Бизар - Андрей Иванов

– Неделя, брат, – сказал сухо молдаванин, смачно хлопая дверцей машины. – Неделя!

Михаил пытался его залечить, мол, лодку продам через месяц, за это время еще не тронут, до депорта три месяца, получишь не пять, а шесть тысяч!..

– Нет! – рубанул тот ладонью. – Давай лучше пять и через неделю! Всё! Неделя – край, понял? Край! Не то… – Он провел рукой по шее и подмигнул.

Кидать армян было бессмысленно, потом и голову не найдешь, так что лучше было возвращать. До покет-мани оставалось четыре дня. Сели, закурили последнее, стали подсчитывать… Михаил даже взял ручку и бумагу…

Покет-мани – это около трех с женой и детьми вместе. Даже по полной… Трех не будет. С Ивана 935 крон – все равно не хватает! Где-то нужно добыть полторы, и о себе надо подумать – что есть-то?

Пока думали, где раздобыть, что заложить, что отдать в придачу молдаванину, готовились к голодному месяцу… Сперва рыбу пробовали ловить, но у Михаила рука не зажила… С подсачеком у борта стоял… Иван забрасывал, тянул… Никакого толку! Потапов достал свое воздушное ружье и подстрелил несколько голубей, лесных толстых. Заставил Машу ощипать и суп сварить. Поели суп; показался дерьмовым. Михаил обругал Машку, выкинул суп. Сам взялся за готовку. Трех голубей в глине зажарил. Я не понял – как это, в глине? Иван объяснил: они пошли на берег, накопали песку, земли, похожей на глину, облепили голубей – и в духовку. Вонища была страшная, но Михаил был настроен оптимистично, говорил, что такая вонь обычно сопутствует правильному приготовлению голубя по-чеченски. Достали голубей. Сами они воняли еще страшнее, чем тот смрад, который валил из духовки. Но Михаил сел за стол и Машу с Лизой чуть ли не под дулом ружья есть голубей заставил. Иван отказался, сказал, что уже сыт и вообще… Михаил нахваливал голубятину да Лизе в рот запихивал.

Михаил натырил где-то муки и заставил Машу печь кексы с изюмом, а Лизу каждый день гнал на берег к немецким рыбакам, чтоб продавала: пять крон кусочек, большой – пятнадцать. Принарядили как датчанку… Но никто не брал, так, попробовали да и успокоились; пришлось все кексы самим жевать. Сунулись в магазин – там заметили, что тару таскают, забор забили и собаку внутрь посадили.

Решили быстро продавать лодку, за любые деньги. Ставить мотор, подсоединить, натянуть тросики, согласовать со штурвалом, рычаг скоростей сделать, отрегулировать все… и продавать! Срочно!

Но у Михаила – рука… Мотор вешать – дело нешуточное… канитель… сутки возились… Кое-как подвесили. Все испробовали. Разорились с покет-мани на тросики, на всякое такое… Довертели на проволочках. Объявление дали. Срок поджимал, аж пот прошибал! Нашелся человек; посмотрел, остался доволен, сказал, за тринадцать берет! Пожали руки. Дело в шляпе! Михаил купил бутылку, сели с Иваном пить у обрыва.

– Тринадцать дает! – считал Михаил. – Все равно, Вань, как ни крути, наша взяла! Наша взяла! – кричал он с обрыва.

– Приходим рано утром в порт, – продолжал Иван, – перед сделкой лодку еще раз осмотреть, прибрать, подготовить, проститься, да и пивком в каюте опохмелиться, ну как полагается… А в порту менты – мотор с лодки снимают! Прикинь, попадалово! Михаил нет чтобы смыться, так в бутылку полез, мол, что такое! «Чё делаете, сволочи!» Чуть ли не с кулаками, его в пакет и увезли. Вот так, забрали Мишку, – вздохнул Иван, – забрали… Я представляю, – дышал Иван, – там накрутят: статья за гитару, за мотор, штрафы, этап, несколько месяцев тюрьмы, все как полагается… За мной на следующий день менты с хозяином лодки приехали, обыск делали, меня искали, потому как пальчики мои в лодке все-таки остались. А как быстро они пробивают, сами знаете… Компьютер – пять минут… Я в шкафу у Лизы спрятался, там не искали, просто в комнату мою зашли, посмотрели, а там на стене карта висит, та карта, что мы из лодки прихватили, и я, дурак, ума хватило, повесил на стену! Зачем я ее повесил на стену? Не знаю, как трофей, что ли? Да нет, просто клевая карта… Я слышал, как хозяин ругался. Он с ментами приехал, карту схватил, унес, ругался так, что даже по Маше прошелся, мол, проституерте! Руссиск проституерте![34] Только вылез – тут армяне, я им все популярно объяснил, так мол и так, менты – мотор – Миха сидит…

Молдаванин вспылил и сжег лодку, сказал, что, если увидит гада, кишки на солоп намотает! Взял ключи от машины, хотел забрать, глянул – одного колеса нет. Поставили запаску армянскую, пытались завестись – не завелась, открыли капот – нет аккумулятора! Взбеленился тогда молдаванин, из дома вынесли всю аппаратуру, всю одежду Михаила и Маши, ботинки, телевизор, – все на двор повыбрасывал… все было непригодным… все со свалки! «Что за черти тут живут! – кричал он. – Что за гнилая землянка!» Сожгли одежду во дворе и уехали.

