Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах - Владислав Петров

Прелесть Истомина», или Извольте променяться парой пуль

Одной ногой касаясь пола,Другою медленно кружит,И вдруг прыжок, и вдруг летит,Летит, как пух от уст Эола;То стан совьет, то разовьет,И быстрой ножкой ножку бьет.

Эти всем известные пушкинские строки — о знаменитой балерине, блистательной красавице Авдотье Истоминой, которая 30 августа 1816 года, в семнадцать лет впервые выйдя в заглавной роли на сцену петербургского Малого театра, сразу и по праву заняла место примы русского балета.

Современник Истоминой, один из первых историков русского театра Пимен Арапов описывает ее так: «Истомина была среднего роста, брюнетка красивой наружности, очень стройная, имела черные огненные глаза, прикрываемые длинными ресницами. Она имела большую силу в ногах, апломб на сцене и вместе с тем грацию, легкость, быстроту в движениях». Стоит ли удивляться тому, что у ног воспетой Пушкиным лучшей петербургской танцовщицы не переводилась светская молодежь. Поклонники не давали ей прохода, молодые люди преследовали ее экипаж, самые упорные дежурили у ее дома, чтобы всего лишь перемолвиться словом с «прелестью Истоминой».

Все это, признаться, нравилось простодушной девушке, и она так или иначе отвечала на оказываемые знаки внимания, чем давала повод к многочисленным сплетням на свой счет. Некоторые из них, вероятно, родились не на пустом месте[38]. К семнадцати годам у балерины уже случилось несколько громких романов, но затем она безраздельно отдала сердце кавалергарду графу Шереметеву, которому ко времени описываемых событий исполнилось двадцать три.

Василий Васильевич Шереметев отвечал всем нынешним, несколько романтизированным, представлениям о блестящем русском аристократе той поры. Знатного рода, с благородной внешностью, с утонченными манерами — и в то же время гораздый на выдумки великосветский повеса, любимец дам, за которым, несмотря на молодость, уже образовывался шлейф любовных побед. Еще отличался Шереметев горячим нравом, но при этом, как отмечают все знавшие его, был отходчив, добр и великодушен.

Авдотья Истомина тоже обладала не самым ровным характером. К тому же была остра на язык и — да как же иначе для красивой и знающей власть своей красоты юной женщины! — отличалась немалым кокетством. После знакомства с Шереметевым стиль жизни Истоминой ничуть не изменился. Поклонники по-прежнему вились у ее ног, и некоторым казалось, что ее улыбка обещает больше, чем они могли рассчитывать на самом деле.

Похоже, что Истоминой нравилось немного подразнить влюбленного кавалергарда. Стоит ли поэтому удивляться той безумной ревности, которой Шереметев окружил предмет своего обожания? Доходило до заурядной слежки, не присталой аристократу. Они то и дело ссорились, но всякий раз быстро мирились — искры, которые они высекали друг о друга, только придавали лишний блеск их отношениям. Первый шаг к примирению, судя по всему, обычно делал Шереметев, но и Истомина всегда была готова простить графу его горячность.

Любовники не скрывали своих отношений, жили на два дома и принимали многочисленных гостей. Среди прочих запросто, на правах друга дома, у них бывал Грибоедов. Причем, как утверждает в своих воспоминаниях друг Грибоедова, драматург и переводчик А. А. Жандр, «скорее Шереметев поселился у Истоминой», которая как первая танцовщица получала достаточные деньги, чтобы содержать дом и выезд. Личное состояние Василия Шереметева было относительно невелико, и то, что Истомина материально не зависела от графа, вероятно, добавляло Шереметеву проблем.

К осени 1817-го этот роман, заставлявший говорить о себе петербургский свет, продолжался уже второй год. В начале ноября, как это уже бывало не раз, между балериной и графом случилась размолвка из-за какого-то пустяка. Шереметев вспылил и уехал к себе (так сообщают одни источники). Истомина собрала вещи и уехала к себе (так сообщают другие источники). Но кто бы ни выступил инициатором разъезда, роковое развитие событий было предопределено. Если Истомина отнеслась к очередной ссоре спокойно, то Шереметев, уверенный, что здесь замешан соперник, был вне себя. Он установил наблюдение за домом Истоминой и, стоило той выйти из дверей, ехал следом за ней на некотором отдалении.

