«Ворон» - Михаил Ахманов

— Садись, — сказал Серов, кивая на табурет. Потом покосился на окно, где в темном небе сияли звезды, и добавил: — Погода нам благоприятствует. Шкипер говорит, что утром пройдем Танжер.

— Да, дон капитан. В Танжере можно было бы взять на борт воду и провизию. Но вы, похоже, с португальцами ладите не лучше, чем с испанцами.

— Не лучше, — подтвердил Серов. — Впрочем, запасов у нас хватает, есть вода и провиант, порох, пули и ядра. В Вест-Индии мы снарядились для трансатлантического плавания. — Он расстегнул камзол, вытащил из-за пазухи испанскую карту и расстелил на столе. — Мы идем на Мальту, Деласкес, но я хотел бы знать, где на этих берегах города и крепости с европейским населением и гарнизоном. Не испанские и не португальские… Есть такие?

— Их немного, синьор. Вот… — Палец Деласкеса двинулся вдоль побережья от Алжира к Тунису. — Вот Ла-Каль, французское поселение. Здесь крепость, пушки и солдаты. Охраняют торговцев.

— Кто живет окрест? Арабы?

— Не только, господин. На запад от Ла-Каля, в горах — кабилы, на юге — шауйя, а за ними — уаргла, но это уже в пустыне.

— Разве это не арабские племена?

— Нет, берберские[49]. Совсем другие люди, мой господин. Когда пришли арабы — а случилось это тысячу лет назад, — они были дикими и поклонялись солнцу, луне, скалам и камням в пустыне. Очень воинственный народ, долго сражались с пришельцами, но теперь они тоже заключили договор с Аллахом. Магрибских арабов не любят, а турок просто ненавидят.

— Де Пернель сказал мне, что арабы османов тоже не жалуют.

— Это правда, мессир капитан. Много, много лет турки владели почти всем Магрибом, правили по воле Стамбула и творили, что им хотелось. Да и сейчас, что ни ре-вис или ага, что ни богатый купец, так турок… Повсюду, кроме Марокко, которым владели великие династии альморавидов, альмохадов, а сейчас властвует Мулай Исмаил, грозный султан из рода алауитов… — Деласкес помолчал, затем добавил: — Арабы, мой господин, гордый народ и преданный Аллаху — сам пророк Мухаммед был арабом, и через него бог даровал им Коран… Легко ли им смириться с турками?

— Однако разбойничают они вместе, — заметил Серов.

— А что еще им остается, мой господин? Кругом пустыни и горы, хорошей земли мало, а людей много… Вот и ищут пропитания в морском грабеже. Голодный всегда готов бить и резать, а есть хотят все — и мавры, и арабы, и берберы. Бьют и режут христиан, но и друг друга не забывают. Даже арабы — мавров, а мавры — арабов.

— Погоди-ка, что-то я не пойму… — Серов наморщил лоб. — Разве мавры — не арабы, только переселившиеся из Испании?

Деласкес тяжело вздохнул:

— Не переселившиеся, дон капитан, а изгнанные, и случилось это 200 лет назад, когда испанцы захватили Андалусию и одних ее жителей перебили, а других изгнали в Магриб[50]. Многие, многие тысячи! Христом клянусь и Девой Марией: не было б того изгнания, не пошли бы магрибцы в море и не сделались разбойниками!

— Я слышал о том несчастье испанских мавров. Но при чем тут магрибцы и морской разбой?

— При том, мой господин, что мавров было очень много, и города Магриба переполнились. Много голодных ртов, мало еды и питья… К тому же мавры были богаче и искуснее во всех ремеслах, чем магрибцы; кто-то из мавров спас свое достояние и смог завести какое-то дело, ткацкое, кузнечное, ювелирное или иное, и брали они к себе в мастерские умелых сородичей, а вовсе не тех, кто жил в Марокко, Тунисе и Алжире. Но все же мавры научили магрибцев делать хорошую посуду и дорогие ткани, вещи из кожи, дерева, меди, железа и серебра, и возвели мечети и медресе, ставшие очагами учености. Но научили и другому — строить быстроходные суда, искать добычи в море… Ибо ненависть к испанцам и жажда мести пылали в их сердцах, и ненависть эта до сих пор не угасла.

Серов всмотрелся в смуглое лицо Деласкеса. Мальтиец был гораздо больше похож на араба, чем на испанца или итальянца, не говоря уж о жителях северных стран; щеки его раскраснелись, глаза пылали, и чудилось, что сам он перенес страдания изгнанников, покинувших родину два столетия назад. Возможно, кто-то из них добрался до Мальты, осел на острове, крестился и стал из Динмухаммада Деласкесом?

— А ведь ты сочувствуешь арабам, — произнес Серов. — Ты их жалеешь. Почему? Ты мальтиец, христианин… Что тебе до них?

