Поправка курса (СИ) - Щепетнёв Василий

Но он этих расходов стоит. Сложная у него работа. Содержать аппарат в исправности. Готовить ex tempore фотопластины особой чувствительности. Беседовать с обследуемым. Проводить собственно съёмку в икс-лучах. Восстанавливать серебро и готовить новую фотоэмульсию. И всё — строго по регламенту. Выдерживая время, температуру, напряжение и всё остальное.

Справляется.

И да, у него модифицированное поведение. Он дал согласие на модификацию, за что дополнительно получает двадцать пять рублей ежемесячно. И приятно, и выгодно, и год пройдет — не заметишь.

Но в результате стоимость обследования оказывается изрядной. Только человеку со средствами по силам.

А мне такие и нужны. Со средствами.

Альтшуллер пришел разобраться с лучеграфией — так называют рентгенограмму здесь и сейчас.

Лучеграфия

— Нет, Исаак Наумович, это не бугорчатка. Смотрите на характер теней здесь, здесь и вот здесь. Печально, но это рак легких.

Альтшуллер вздохнул.

— Я тоже подозревал рак. Но была надежда… — он посмотрел на меня внимательно. — Неужели ничего нельзя сделать?

— С лучеграфией? А что с ней можно сделать? Заретушировать?

— Нет, с болезнью.

— Ну, Исаак Наумович, и вопросы же вы задаёте.

— Но ведь у Антона Павловича не только туберкулез исчез, исчезли и сопутствующие болезни. Близорукость, например. Что, если и рак?

— Возможно. Возможно, и рак. Во всяком случае, лондонский коллега пишет, что его пациент выздоровел, правда, там имел место рак желудка.

— Конан Дойль?

— Сэр Конан Дойль. Он пожалован в рыцари, наш английский доктор и писатель. И, думаю, не за Шерлока Холмса.

— Вот видите: англичане лечат рак!

— У англичан, вернее, у Британской Короны фактическая монополия на препарат. Они доминируют в Африке, особенно в Южной Африке. Отчего бы и не поэкспериментировать?

— А у нас?

— А у нас есть русский квас, дорогой доктор. Если удастся разводить грибы здесь, тогда… Но это дело не месяцев, а лет. А пока…

— Но неужели нельзя изыскать возможность?

— Изыскать? Для кого?

— Для больного, — Исаак Наумович показал на лучеграфию. — Для этого больного.

— А, собственно, кто он такой, этот больной?

— Рабушинский.

— Павел Павлович Рабушинский?

— Именно. Талантливый молодой человек, ему жить да жить!

— Миллионщик Павел Павлович Рабушниский?

— Ну, это преувеличение. А хоть и миллионщик, что с того? Разве это важно?

— Важно, Исаак Наумович. Очень важно. Что ж, я возьмусь провести ему курс обновления.

— Возьметесь?

— Да. Это будет стоить один миллион сто тысяч рублей.

— Что? Вы сказали — сто тысяч рублей? Я не ослышался? Это ведь неслыханная сумма!

— Вы ослышались, Исаак Наумович. Я сказал один миллион сто тысяч рублей. Неслыханная? Так ведь излечение от рака легких тоже вещь неслыханная.

— Но… Не знаю, пойдет ли Павел Павлович на это.

— Да хоть и не пойдет. Мне, собственно, безразлично.

— Миллион…

— Господин Рабушинский вполне может себе это позволить. Если захочет.

— Но мы, врачи… Мы не вправе решать, кому жить, а кому умереть!

— Об этом и речи нет — решать, кому жить. Я лишь решаю, займусь я господином Рабушинским, или нет. Не более, не менее.

В задумчивости и даже в печали Альтшуллер покинул меня, забыв лучеграфический снимок на столе.

Да, именно так. Миллион сто тысяч рублей. И да, Рабушинский вполне может себе это позволить. Позволил же он себе разорить Алчевского, довести того до самоубийства и захватив его банки, выгадав на этом, по меньшей мере, пять миллионов рублей. Скорее, восемь. Ну, восьми и даже пяти миллионов в наличии у него нет, у Рабушинского, у него капиталы в деле, запросто не вытащишь. А миллион — это он, если постарается, найти сумеет.

