Этна - Мастер Чэнь

Правда, тролли, по всем внешним признакам, раньше оружия не демонстрировали. Что, конечно, ничего не доказывает. Но при том, что я знаю — а я не знаю ничего — возможны любые варианты.

— Эй, — сказала мне Джоззи и пихнула меня мягкой задней частью в бедро.

Краем глаза я увидел, что потребовавшееся ей для этого изящное кругообразное движение талией было замечено Дарки, которая немедленно толкнула в бок Америнду. Ну, мы же не скрываемся.

— Эй, — сказала Джоззи. — Что происходит? Ты три минуты смотрел не отрываясь на черную задницу этой женщины. И она тебе даже не нравилась. Зато хозяйка задницы не возражала.

— Что происходит, — пробормотал я, встряхиваясь. — Много странных вещей происходит. И мне придется… Что?

Тут мне пришлось отвечать на вопросы датчан. Вопросы, к «Пьетро ди Куоре» прямого отношения не имеющие. Суть была такова: возможно ли повторение феномена супертосканских вин на Сицилии, где официально разрешено выращивать любые сорта?

Ситуация, конечно, была смешная — клиенты Джоззи перешли ко мне, а она пыталась на птичьем языке общаться с моими португалоговорящими дамами. Ну, какой-то английский есть у всего мира, так что… А мне вдруг показался чрезвычайно важен разговор с датчанами. Потому что — а кто они такие? Что им надо и почему оказались у нас в кантине именно сейчас? Вот и посмотрим…

Итак, супертосканские вина — то есть те, что были сделаны из французских каберне или мерло на тосканской земле, где, как мы сейчас знаем, местный виноград — это санджовезе.

— Первый урок супертосканских, — говорю я, — это что настоящее вино получается тогда, когда ты не пытаешься понравиться широкой публике с ее модными на данный момент вкусами. А работаешь только для себя и друзей: ты тогда действительно стараешься и ничем не связан.

Но датчане, оказывается, очень хорошо знают историю маркиза Николо Инчизы, который решил, что климат Болгери — это морское побережье Тосканы — точно как в Бордо, и высадил там невиданные в этих краях лозы каберне. Так в 1968 году родилась «Сассикайя», первое всемирно известное вино Италии: в виде не то чтобы шутки, но уж никак не коммерческого проекта.

Ну, а дальше «Сассикайю» полюбил великий и ужасный «винный адвокат» Паркер, и — уникальный случай — выставил ей 100 баллов из 100 возможных. А уже потом появились прочие, включая любимую мною «Орнеллайю» Антинори и десятки завистливых имитаций. И мир удивился: это что, в Италии могут делать хорошие вина? В Тоскану рванула римская интеллигенция, жить на виноградниках, делать кьянти… И представить только, что без эксперимента Инчизы не было бы всемирно признанной винной индустрии, которая потихоньку оставляет позади даже неприступных французов.

Так, интересно: датчане знают всю эту историю очень хорошо. Уверенно поддерживают разговор. Ну, ладно, в конце концов тут — ключевое звено современной европейской цивилизации, это должен знать каждый. Так, а теперь — попробуем перейти на уровень выше. Поговорим о «Вигорелло», первом знаменитом вине из местного сорта — того же санджовезе…

— Уроки тут вот какие, — завершил я. — Каждая земля сегодня интересна тем вином, которое можно сделать только на ней и больше нигде в мире, из местного и уникального сорта. А супертосканские — история старая, она говорит нам, что потребитель твердолоб и пробивать его лоб надо чем-то поначалу понятным. Мы простим супертосканские за то, что они помогли сделать великие вина из санджовезе — то есть создать кьянти. Вы не представляете, каким было это крестьянское вино еще в конце шестидесятых…

Но, оказывается, представляют и ведут разговор весьма грамотно.

Что ж, вот вам и результат: если я увижу у Бориса в записях, что датчане — международные винные эксперты, то я смогу записям поверить. Эти — настоящие, а не с наскоро склеенной легендой.

А с другой стороны — что, люди из нашей индустрии не способны на преступления? А что я тогда расследовал зимой 2005–2006-го?

Но, так или иначе, в итоге я знаю, с кем имею дело. Шаг вперед. Теперь бразильянки…

Мы оставляем виноградники, выходя за ограду из тех самых черных камней (тут не от кого отгораживаться, просто растащенные вручную с грядок камни надо было куда-то девать).

Я размышляю: рассказать, что ли, датчанам, как однажды Альфредо, сморщив нос, поведал мне, будучи в особо саркастическом настроении, большой секрет (известный всей Италии):

— Инчиза, дорогой Серджио, любит не вино. Он любит лошадей, у него знаменитое конское хозяйство. И порода знаменитая — этрусская, что, конечно, его частично оправдывает. И если бы он так любил свою великую «Сассикайю», как какую-нибудь лошадь… Зато сын его при виде лошади — даже не буду продолжать.

