Тристания - Куртто Марианна

Порядка событий не изменить.

Бульон засох на столе, серая масса въелась в простыню, окно в потеках, а я понятия не имею, сколько прошло времени.

Вокруг разливается тусклый свет, который говорит лишь о том, что сейчас не ночь.

Собака исчезла.

Я зову ее, но она не откликается.

Смотрю на море и за тенью водорослевого ковра вижу два удаляющихся судна.

Это «Тристания» и «Виолетта».

Они знакомы мне с детства: я много раз бывал на их борту, хотя это очень не нравилось маме. Она стояла во дворе и ворчала: нет, ну вы посмотрите на него, нашел развлечение для ребенка! Отец брал меня с собой и показывал, как серебристых рыбин поднимают из воды и кладут на дно лодок умирать.

А сейчас эти лодки уплывают, унося с собой все, что только можно, и осознание этого ударяет меня кулаком в живот. Я здесь один.

Про меня забыли.

Мои односельчане увезли игрушечные кораблики, резные бычьи рога, украшения, подаренные бабушками… и даже выпавший зуб в деревянной коробочке.

Эти вещи оказались важнее меня.

Но мы — дети королевских стражников, пиратов и китобоев…

И мы ничего не боимся.

10

Атлантический океан, октябрь 1961 г.

На борт Марта поднялась одна.

Вчера в полдень Дэвид сказал:

— Нам пора отправляться.

Джон, Сэм и Берт не появились.

Сопротивление было бесполезно; пора отправляться, — сказал Дэвид. — Позже мы еще раз подплывем к острову.

Кто-нибудь подплывет, обещаю.

Мы не можем рисковать жизнями всех тристанцев ради них троих.

Сопротивление было бесполезно; к тому же Марта верила, что Берт, Сэм и Джон вернутся раньше, чем все островитяне переберутся на рыболовецкие суда, до которых еще нужно было доплыть на лодках группами по десять человек.

Марта сидела на берегу до последнего, но на тропе так никто и не появился. Марта смотрела на пустую тропу с кормы, ощущая брызги воды на ли-с ржавого борта «Тристании», который больно вдавливался ей в бок. На судно набилась половина поселка вместе со своими тревогами и пожитками (взять позволили только самое необходимое). Собак оставили на острове. Марта мысленно слышала скрежет знакомых когтей.

Тристанцы плыли в птичье королевство — на остров Найтингейла. Там они разместятся в хижинах, в которых мужчины ночевали всякий раз, когда плавали за птичьим пометом; женщины никогда не бывали на Найтингейле, хотя Марта, например, много раз просилась туда.

При виде судов, пристающих к берегу, птицы сердито закричали. Незваные гости зашагали по скользким камням, падая и пачкаясь пометом; грязными руками люди вытирали глаза, из которых капали соленые слезы.

Марта держала за руку мать и вела ее к хижине. Мать молчала и не плакала: она устала, устала уже очень давно, и то была не обычная усталость, а такая, которая с годами окостеневает, становится частью человека и не покидает его, сколько бы он ни отдыхал.

В хижине Марта лежала рядом с матерью и не могла уснуть. Воскресенье сменилось понедельником, Марта вышла наружу, села на камень и стала смотреть на море, смотреть на небо, проколотое твердыми холодными звездами. Ей не верилось, что она покинула остров и теперь находится в другом месте, хотя воздух попадает в те же легкие, а горячая кровь несется по тем же внутренностям, что и прежде.

Марта сидела на камне и мерзла, пока небо не побелело и не слизнуло звезды. Солнце высунуло свою желтую голову, птицы начали вздрагивать, просыпаться и болтать о своих делах.

Дэвид выбрался из своей хижины, увидел Марту и подошел к ней.

— И давно ты сидишь тут одна? Ты же совсем заледенела.

— Нет-нет, не тревожьтесь, все хорошо, — отозвалась Марта. — Правда, гомон стоит такой, что даже своих мыслей не слышно.

— Да уж. Вероятно, жителям этого острова кажется, что нас многовато.

Марта улыбнулась.

— Но у меня есть хорошая новость, — продолжал Дэвид. — Наш сигнал бедствия услышали. Несмотря на птичий шум.