Конечно, можно было действовать потихоньку. Надбавлять по сто тысяч. Но исцелять Рабушинского за меньшую, чем миллион, сумму было бы непростительно. Шеф поставит минус. И вообще, миллион мне понадобится. Понадобится и больше. И не просто миллион, а миллион легальный, миллион объяснимый. А то превращать опилки в червонцы с помощью полевого синтезатора «Мидас» — ну, глупо же. Этих червонцев тонна выйдет. Где столько опилок взять? И как объяснить этот миллион звонкой монетой? Можно, конечно, и фальшивых купюр напечатать. С применением нанотехнологий. Никто никогда не различит, где подлинные деньги, а где копии. Но это нехорошо. Во многих смыслах. И — зачем фальшивки, когда есть Рабушинский? И Ротшильды, и Рокфеллеры, и прочие люди со средствами, желающие вернуть здоровье и молодость?

Ну да, найдутся люди, которые обвинят меня в корыстолюбии. И это очень хорошо, что найдутся. А не найдутся, я организую такие обвинения. Пусть знают, что есть такой злыдень, лечит рак за миллион. И ещё омолаживает! За деньги, за деньги, за деньги! Как можно!

Что значит можно? Нужно!

Я пошел погулять. С Булькой. Булька уже четвертый месяц у меня. Растёт. Пока я ездил по заграницам, скучал, а теперь радуется. Скачет. В Оксфорде в моде белые бультерьеры. А у меня — коричневый. Я не в Оксфорде. В Ялте я. Здесь собака не только забава, но и охранник. Особенно такая собака, как Булька. А охранник в белом — это нонсенс.

Мы шли, я в английском кепи и клетчатом английском же костюме, и Булька — английский пёс. Англоман, как Воронцов. Люди опасливо косились на нас. Вид у Бульки, прямо скажу, необычный. Зубастый, головастый. Не собака, а живой капкан. Но — добрый и послушный. Днём. В режиме «мир».

Дошёл до кефирного заведения. Привязал булькин поводок к дереву, а сам заглянул внутрь. Дела идут хорошо. Попробовал кефир «День», с абрикосовым вареньем. Чайная ложка варенья на стакан кефира. Дамы и дети очень любят.

Затем с Булькой зашли к Синани. Поговорили об электрификации Ялты. Электростанция в Ялте есть, на угле. Новенькая. Паровая. На семьсот лошадиных сил. То есть около пятисот киловатт. Но, конечно, нужно ещё. И я два месяца назад основал Товарищество с ограниченной ответственностью «ЭЛЯ». Эля — это не женское имя, а ЭЛектрификация Ялты. Планы — построить электростанции на ветру. Ветряки то есть. Я уже и землю прикупил, за городом, в шести верстах от побережья. Холмы, они дешёвые. Первая очередь общей мощностью в те же пятьсот киловатт. По моим расчетам — а они дьявольски верны! — электростанция окупится за пять лет. И нашёл человека, которому построить электростанцию по силам — Владимира Григорьевича Шухова. Дело за малым: нужен капитал. Миллион рублей. Ялтинцы пока сомневаются. В долю не идут. Ну, кто такой Магель? Может, авантюрист? Или того хуже, прожектёр, мечтатель? Синани готов две тысячи вложить, но ведь две тысячи — не миллион.

Ничего, обнадёжил я Исаака Абрамовича. Уже скоро!

Так мы говорили о том, о сём, и вдруг лицо Синани стало не то, чтобы напуганным, но — напряженным.

— Добрый день, добрый день, Ольга Леонардовна.

В магазин вошла статная дама позднебальзаковских лет.

— Здравствуйте, Исаак Абрамович. Мне сказали, что здесь я могу найти барона Магеля.

— Можете, — признал Синани. — Барон Магель — Ольга Леонардовна Книппер.

Я поклонился.

— Ах, господин барон, скажите, скажите, где же он? — воскликнула Книппер несколько наигранно.

— Кто он, сударыня?

— Антон Павлович, конечно.

— Господин Чехов, полагаю, сейчас в Италии.

— Но зачем? Почему он уехал?

— Насколько мне известно, он задумал написать новую пьесу, и для этого решил переменить обстановку. На время.

— И где же он в Италии?

— Не знаю.

— Как не знаете?

— Ну откуда мне знать, сударыня?

— Ведь это вы, господин барон, увезли его в Италию!

— Антон Павлович не невеста, чтобы его увозить. Он сам решил уехать, а поскольку я отправлялся в Неаполь и в моем распоряжении была яхта, я и предложил ему каюту. Заодно и наблюдал его в дороге.

— А потом, в Неаполе…