Предоставим слово Жандру: «Не знаю уже почему, во время этой ссоры Грибоедову вздумалось пригласить к себе Истомину после театра пить чай. Та согласилась, но, зная, что Шереметев за ней подсматривает, и не желая вводить его в искушение и лишний гнев, сказала Грибоедову, что не поедет с ним из театра прямо, а назначила ему место, где с ней сейчас же после спектакля встретиться». Покружив после спектакля немного по ночному городу и никого не увидев позади своих саней, Истомина решила, что Шереметев отстал, и на пустынной Суконной линии Гостиного двора пересела в сани Грибоедова. Ни балерина, ни будущий автор «Горя от ума» не знали, что Шереметев исхитрился и все-таки их выследил.

Соль ситуации состояла в том, что Грибоедов жил тогда в одном доме с камер-юнкером графом Александром Завадовским, постоянным соискателем благосклонности Истоминой, и Шереметев, проследовав за санями Грибоедова, ни секунды не сомневался, что балерину увез Завадовский. Расспросив дворовых людей, он узнал, что в санях с Истоминой был Грибоедов, но это только добавило масла в огонь — Шереметев вообразил, что близкий его друг Грибоедов выступил в качестве сводни. Уже после роковой дуэли Истомина показала следственной комиссии, что во время чаепития с Грибоедовым внезапно появился Завадовский и «говорил ей о любви», — так что, надо признать, Шереметев был недалек от истины.

На следующий день Шереметев отправился за советом к своему приятелю, будущему декабристу Александру Якубовичу, который имел репутацию отчаянного храбреца и бретера. По словам Жандра, совет Якубович дал очень простой: «Что делать, очень понятно: драться, разумеется, надо, но теперь главный вопрос состоит в том: как и с кем? Истомина твоя была у Завадовского — это раз, но привез ее туда Грибоедов — это два; стало быть, тут два лица, требующих пули, а из этого выходит, что для того, чтобы никому не было обидно, мы при сей верной оказии составим une partie carree[39] — ты стреляйся с Грибоедовым, а на себя возьму Завадовского».

Словом, известный забияка воспринял рассказ Шереметева как отличный повод, «верную оказию», выйти к барьеру. Этот бессмысленный риск, готовность ни за что подставить себя под пулю вряд ли можно понять, не поняв атмосферы, в которой жила та часть русского дворянства, которая нравственно уже была готова выйти на Сенатскую площадь. Здесь не место вдаваться в подробности, но скажем, что подобные настроения были присущи многим будущим декабристам. Готовящий себя в цареубийцы Михаил Лунин был знаменит тем, что мог подойти к какому-нибудь своему приятелю и сказать: «Что-то мы, братец, с тобой ни разу не стрелялись. Изволь променяться парой пуль». И «братец», вызванный таким странным образом, с видимой охотой становился к барьеру. Именно после такого приглашения состоялась дуэль Лунина с его товарищем Алексеем Орловым. Кондратий Рылеев незадолго до восстания стрелялся с князем Константином Шаховским на трех шагах, то есть, по сути, дуло в дуло. Они выстрелили одновременно, и оба остались живы благодаря невероятной случайности — по одной версии, пули столкнулись в воздухе (!), по другой, более вероятной, стрелки попали в пистолеты друг друга. Рикошетом Рылеев был ранен в ягодицу.

Полный дуэльного энтузиазма Якубович, потребовал, чтобы Шереметев тут же ехал объясняться к обидчикам, и не преминул составить ему компанию. Шереметев направился к Грибоедову и без долгих предисловий вызвал его. Но тот, увидев прибывшего с графом Якубовича, сразу понял, откуда дует ветер, и вызов не принял. «Нет, братец, — отвечал Грибоедов, — я с тобой стреляться не буду, потому что, право, не за что, а вот если угодно Александру Ивановичу (т. е. Якубовичу. — В. П.), то я к его услугам». Якубович, разумеется, от такого предложения не уклонился — ему, в сущности, все равно было, с кем «променяться парой пуль», — а Шереметев, не откладывая, вызвал Завадовского. Таким образом, устроилась одна из самых знаменитых русских дуэлей, вошедшая в историю как «дуэль четырех», или, как писали современники дуэлянтов, «четверная дуэль».

На подготовку дуэли ушло несколько дней. За это время Шереметев с Истоминой успели в очередной раз помириться, и балерина опять переехала жить к графу. Увы, это не отвратило страшной развязки. Кто-то должен был первым протянуть руку сопернику и тем самым навлечь на себя вполне вероятное обвинение в трусости. Прежде всего следовало взять назад свой вызов Шереметеву, поскольку именно он был инициатором дуэли. Но сделать это Шереметев не решился, да, скорее всего, если бы и решился, то вмешался бы Якубович, считавший себя обязанным наказать дерзкого Грибоедова.