Ну, а я не буду об этом рассказывать. Не датское это дело, так много знать. Это наш Инчиза.

Мы в лесу, среди дубов с жесткой, мелкой, на вид вечнозеленой и почти колючей листвой, на мысли о бане и вениках она не наводит. А вот дальше — местная гордость и реликт.

Под ногами — каштаны, не конские, а съедобные мохнатики, желтые, похожи на теннисные мячи, обросшие длинной шерстью. А тут еще и грибы, причем вполне вкусные. Их много, потому что людей — никого.

— Посмотрите — лиса! — указывает Доминик всем нам цепочку на вид собачьих следов на черной пыли. И откровенно радуется.

Ну, ладно еще, что возвращение зайцев в Бургундию — событие, потому что зайцы — знак того, что удобренческая химия, от которой там отказались после войны, рассосалась, земля оживает. А тут-то чего веселиться — в наших местах никакой химии не было никогда.

И в этот момент я вижу под очередным каштаном смятые картонные гильзы, и у меня начинает формироваться мысль. Да еще какая отчетливая.

— Джоззи, — говорю я тихонько. — Мне нужна помощь.

Она может сколько угодно изображать скандальную дрянь, но я знаю, как она реагирует на слово «помощь». Молча и быстро. Она всё мгновенно поняла, да, в конце концов, мы все тут друг другу помогаем. Я только что взял на себя ее датчан, с которыми она серьезного разговора поддержать бы не смогла, она тем временем развлекала моих бразильянок — мы одна семья.

И Джоззи умело захватывает в руки всю компанию гостей, позволяя мне отстать на несколько шагов, идя рядом с Домиником.

Кто-то когда-то заметил, что если бы не его очки и мой конский хвостик, мы были бы очень похожи. Длинные, с лицами… не темными, но с какой-то особой кожей, то ли чуть припорошенной пылью, то ли… Лица людей, живущих на свежем воздухе. И походка тех, кто привык перемещаться по неровной поверхности на дальние расстояния. «Как два волка», — сказали о нас.

— Доминик, ты ведь читаешь следы, — начал я. — А в последние дня три-четыре тут не проезжал мотоцикл? Вот прямо в лесу?

— Да, — очень удивился он. — И именно здесь. Да вот он, след, его тут некому, кроме нас, затаптывать. А потом они пошли на тот пригорок, под каштан…

Он отвел меня на пару шагов от тропы, кинув взгляд на веселящуюся компанию впереди.

Они? Их было двое?

Здесь, под каштаном, была мягкая трава, и…

— М-да, — мрачно сказал Доминик. Наклонился и — человек напрочь лишен брезгливости — подобрал квадратик фольги, свидетельствовавший о том, чем на этой мягкой травке недавно занимались. Сунул в карман.

— Если ты так любишь лес, — сказал ему я, — вон там еще окурки.

— Окурки? — удивился он. — Это экологически дружественная штука. Резаные ферментированные листья. Бумага, а она растительного происхождения. И даже табачная смола — натуральный продукт. Лес его переработает. А вот эта фольга, или хуже того — резина… Под ними ведь не вырастет ни одна травинка этак с пятьсот лет. Страшная штука.

Резину он, к счастью, на ложе любви не обнаружил.

Я на секунду остановился, бросив взгляд назад и вниз.

Ну, конечно же. Тропа, по которой мы шагаем, плавно, но уверенно идет под уклон. А там, чуть пониже, сбоку от нее начинается каменная стена виноградника. Чуть левее стоянка, где отдыхает наш автобус, но зачем бы мотоциклисту на нее заезжать. Если мои предположения правильны, ему было не до того. Он торопился.

А еще ниже пешеходная тропа переходит в настоящую грунтовую дорогу. Которая огорожена и справа, и слева. Уже двумя каменными стенами наших виноградников.

Получается, что мотоциклисту тут просто некуда деваться — он попадает в этакую трубу и несется по ней под уклон. Если не тормозить, то всё быстрее и быстрее, и куда?

А вот как раз туда. Туда, где эта дорога-труба выводит его…

К асфальту на пригорке. У трех сосен.

Ну, и теперь самое главное.

— Доминик, — сказал я, — а вот там еще валялись гильзы… Картон, я понимаю, экологически дружелюбен… А кто это тут развлекался с ружьями? Кого стрелял?

— Ну, кабаны же, — пожал плечами он. — А всех браконьеров не отловить. Да и кабанов в это время года тут туча.