Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева

в известном или мало распространенном журнале заметку, корреспонденцию или очерк — о самых слабых, он это делал. Дядя Гиляй был убежден в силе печатного слова. Пусть маленькая, но честная, правдивая заметка — огромная сила, огромная польза, считал он. В 1896 году во время знаменитой Всероссийской художественно-промышленной выставки в Нижнем Новгороде на обеде, данном в честь прессы, он прочел свой экспромт, который начинался так:В Европе пять держав…                 — Нет, шесть! Забыли мы пересчитать: Еще одна держава есть — Держава сильная: печать!..

Известность Гиляровского-журналиста росла. С годами ширился круг его интересов, но оставалось неизменным внимание к тем, кому отказано было в старой России во всем — в паспорте, в работе, в доме, в семье, кого ждал в лучшем случае поденный копеечный труд, место в ночлежке и похлебка, которую называли «собачьей радостью». Их не гнали разве что от папертей церкви, но и там призывали к смирению. Не ставился и не поднимался на страницах газетного моря периодической печати вопрос о тех, кто населял «ночлежки» старой Москвы и городов России. И только он, дядя Гиляй, не переставал писать о них и печатать.

Лишь в самом начале 900-х годов в некоторых городах стали обращать внимание на места скоплений беднейшего населения. Делали это не государственные учреждения, то были усилия одиночек. В Ярославле организовали Артель трудовой помощи, которая старалась найти работу зимогорам. Члены этой ярославской артели прислали дяде Гиляю письмо в Столешники: «Мы сердечно благодарим за книги и за пожертвования… Посылаем две фотографии, снятые с наших временных жилищ, находящихся на Ветке, под названием „Царская кухня“, выстроенных нами собственноручно из драни и старых рваных рогож». Дядя Гиляй помнил эти жилища со времен своих скитаний и сколько еще повидал потом.

Ярославские зимогоры и московские, Хитровка[4], Хапиловка[5], Грачевка[6], притоны Трубной площади и ее переулков… В разные годы, во все время своей работы в дореволюционной периодике писал о них дядя Гиляй.

«Сокольники. Кто не знает в Москве красоты этого дачного места. Дачи миллионеров располагаются ближе к городу, а шалаши бродяг в глуши бора… Бродяги Хитрова рынка с весны тоже переезжают на дачу в Сокольники, в „заячьи номера“, как их называют, — туда, где каждый кустик ночевать пустит. Первые месяцы они перебиваются кое-как, а с июля, с начала грибного сезона… тут действительно отдыхают „на даче“. Нищие — зимой, они становятся охотниками и промышленниками летом, ухитряясь зарабатывать сбором и продажей грибов… Получив деньги, запасаются выпивкой, закуской и проводят вечера, довольные настоящим, забыв прошлые невзгоды и не заглядывая в будущее. А будущее грозит им если не тюрьмой, ссылкой, так уж, во всяком случае, ночлежным домом с его обычным концом — смертью под забором от холода или истощения, вызванного то голодовкой, то употреблением в пищу разных мерзостей, продаваемых на рынках и в съестных лавках».

Кто лучше дяди Гиляя знал, чем питался в Москве бродяжный люд, живущий в ночлежных домах? И об этом писал он: «Хитров рынок. Это — площадь, окруженная домами, занятыми только ночлежными квартирами, трактирами и лавчонками. На этой площади сидят торговки с лотками и горшками. Тут и есть то, чем они кормят своих покупателей. Излюбленная еда „бульонка“. В чугуне или горшке навалена бурая теплая масса. Если хорошенько разобраться в ней, то можно встретить между кусками и обрывками вываренного мяса клешню омара, косточки от отбивной котлеты, рыбью голову и черепок тарелки. Торговки этой дрянью скупают ежедневно в трактирах все недоеденное, оставшееся в тарелках, а иногда и подобранное с полу… Затем торговцы, прямо почти не сортируя, разогревают все, потому что горячее испортившееся мясо меньше пахнет тухлятиной, чем холодное, и пускают в продажу. Покупатели любят это кушанье, в нем нет-нет да и попадает вкусный кусочек котлеты или дичи, который они оставляют вместо десерта, на „верхосытку“, по их выражению. Рядом с бульонкой стоит часто тушенка — это полукислый тушеный картофель и жаровня с горячей колбасой, опять потому только горячей, чтоб отбить запах трупа. Колбаса вечно кипит в бульоне из сала, поражая свежего человека своим убийственным запахом, и тем не менее употребляется в громадном количестве всеми, кто живет в ночлежках».

В вырезках, наклеенных Колей Морозовым, хранился рассказ дяди Гиляя о Нижегородских самокатах. Сколько было написано о Нижегородской ярмарке 1896 года, о красоте ярмарочных павильонов, великолепии представленных товаров, о знаменитой художественной выставке, о спектаклях, специально к ярмарке приготовленных, о художественных павильонах… Но было и другое, о чем молчали. В газете «Россия», которую издавали тогда Дорошевич и Амфитеатров, дядя Гиляй напечатал фельетон, он назывался «Ужасы Нижегородских самокатов».

«Самокаты в Нижнем Новгороде — это площадь, занятая трактирами совершенно особого характера. Ряд зданий, то каменных, то деревянных. Половину зданий занимают трактиры, половину номера… Юридически трактиры от номеров отделены, но фактически они составляют одно целое. Номера населяются женщинами, числятся за хозяйками, в кабале у которых находятся несчастные, превращенные этими хозяйками в… товар, привезенный на Нижегородскую ярмарку… Грязный ужасный разгул, который вдобавок происходит по обязательным постановлениям…»

«Держава сильная: печать», она не сумела закрыть Нижегородские самокаты, но бывало и по-другому. Дяде Гиляю удалось в канун Пушкинских торжеств 1899 года разыскать вдову и внука Нащокина, ближайшего друга поэта. «С трепетом прикасался я к руке, — писал дядя Гиляй, — которую целовал Пушкин». Жили Нащокины почти в нищете. Рассказ дяди Гиляя о положении жены и внука друга великого поэта помог, им назначили пенсию. К вырезке статьи прикрепил когда-то Коля Морозов письмо внука Нащокина: разборчиво написанные слова благодарности дяде Гиляю.

Часто приходили подобные письма в Столешники б ответ на корреспонденции, статьи, заметки. Иногда от совсем не знакомых ему людей, бывало, и от известных, скажем от украинского