— Правда? — Марта думала, что они проведут на острове несколько дней, съедят все консервы и примутся за птиц.

— Да. Тут недалеко плывет корабль, и он подберет нас сегодня. Это большой голландский круизный пароход, и поскольку он заполнен только наполовину, мы все поместимся на борт.

— Нам повезло, — сказала Марта.

Провидение, — сказали другие.

И когда корабль подошел, тристанцы снова собрали свои вещи. Спустились по скользким прибрежным камням, отчего высохшая за ночь одежда снова вымокла и перепачкалась. Наконец островитяне подплыли к кораблю, и моряки спустили с борта веревочную лестницу. Тристанцы по одному неуклюже залезали наверх и оказывались в королевстве металла и сложносоставных мачт, которые напоминали больших насекомых.

Марта села на белую скамью возле борта, на ту, на которой сидит сейчас и смотрит на детей, на их растерянные лица, на руки, вытаскивающие из карманов камешки и раковины. Марта чувствует каждого из них.

Чувствует одиночество.

Чувствует мать, которая сидит рядом, но какой в этом толк, ведь мать пустая. Точно бумажная солома на ветру.

У Марты больше нет выбора.

Вскоре судно продолжит путь.

На корабле Лиз сидит рядом с Элиде и сжимает в руках рубашку своего сына.

В темных волосах Лиз появилась седина, а на лице резко обозначились морщины. Кажется, Лиз заключена в черную оболочку, подобную той, что укрыла поток мягкой лавы на склоне горы, которая находится где-то далеко. Сейчас все, что дорого Лиз, находится далеко.

Но у нее есть с собой эта рубашка, и Лиз верит, что все образуется. Ни во что другое верить нельзя. Вариант только один.

Только вернуть сына.

Только толкнуть, — неожиданно думает Лиз, бросая взгляд на Марту.

Та сидит напротив и выглядит одинокой и в то же время сильной. Эта девушка сильнее меня, — говорит себе Лиз, — она сильнее всех нас, да и не девушка она вовсе. Лиз видит Марту, хотя не желает видеть ничего.

Лиз не желает вспоминать, но вспоминает все, потому что усталость заставляет ум отделиться от тела. Она рушит все плотины, и Лиз вспоминает.

Она поняла это по рукам.

По тому, чем пахли руки мужа. К привычному запаху рыбы добавилось кое-что еще.

Запах другого живого существа.

Она знала, куда ходил муж: он и раньше носил излишки улова по разным домам, но в первую очередь давал рыбу Тильде, которая не могла и не умела сама заботиться о своей семье. Все знали это. Тильда лежала на диване и перебирала в затуманенной голове годы прошедшей жизни — единственной настоящей жизни, которая выпала на ее долю.

Многие приносили ей еду.

Не только Ларс.

Детей нужно было кормить, потому что они росли: сын Тильды уже был выше матери, а дочь готовилась стать учительницей и грезила о капитане китобойного судна, хотя китов уже давно не ловили.

Лиз знала, что это глупая мечта, но не пыталась разубедить девушку.

Она бросила свадебный букет прямо в руки этой девушке, тогда еще подростку; Лиз поступила так специально, чтобы отнять надежду у остальных женщин.

Да, она знала, что это чересчур и что ее любовь слишком всепоглощающа; знала, что по-настоящему владеть таким мужчиной, как Ларс, нельзя. Лиз упрекала себя за то, что выбрала именно этого человека, который месяцами не бывал дома. Который сбегал, когда Лиз страдала, склоняясь над тазом, и уговаривала себя, что все это не напрасно, ведь она получила именно то, чего желала, и вскоре получит еще.

«Вот, значит, как оно бывает, когда мечты осуществляются», — размышляла Лиз.

Она родила сына. Сначала сын маленький и плачет, затем подрастает и плачет, смеется и говорит маленькие слова своим маленьким голосом. Лиз повсюду носит сына с собой в платке-переноске; она и не подозревала, что умеет любить так, как любит свое дитя, и каждый день изумляется тому, что в ее душе столько любви и что отдавать любовь не сложнее, чем дышать.