Деласкес провел ладонями от висков к бороде, соединив затем пальцы перед грудью. Жест был Серову знаком — так мусульмане в Чечне благодарили бога, шепча: «Аллах акбар». Но Деласкес произнес совсем другие слова:

— Да будет с нами милосердный Иисус! Он учил, что всякий попавший в беду достоин жалости… Тем более что мы, мальтийцы, родичи арабов. Вера у нас иная, но облик тот же, и язык похож, и едим мы ту же пищу — хлеб с оливковым маслом и овечий сыр, а по праздникам — ягненка. Правда, пьем вино, и нет у нас запретов на свинину… Это уже от испанцев пришло, от итальянцев и французов. Их кровь тоже в наших жилах, но ее меньше, чем арабской. Вам это неприятно, дон капитан?

— Отнюдь, — сказал Серов. — Кровь твоя меня не волнует. Будь ты хоть пингвином из Антарктиды, мне все едино! Мне твои познания нужны, а еще храбрость, честность и преданность. Вот если с этим будет непорядок, я тебя на мачте вздерну.

— На верность мою мессир может положиться. — Деласкес церемонно поклонился.

— Хорошо. Когда пойдем проливом, встанешь к штурвалу. Помнится, ты говорил, что знаешь испанский берег как свою ладонь? Надеюсь, то была не похвальба?

— Не похвальба, мой господин. Вы можете на меня положиться, на меня и на Абдаллу. Наша арабская кровь не означает, что мы благоволим морским разбойникам. Между нами и ими мира нет.

— Хорошо, — повторил Серов. — Ты рассказал мне много интересного, Мартин. Теперь иди отдыхай.

Деласкес встал, с поклоном сделал шаг к двери, потом остановился:

— Простите мое любопытство, синьор капитан… Пинвин и Атартида — это что такое?

— Антарктида — земля к югу от заморских Индий, а пингвин — тварь, которая там водится, — без тени улыбки пояснил Серов. — Очень далекие края от этих мест. И очень дикие.

— Вы там бывали, господин?

— Не довелось. Слышал от моряков, которые там плавали.

Будут плавать через сотню с лишним лет, добавил он про себя. И будут те мореходы — Лазарев и Беллинсгаузен из России. Из далекой северной страны, у которой нынче ни флота приличного нет, ни, вероятно, даже морского флага.

Ранним утром, когда показались с правого борта стены, башни и крыши Танжера, Серов стоял на шканцах, изучал берег в подзорную трубу и поглядывал на суетившихся вахтенных. «Ворон» готовился повернуть к восходу солнца; поскрипывал рангоут, хлопали паруса, и Хрипатый Боб, повторяя команды ван Мандера, орал на марсовых. Пролив, как помнилось Серову, был нешироким — в хорошую погоду с горных склонов над Альхесирасом и Тарифой удавалось разглядеть африканский берег. Когда-то он здесь отдыхал, и запомнилась ему бесконечная набережная, что протянулась от Альмерии до Малаги и дальше, через Фуэнхиролу, Марбелью, Эстепону до самого Кадиса. Вдоль нее теснились отели, и при каждом — рестораны и бассейны, бары и танцевальные площадки, сувенирные лавочки, автостоянки, пальмы, пинии, кактусы и всякая прочая экзотика. Жизнь била ключом, тысячи туристов бродили по улицам, ели, пили, болтали, глядели на рыб в океанариуме или валялись на пляжах. Ночью, особенно если смотреть с моря, берег озаряли огни и неоновое пламя реклам, и до прогулочного суденышка доносились музыка, шелест шин по асфальту, смех и вопли подвыпивших компаний. Но сейчас ни отелей, ни музыки, ни реклам и в помине не было; одни лишь нищие рыбачьи деревушки, лодки у причалов да звон далекого колокола — должно быть, звонили к заутрене.

«А ведь я тут бывал, — подумалось Серову, — бывал, только поближе к берегу, когда катался на пароходике с девицей из Пскова. Как ее звали? Ксюша, Маша, Люда?.. Не помню, дьявол! Даже как познакомились, не помню… Ну не в этом соль. Главное, бывал!»

Эта мысль его поразила. В прежней своей жизни он до Америки не добирался, равно как и до Африки, и причин для сравнения не имел. Но теперь перед ним оказалось нечто знакомое, и это выглядело чудом, каким-то неприятным волшебством. Знакомая земля, однако незнакомая… Сбросившая все, что возведут в три будущих столетия, от отелей и асфальта до мишуры цветных огней… Внезапно он с пугающей остротой ощутил, что нет еще ни привычной Москвы, ни железных дорог от Мурманска до Крыма, ни строгой прелести петербургских улиц — болото на том месте, где встанут Зимний, Исаакий, Медный Всадник, ростральные колонны и Александрийский столп! Болото да жалкие хибарки! А здесь, на испанском берегу, тропинка в диких скалах да ослик с погонщиком — то ли рыку везут на базар, то ли какую-то овощь…

За спиной Серова раздалось покашливание, и он, опустив трубу, обернулся. Это был Сэмсон Тегг — глядел на него прищурившись и словно бы в сомнении.