему авторитет среди контрреволюционных заговорщиков. Они надеялись на него. Коровиченко не смог удушить рабочую власть, Кияшко опытнее, он сможет.

Кияшко и Доррер сидели в тюрьме на Московской улице, сидели вместе с группой царских генералов, активно боровшихся с Советами в дни Октября. Они попали сюда в ноябре после вооруженного восстания в Ташкенте. Помню, когда тридцать первого октября мы с рабочей дружиной пересекли Самаркандскую улицу и оказались у пустыря перед крепостью, бой был в самом разгаре. Наша батарея била со двора Караульной команды по казармам крепости, и снаряды ложились то на площадку у главного здания, где сидели господа комитетчики, то на крышу казарм, и фонтаны земли и пыли вздымались вверх. Нам видно было, как густая желто-серая пелена растекалась над крепостью, постепенно оседая. Новый удар снаряда, и снова фонтаны земли. Несладко было Коровиченко за крепостными стенами. В кольце! Вчера днем со стороны старого города к нам пробился отряд узбеков. Они зашли в тыл юнкерам, прорвали цепь и соединились с красногвардейскими дружинами. Это произошло так внезапно для юнкеров, что они, тесня залегших у крепости солдат, вбежали в ворота. Тогда-то и образовалось огненное кольцо. И оно все сжималось и сжималось.

Не знаю, как чувствовал себя Коровиченко и его главный советник граф Доррер в те тревожные часы. Ясно было контре — из крепости не уйти. Собственно, им и не пришлось уходить, их увели. Увели под конвоем красногвардейцев.

Мне не довелось увидеть графа ни накануне восстания, ни во время боев. Не проявляли мы интереса к этой особе и позже. Но что Коровиченко и он в крепости, мы знали. Эти два человека олицетворяли в нашем представлении белогвардейщину, олицетворяли Временное правительство, и именно они должны были сдаться. На них, вроде, держалось все старое.

Как сейчас, вижу открытое перед крепостью поле, прямо против нашей баррикады — ворота. Тяжелые железные ворота. Справа светлеет здание школы прапорщиков. Из окон в нас стреляют юнкера. Стреляют и из-за деревьев. Вспыхивает огонь над холмиками земли — беляки окопались по всем правилам военного искусства — ведь учились в этой самой школе чему-то. Кое-кто успел набросать груды кирпича и залег за ними. Таких взять трудно, почти невозможно.

Мы обстреливаем юнкеров со стороны улицы. Нас защищают стены домов, ступеньки крылец, баррикады из старых ящиков, шпал трамвайных и глыб камня. У многих из нас кроме винтовок еще и гранаты. Добыли их накануне в складе у Зара, на Романовской улице. Когда шли с Косьяновской к центру, я сказал Крышнову: «Заглянем к господину Зара, у него оружие должно быть». Об оружии думать приходилось — в мастерских каждому выдали по двадцать патронов. Половину уже израсходовали, пока пробивались улицами и переулками к крепости. Крышнов согласился, только полюбопытствовал, откуда я знаю.

— Мой хозяин. Работал у него до самой мобилизации.

— Ну, коли так, идем!

Хозяина дома, конечно, не оказалось: сбежал или спрятался. Калитку отворила жена его — полная, холеная украинка. Глянула на вооруженных людей, попятилась:

— У нас никого нет.

— А нам никого и не надо, — ответил Крышнов. — Где склад?

— Вот здесь, — ответил я вместо хозяйки и повел ребят в глубину двора.

— Ключи! — скомандовал Крышнов заторопившейся вслед за нами жене Зары.

Но ключи не понадобились. Двери склада оказались не запертыми. В полутемном помещении, на стеллажах мы увидели поблескивающие свежей краской бутылки. Часть гранат была уже собрана и заряжена. Таких штук шестьдесят набралось. Взяли, кто по две, кто по три.

Хозяйка стояла в дверях и молча, с ужасом глядела на нас. Так, онемевшая, она и проводила отряд до калитки и, едва мы вышли на улицу, торопливо захлопнула ее.

Гранаты неплохо послужили нам под крепостью. Когда юнкера особенно донимали ребят винтовками, кто-нибудь из наших подползал как можно ближе к окопчику и кидал бутыль. Адский грохот сотрясал воздух, земля, разорванная в клочья, летела во все стороны, юнкера затихали. Так удавалось гасить окопчики — один за другим.

Не всегда, правда, кидавший гранату сам уберегался. Подтянемся к рубежу, где сквозной ружейный огонь, сникнет на наших глазах, словно подкошенный. Или падает навзничь сразу. Без вскрика, без стона.

Теряли многих. А продвинуться вперед не удавалось. Весь последний день стояли у стен крепости. Она дымилась от артиллерийских взрывов, от пыли, подымавшейся после падения каждого снаряда. Дымилась, но не падала. Бойницы огрызались винтовочным и пулеметным огнем, слали в нас свинец, тучи свинца. У Коровиченко было много патронов и снарядов. У него целые пороховые склады. Арсенал, в общем.

Арсенал этот и подвел генерала. Неловкий снаряд один лег у самого склада. Штаб восстания строго-настрого предупредил наших артиллеристов — не жечь крепостные хоромы, не трогать снарядами порох и патроны. Арсенал завтра-послезавтра перейдет в распоряжение ревкома, оружие необходимо Красной Гвардии. А тут снаряд ахнул рядом с адским складом. Еще удар — и все в воздух.

— Не дай, бог! — шептал встревоженный Крышнов.

Мы ведь тоже не знали, насколько точно ложились снаряды, всякое может быть — ошибутся артиллеристы. Не ошиблись. Это я сам увидел. А вот Крышнов не увидел...

Пошел в штаб, доложить о патронах: на исходе, мол, что делать. И не вернулся. Настигла его белогвардейская пуля. Только за угол шагнул — и конец. Бывалый солдат, все нас молодых учил, как от пули беречься. А сам не сберегся.

...Когда у тюрьмы зашумела толпа и я услышал: «Граф Доррер. Идет граф Доррер», меня ровно ожгло огнем. Как то есть граф? Откуда взялся граф? Зачем же тогда упал замертво Крышнов? Зачем погибли сотни наших? Чтобы граф снова гулял? И кто его выпустил? По какому праву?

Только теперь я как следует разглядел людей, окружавших нас. Контра! Чистейшая контра, как говорил Маслов. Меховые воротники и форменные шинели, шелковые чалмы и бархатные камзолы, трости с костяными ручками. Это ими размахивали они перед лицами наших ребят, стегали по мордам коней.

Военные — переодетые военные, чиновники и господа владельцы ювелирных и парфюмерных магазинов, содержатели баров и пивных пришли приветствовать графа. Здесь был Эйслер, у которого мы в праздники покупали булочки с кремом, был Зах и Яушев — ташкентские богачи. Держатся у тротуара, вроде