С кортиком и стетоскопом - Владимир Разумков

— Ну что, Разумков, держишься?

Турок пугаем

В 1957 году, когда мы были в Феодосии, к нам подошел катер, и с него на борт поднялись несколько матросов, в том числе один, который тут же был определен в боцкоманду.

— Ваша фамилия? — спросил я его.

— Матрос Шалугин Анатолий, — доложил он.

Во всем его облике я почувствовал, что это не простой матрос. Скоро все разъяснилось. От боцмана я узнал, что это списанный за какой-то серьезный проступок из Севастопольского училища им. Нахимова курсант. У нас он служил хорошо, всегда был предельно вежлив, корректен. Исаич его хвалил и бросал на самые ответственные работы.

И вот наш корабль вошел в эскадру, которую направили к берегам Турции, чтобы турок как следует напугать в отместку за то, что они без нашего согласия пропустили через проливы в Черное море пару английских фрегатов. Нам не повезло. Когда корабли эскадры проходили вблизи Бургаса, при команде с мостика «стоп машины», корабль медленно, но продолжил движение прежним курсом, то есть в сторону берега. Я был в это время на мостике и все, что там творилось, видел собственными глазами.

— Стоп машины!! — разъяренно кричал Румпель, непрерывно дергая ручку управления машиной и одновременно крича в переговорное устройство. — Стоп машины!

Но корабль угрожающе продолжил движение. Штурман кричал из-под накрытого от дождя штурманского столика, вперив глаза в карту:

— До мели четыреста метров! До мели триста метров! Из машины раздался вопль машиниста-маневровщика:

— Левый маневровый заклинило! Командир, бледный, с трясущимися губами, кричал рулевому:

— Лево на борт!

Корабль неохотно стал разворачиваться по дуге, забирал мористее. А штурман все кричал:

— До мели сто пятьдесят метров!

Наконец, 120-метровая туша эсминца вышла на параллельный берегу галс, и на мостике воцарилась тревожная тишина. В этой тишине послышался щелчок УКВ и голос командующего эскадрой:

— Мищенко, еб…на мать, ты что, на Болгарию лезешь? Что у вас там?

Заснули все, что ли! Командир взволнованным голосом доложил обстановку.

— Так, срочно выясните, что с маневровым, всех виновных наказать. Разгильдяйство! После ревизии и устранения причины случившегося — эскадру догнать и занять свое место! — слышались грозные слова адмирала.

Разобрались. В маневровый попало инородное тело, то ли болт, то ли гайка. Устранили. Все вздохнули с облегчением. Дали полный ход и вскоре заняли в строю эскадры свое место. Командир, оправившись от стресса, позвал меня к себе на мостик и сказал, что у него болит зуб. Я осмотрел и заметил начинающийся флюс. Только этого сейчас и не хватало. Принес таблетки, полоскание. Никаких стоматологических инструментов для зубных манипуляций на эсминце не было. Ко всем несчастьям усилился ветер, началась болтанка. Эскадра шла крейсерским ходом (22 узла) вдоль турецких берегов, очень близко от них, грозно ощетинившись главным калибром своей артиллерии, как бы поигрывая мускулами, чтобы супостат знал: наказание в следующий раз будет реальным. Ветер крепчал, волны все увеличивались и увеличивались, качало все больше и больше.

При подходе на траверс Синопа, ко мне пришел матрос из трюмной группы. Жаловался на боли в животе. Осмотрев его, я понял, что запахло жареным. У матроса аппендицит. Хирурги были только на крейсерах. Не поверив себе до конца, я сказал, чтобы он пришел еще раз через полчаса. В это время прибежал рассыльный.

— Вас ждет командир. Я помчался наверх. Командир встретил меня недружелюбно.

— Доктор, сделай что-нибудь, сил нет, зуб замучил и таблетки ваши не эффективны.

Лицо его было ассиметрично, припухлость слева угрожающе росла, до зуба дотронуться было невозможно из-за резкой боли.

— Товарищ командир, вам зуб нужно удалять, а это можно лишь на крейсере, там стоматолог есть.

— Да ты что, корабль выполняет боевую задачу, а я у тебя из строя выйти могу. Ты что!

Положение было хуже некуда, да я еще доложил:

— У меня матрос с острым аппендицитом наклевывается. Вот еще раз осмотрю и диагноз уточню.

— Ну, доктор! Ты меня сегодня совсем уморить хочешь! Мало того, что мы чуть в Болгарии на мель не сели, теперь еще и эскадру останавливать. В такую-то погоду больного на крейсер переправлять. Ты что надумал, а?

— Товарищ командир с аппендицитом не шутят, промедление смерти подобно.

— Господи! Все несчастья на мою голову! — запричитал Румпель. — Иди и смотри, если ошибешься — я тебе это никогда не забуду.

Я спустился в медпункт. В голове все крутилось и вертелось, качка была действительно ужасающая. Трюмный матрос уже сидел у входа в медпункт. Да, плохи дела: субфебрильная температура, симптомы раздражения брюшины. Острый аппендицит. Все, делать нечего, надо докладывать. Командир встретил меня, держась за щеку, молча и безнадежно. Доклад адмиралу по УКВ был краток, а ответ еще лаконичнее:

— Мищенко, твою мать, у тебя всегда все не так. Давай в дрейф, готовь плавсредства.

Флагман-крейсер «Фрунзе» сбросил скорость. Шмидов построил боцкоманду.

— Желающие на баркас для транспортировки больного на крейсер есть?

Матросы, многие с серыми лицами от постоянной тошноты, помалкивали. И тут подал голос тот самый списанный курсант Шалугин:

— Я готов, товарищ мичман!

За ним последовали и другие, и команда была сформирована. На руль сел сам Исаич. Транспортировать больного на другой корабль в такую погоду в те времена представляло большую сложность. Никаких специальных приспособлений не было. Больного с острым аппендицитом полагалось переправлять лежа на носилках Штилле. При этом названии я до сих пор вздрагиваю. Чтобы читатель понял почему — объясняю: несколько укороченные, по сравнению с обычными, цельнометаллические носилки, к которым больной пристегивался крест-накрест крепкими ремнями. Только так можно извлекать раненых и больных из шахт котельных и машинных отделений. Вытягивали в вертикальном положении, при этом каждый раз сжималось сердце — вдруг не удержат. А при передаче больного в море с корабля на плавсредства, а затем вновь на корабль, да в плохую погоду, когда все качается и уходит из-под ног — процедура и вовсе опасная. Руки-то больного пристегнуты, ими не воспользуешься. Плюх в воду — и кранты. Крейсер развернулся так, чтобы принять ветер и волну своим левым бортом и защитить нас, и облегчить эвакуацию. И действительно, волнение стало значительно меньше. Спустили плавсредство на воду и под острые словечки боцмана, не без трудностей, но, главное, аккуратно, спустили матроса на баркас, который немедленно пошел к крейсеру.