– Мне теперь только нелегально жить и остается, – вздохнул Иван, вытягиваясь на матрасе. – В розыске я теперь… В бегах, блин…

Да, Иван был в бегах. Стоял у фонтана в центре Свенборга, хлебалом щелкал.

Меня заслали на стоянку за второй. Когда я вернулся, Хануман спал в углу на моей раскладушке; Иван что-то гундосил невнятное о том, что так и так в последнее время управление по делам иностранцев дергало часто, все к тому и шло… Это было какое-то жалкое оправдание. Мол, то, что я здесь, с вами, голь нелегальная, в этом есть своя логика, так и так я бы тут оказался… Обычное нытье.

– Армяне говорили, скоро всех «сто двадцатых»[35] переведут в Сундхольм и будут там под наблюдением держать, – мычал Ваня; Ярослав кивал одними глазами. – А последний раз аж в Копенгаген вызывали…

Их дело пошло дальше. Допрашивали другие лица. Более суровые. С нажимом, с ухмылками. Разумеется, допрашивали врозь, хоть дело было одно. Выспрашивали каждую деталь кейса. Потом прошлись основательно по прошлому. С бороной дополнительных вопросов. Ярослав его прервал, налил, сказал, что у него было то же самое. Абсолютно та же история! До мелочей! Вызывали, допрашивали, не верили. Искали несовпадения. Искали, что где-то адрес напутал. Искали, что где-нибудь дал промаху – и легенда расколется. Выспрашивали про институт, где учился, имена преподавателей и родственников. Звонили им за подтверждением его существования. А потом, когда уморились, сказали, что никакого он позитива век не увидит, а вот через тридцать дней получит извещение, вызов о том, что полетит он в сопровождении ментов к себе в Молдавию, где он и представитель датского королевства будут вести переговоры с молдавскими представителями, будут за круглым столом решать, что с ним таким делать. Ежели решат молдаване, что им нужен такой Яро, мол, принимают его, то он остается в Молдавии. Ежели не примут, то летят обратно, а потом, некоторое время спустя, то же самое с Россией или какой другой страной СНГ.

– Пока кто-нибудь да не возьмет! – сказал он. – Я не стал ждать этого отвратительного извоза, ну его на фиг игры в рулетку, были случаи, когда просто бросали человека в аэропорту… Как? Весело без ничего оказаться в СССР? Бомжом станешь в две минуты! Не-ет, я укрылся тут, в андеграунде… Пережду годик, другой… – Он несколько раз проговорил «годик, другой», «годик, другой», мутными глазами глядя в рюмку.

– А чего ждать-то? – спросил Иван.

– Хэ, какой! – отвратительно усмехнулся Яро. – Ну как чего? Благоприятной ситуации, вот чего, или что там в андеграунде решат насчет меня… Там ведь умные люди сидят. Глядишь, чего и посоветуют.

Андеграунд… Ярослав произносил это слово так же твердо, как Директорат или Udlændingestyrelsen[36]. Наверное, чтобы верить, что это такая же действенная организация.

Я влез со своими сомнениями, сказал, что не верится как-то, что датчане действительно хотели его так возить из страны в страну, предлагая, как кота в мешке. Ярослав брезгливо фыркнул. Я не унимался:

– Это же так дорого, каждого возить!

– Дорого? А кормить тебя, содержать всю жизнь – это как, дешевле? – заорал он и выпил. – Сам подумай… Оставят одного… Про это прознают на родине, и все устремятся! Выкинешь одного такого, другие задумаются, ехать или не ехать. Они денег не жалеют, чтобы остановить эту катастрофу. Ты посмотри, посмотри в лицо статистике. Сколько их едут-то! Едут тысячи! Всех обуй, одень, накорми, каждому комнатку в лагере, электричество, вода, интервью, люди, переводчики, компьютеры, принтеры, бумага, опять же пособие каждые две недели и бесплатная медицинская помощь, учеба, автобусы, ну и убыток, оттого что все воруют, ломают, крадут и так далее…

…и т. д., и т. п., до утра.

Ярослава часто приглашали к себе местные эмигранты. Он был им зачем-то нужен. Без него не садились за стол. Без него водку не открывали! За ним приезжали на машине, грузили, как профессора. Он брал меня с собой, только меня. Там были такие пьянки… Такие адские запои… Начиналось чинно, говорили о Чечне, Ельцине, «третьем пути», корнях, традициях, спорили, произносили тосты, пожимали руки и целовались, выпивали и опять говорили, о литературе и взрывах, о домах, которые грохнули, о ком-то, кого собирался мочить в сортирах какой-то Путин… Я не понимал, о чем они, о ком… Я себя чувствовал пришельцем или путешественником на машине времени. Старался больше слушать, прислушивался, но все равно ни черта не понимал. Пил, и они пили, мы пили… и очень скоро все становилось просто и ясно: они нажирались и становились такими знакомыми и понятными… как все… какими были люди в семидесятых и восьмидесятых… допивались до мордобоя, блева… все как всегда… падали на крыльце, спотыкались на ровном месте, обливались, роняли, били посуду, устраивали истерики…