Сон после полуночи (Клавдий) - Евгений Санин

Наконец, случай представился. Когда сын Тарквиния обесчестил знатнейшую матрону Рима Лукрецию, и та, не перенеся позора, пронзила себя кинжалом, терпение римлян истощилось. Брут понял, что наступил его час. Подняв над собой окровавленный кинжал, к изумлению толпы, видевшей до этого в нем умалишенного, он вскричал:

— Этою чистейшею прежде, до царского преступления, кровью клянусь, что отныне огнем и мечом буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой — Туллией и все их потомство! И будет отныне для каждого, кто посягнет на царскую власть в Риме одна только кара смерть!

Повторив за Брутом слова клятвы, народ двинулся к форуму, проклиная на ходу Тарквиния за то, что он из славных воинов превратил их в чернорабочих и каменотесов.

Находившийся в это время вне города царь с войском двинулся на Рим, подавлять восстание. Но ворота перед ним не отворились, ему было объявлено об изгнании.

Свергнутый Тарквиний в ярости удалился в Этрурию, с помощью которой несколько раз пытался потом вернуть себе трон. Но стойкость римлян, подвиги Горация Коклеса и Муция Сцеволы[29], тысяч других безвестных горациев и сцевол помешали ему в осуществлении этого плана.

В самом же Риме, плачущие от счастья и небывалой свободы граждане избрали консулами Луция Юния Брута и мужа благородной Лукреции — Колатина, установив тем самым на вечные времена власть народа — республику[30]…

«О, боги! Как же все повторяется в истории: Эней и Юлий Цезарь, Ромул и Август, Вейи и Боспор!.. — с трудом возвращаясь в залу, где полным ходом шел прием, невольно подумал Клавдий. — Разве этот Тарквиний не похож на Гая, а я — на Брута, естественно, в том смысле, что притворялся при нем глупцом, чтобы выжить, а придя к власти, тоже вызвал радостные слезы народа своим милосердием и справедливостью. И, тем не менее, пожалуй, мне не стоит писать о тех временах, когда Римом правили цари и когда, после них, процветала республика! Это даже хорошо, что я не имел возможности диктовать скрибе эти периоды истории, навеянные прекрасными трудами моего великого учителя. То, что мог с чистой совестью делать Тит Ливии, негоже последователю божественного Августа, который вслед за ним, Тиберием и Гаем должен делать вид, что республика продолжает здравствовать в то время, как курульное кресло под Цезарем давно уже превратилось в царский трон! Уж лучше выбрать другой период — тот день, когда Цезарю унаследовал Август, или еще лучше, когда он прекратил гражданские войны — самые страшные времена последнего столетия республики…»

Клавдий задумался, как ему лучше разработать эту тему, и вдруг к своему неудовольствию, как сквозь сон, услышал далекое: «Цезарь!..»

Гораций Коклес, прикрывая отход войск, сражался до тех пор, пока его товарищи не разрушили мост у него за спиной, чтобы враги не смогли взять Рим приступом.

— Цезарь! — громко обратился к императору Афер. — Яви нам еще раз свою милость — помоги разобрать жалобу этого достойного квирита!

— Какую жалобу? — поморщился Клавдий и, открыв глаза, невольно поразился тому, как изменились вдруг лица его друзей.

Если сенаторы улыбались в предвкушении чего-то очень приятного для себя, то эллины, напротив, были бледны и явно растеряны.

— Вот! — протянул свиток папируса Афер, кивая на склонившегося перед императором посетителя во всаднической тоге. — Его жалоба на своего бывшего раба, нынешнего вольноотпущенника, владельца мясной лавки, некоего м-мм… Алкмена, неблагодарность которого к своему бывшему господину заключается в том, что он…

— Достаточно, Афер, хватит! — остановил многословного сенатора Клавдий. — Дело слишком очевидное, чтобы тратить на него много времени. Неблагодарного вольноотпущенника следует немедленно возвратить в рабство, а его хозяина, — он строго взглянул на поклонившегося еще ниже всадника, — предупредить, что если он еще раз даст ему свободу, то пусть больше не досаждает меня подобными жалобами.

— О, великий, это поистине Соломоново решение! — восхитился Афер и, не глядя на кусавших губы эллинов, протянул императору лист пергамента со старательно выведенными на нем строчками.

— Что это? — не понял Клавдий.

— Твоя мысль, облаченная в словесную форму — эдикт! — пояснил сенатор. — Зная твою мудрость в решении самых сложных и запутанных дел, я позволил себе заранее составить письменное решение по этой жалобе.

— Зачем?

— Чтобы опираться на него впредь, как на статью закона. Подписав и с крепив его своей печатью, ты сможешь без лишних слов и усилий наказывать и всех других провинившихся вольноотпущенников!

— А что, их так много? — удивился Клавдий и, встретив утвердительный кивок Афера, согласился: — Тогда, пожалуй, я подпишу его. И — всё?

— Почти! — не скрывая радости, поклонился Афер. — Осталась самая малость.

Вернуть в рабство еще несколько вольноотпущенников, на которых также поступили сегодня жалобы от их бывших господ.

— Но ведь ты только пообещал, что для этого мне не нужно будет прикладывать усилий! — возмутился Клавдий, успевший вновь удобно разместиться в кресле.

— Я и сейчас готов повторить тебе это! — улыбнулся сенатор.

Он знаком приказал слуге подать ему блюдо со скопившимися на нем за время приема прошениями и принялся перебирать их, с трудом разбирая имена;

— Всех этих Махаров, Каллимахов, Даков и Сиров их бывшие хозяева получат и без твоего вмешательства. Но этих…

Он отобрал, наконец, в ворохе папирусов нужные свитки и высоко поднял над головой, словно призывая в свидетели богов:

— Судьбу этих неблагодарных вольноотпущенников мы никак не можем решить, минуя тебя. Ведь здесь речь идет не о каких-то владельцах лавок и ремесленных мастерских, а о хорошо известных тебе людях!

— Да? И кто же они?.. — поинтересовался император, не понимая, куда клонит Афер, и желая лишь одного: чтобы его поскорей оставили в покое.

А вот! — торжествуя, воскликнул сенатор, протягивая руку в сторону отшатнувшихся эллинов. — Нарцисс, Паллант, Каллист, Гарпократ, ну… и еще добрый десяток столь же звучных и красивых имен, а точней, кличек, которых я не стану перечислять, чтобы окончательно не утомлять тебя!

— Но ведь это — мои чиновники, советники, друзья, наконец! — слабо возразил император.

На каждого из которых в моей руке находится по жалобе! — напомнил Афер.

— Ах, да, — поморщился Клавдий. — Но…

— Жалобе, написанной лично на твое имя с обстоятельным перечислением всех тех неблагодарностей, что совершили они против своих бывших господ или членов их семей, как, например, Паллант. Зачитать?