Инфракрасные откровения Рены Гринблат - Нэнси Хьюстон

успокоила я пожилого любовника, радуясь перемене ролей. — Нет ничего плохого в том, чтобы выпить кофе и поговорить, ведь правда? — Конечно, детка, надеюсь, в кафе я сумею держать себя в руках. Хотя… не уверен! — Я не хочу, чтобы вы вели себя хорошо! — Я скорчила лукавую гримаску, мы дружно расхохотались. Привели себя в порядок — великий спец по безумию и маленькая сумасшедшая — и расстались».

Родителям я ничего не сказала и по четвергам, во второй половине дня, продолжила наслаждаться свободой: бродила по городу, наблюдала жизнь, пожирала ее глазами, воровала в магазинах косметику, шмотки, диски, книги, однажды украла транзистор, а венцом “уголовной” карьеры стал фотоаппарат. Первый в моей жизни. Случилось это, как сейчас помню, в маленькой лавочке на углу улиц Сен-Лоран и Сент-Катрин… Выходит, он давно стал частью моей судьбы, святой Лоренцо, попросивший своих палачей, чтобы они прокрутили вертел, когда живьем поджаривали его на костре. А прекрасное тело Екатерины превратили в кровавое месиво с помощью машины, состоявшей из четырех колес с шипами и острыми зубьями, вращавшимися против часовой стрелки. А критики еще осмеливаются называть меня извращенкой! Меня, которая так чтит человеческое тело!

Вот так из халтурной терапии родилось мое призвание фотографа.

Мы с Джошем Уолтерсом продолжали видеться и очень друг другу нравились. В основном ходили по кафе, а о том, что делали в туалетах, я умолчу. Джошуа обучил меня многим позициям — на первый взгляд совершенно членовредительским, но от этого не менее возбуждающим. Я была девочка ушлая и конечно же не могла не обратить внимания на то, что перед самым оргазмом доктор резко заводит мне руки за спину и больно сжимает запястья, как будто хочет надеть наручники. Много позже я вспоминала его науку. Я ценила наши беседы и начинала влюбляться по-настоящему».

Почти невозможно не полюбить человека, поведавшего вам о своих детских горестях, — задумчиво произносит Субра.

«Через год доктор Уолтерс развелся и устроил бальный вечер на крыше дома, чтобы отпраздновать великое событие. Он позвал всех друзей и знакомых, но моя мать отказалась идти — она дружила с теперь уже бывшей женой Джошуа и сочла идею праздника моветонной. Мы с Симоном отправились в гости вдвоем. Курс терапии пройден, так почему бы дочери не составить компанию отцу? Звучит вполне логично, так ведь? Вообще-то нет. Я до сих пор пытаюсь понять, зачем Симон так поступил. Хотел усыпить подозрения Лизы?

Джошуа открыл нам дверь, успев порядком набраться, увидел фотоаппарат, висящий у меня на шее, засмеялся и провозгласил: “Отличная идея! Вы можете заработать состояние, снимая разводы, мадемуазель. Принято фотографировать свадьбы, а ведь это так банально! Все свадьбы похожи, а разводы уникальны, незабываемы и гораздо более драматичны! Доверьте мне альбом вашего расставания! Ссоры с битьем посуды, дележ детей, книг, мебели и кухонной утвари, мрачные часы ожидания в предбаннике у судьи, астрономические суммы, потраченные на адвокатов…”

Мы с Симоном хохотали до слез…

Праздник был в разгаре: ярко-розовое июньское небо, бразильская музыка, восемьдесят развеселых гостей, море сангрии. Когда мы с Джошуа танцевали очень-очень откровенную самбу и он положил мне руку намного ниже талии, Симон промолчал. Я тоже не возмутилась, заметив его более чем тесное общение с незнакомой девушкой. Полноватая блондинка в мини-юбке цвета фуксии и босоножках на шпильках не останавливаясь гладила моего отца по спине ярко накрашенными коготками и не стесняясь ласкала его под рубашкой. В ту ночь никто ни в чем себя не ограничивал, люди не обращали внимания на окружающих, целовались, лизались, а кое-кто, кажется, успевал по-быстрому перепихнуться. Я ликовала — отец признал меня взрослой. Но на душе у меня скребли кошки, ведь он обманывал маму у меня на глазах.

“Человеческой расе предстоит много работы над собой, — сказал он очень серьезно, когда мы в четыре утра возвращались домой. — Собственничество и ревность — пережитки древних времен, эпохи неолита, когда мужчины взяли в свои руки “размножение” и изобрели нуклеарную семью, чтобы было легче управлять своими владениями и передавать их наследникам по закону и без лишней крови. В наше время это явный пережиток прошлого, затесавшийся между освобождением женщин, легализацией развода и контрацепцией… Надеюсь, ты предохраняешься? — Да, папа. — Ладно. Это хорошо. — Как ее зовут? — Сильви. — Она из Квебека? — Да. Сильви — билингв, работает секретаршей в университете, а по вечерам ходит на театральные курсы. Она удивительное существо. — Вот как… — Давай больше не будем об этом говорить, ладно? — Конечно, папа”.

Лиза считала Сильви одной из коллег мужа, которая иногда звонила ему домой, чтобы решить неотложные административные вопросы. Я разделяла с отцом его секрет, и мы по молчаливому уговору скрывали от мамы важную сторону нашей жизни. В каком-то смысле это напоминало взаимный шантаж: у каждого на руках был козырь, способный разрушить игру другого. Невероятно, с какой легкостью мы вляпались в это мошенничество. Так продолжалось почти год. Я даже подружилась с Сильви, мы обсуждали, как лучше предохраняться. Я принимала таблетки, Сильви, чтобы не наградить меня сводным братом или сестрой, пользовалась колпачком. Не понимаю, как мы могли думать, что это не кончится катастрофой?!»

Что происходит? — вскидывается Субра. — Почему сегодня утром ты вдруг вспомнила эти замшелые истории и так переживаешь?

Рена не знает. Фотоаппарат ей не помощник — в музее запрещено снимать, — и осколки воспоминаний терзают мозг. На какое бы произведение искусства она ни смотрела, задвижки открываются, выпуская на волю чувства, и никакая сила в мире не способна их сдержать.

Она идет в следующий зал.

La Scultura[88]

Здесь выставлены горельефы Андреа Пизано, маленькие мраморные доски с изображениями Музыки, Живописи… Они застывают перед Скульптурой.

Сетчатку обжигает изначальная сцена, главная сцена, прилипчивая сцена.

Мастер по мрамору обнимает мраморное тело. Скульптор плоти держит в объятиях тело из плоти. Скульптор в ярости наносит удар по мраморному телу. Пигмалион танцует с Галатеей. Я танцую с твоим другом. Донателло целует Марию Магдалину. Ты целуешь мою подругу. Мария Магдалина заливает слезами ноги Христа. Камилла Клодель плачет на ноги Родена. Роден ваяет Камиллу Клодель. Твой друг целует меня. Твой друг бьет по мрамору. Я рыдаю над ногами твоего друга. Ты в бешенстве бьешь своего друга.

Предначертанный, роковой 1976 год. Мне шестнадцать лет, Сильви — двадцать. Симон — диссертацию он не закончил — опубликовал несколько вполне приличных статей о медицинском применении ЛСД. Джошуа Уолтерс стал главой психиатрической службы своей больницы. Их обоих пригласили на коллоквиум «Разум и мозг» в Лондон. Даты мероприятия совпали с пасхальными каникулами.

Что,